Публичное одиночество - Никита Михалков

Новый большевизм (1993)

Мне кажется, что новые большевики, с крестоносной расчетливо-безнаказанной жестокостью расстреляв парламент, пролив в огромных количествах кровь (в том числе и совершенно невинных людей, оказавшихся в Белом доме случайно), вкусив радость цензурных ограничений, запретив накануне выборов многие оппозиционные партии, должны будут и дальше действовать согласно уже укоренившейся логике.

А выглядит сегодня она так: если «революционная целесообразность» диктует разогнать парламент, но этому мешает Конституция, значит, можно ее отменить, как сталинско-брежневскую. Ну а если надо ввести цензуру, то та же сталинская Конституция для этого оказывается вполне пригодна…

Не фарисейство ли это, не цинизм ли победителей, для которых произошедшее не стало пережитым, осмысленным уроком?..

Чем отличились новые большевики? Они прогнали старых, справедливо обвиняя их во всех преступлениях, но сами-то только и сделали, что сели на нагретые места, а сев, тут же забыли обо всем, кроме себя.

Разве они восстановили справедливость? Разве приняли на свою совесть бремя греха и стыда за то, что было сделано с Россией? Разве прислушались сердцем к ее чаяниям и мечтам? Нет, не случилось этого.

Только на то и хватило их: часть улиц обратно переименовать да, подчиняясь моде, тупо стоять со свечками во время освящения продуктового магазина, ни слова не понимая из того, что говорит священник…

А что сделано новыми большевиками в экономике, что построено ими?

Посмотрите рекламу приватизации. Акции – по телевидению. Чем предлагают владеть акционерам? Да только тем, что было сделано до них другими, по сути, теми, кого они прогнали. Я уж не говорю о запущенной социальной сфере, размахе преступности, казнокрадстве, которых в таких масштабах никогда не было на Руси. Вот и приходишь к выводу: нам не надо изобретать ничего нового, надо отмыть старое и проложить дороги…

Можно ли было избежать большевистского синдрома? Думаю, что нет – ни народ, ни сами демократы к подлинной демократии оказались не готовы.

Вот почему страну продолжает пучить… (I, 53)

БОЛЬШИНСТВО И МЕНЬШИНСТВО (1988)

Есть одно спорное утверждение, в котором имеется определенный смысл и над которым, наверное, стоит задуматься: «Большинство никогда не бывает правым».

Как это ни парадоксально звучит, но, если вдуматься, скажем, в проблему экологии, когда большинство совершенно однозначно утверждает, что техническая революция – вещь необходимая, какое-то меньшинство, но глядящее чуть дальше, говорит: «Нет, не надо строить на Байкале комбинат! Не надо поворачивать реки, не надо разрушать и нарушать то, что создано природой!»

И даже если большинство начинает поддерживать эти слова, жить оно продолжает по тем законам, по которым им удобней.

Поэтому я думаю, что в этом спорном утверждении есть определенный смысл. (II, 17)

(1993)

Так уж повелось в нашей стране, что правда всегда на стороне меньшинства, а не большинства…

Поэтому я политическому хоровому пению не верю. Всеобщее единодушие меня как раз и настораживает. Все эти коллективные письма, митинги «в защиту демократии», в организации которых так преуспел наш творческий Союз кинематографистов… (I, 53)

БОНДАРЧУК СЕРГЕЙ ФЕДОРОВИЧ

(1994)

Маленькие, кусачие, злые, недовольные – напрасно вы думаете, что с уходом этой глыбы вам станет легче жить.

В этом мире сегодня, и завтра, и послезавтра бесконечной волной будет жить то, что сделал этот человек, мощный, искренний, лукавый. Да, он лукавил, но он лукавил безбожно для того, чтобы сохранить Бога в себе, в окружающих его. В тяжелое время он пронес эту веру. Он ее пронес, сумел.

Сумел! Как много людей отвергшихся, которые юлили, изворачивались, делали то, что прикажут. Он мощно шел своей широкой поступью. Вы посмотрите на его лицо. Я только сегодня увидел, сколько в нем намешано всего: степных ветров, песен казачьих, сколько в нем огромного дыхания, и как в нем все слилось, как в России, как все в нем переварилось, как все в нем существовало…

Я вижу здесь замечательные лица. И потрясающий день. И он ушел. Он ушел спокойно, достойно, исповедовавшись, будучи соборован, ушел в свой день ангела. И вот сегодня последний раз на его лице играют лучи солнца, но они играют, и душа его светла. Он может быть спокоен. Есть дети, есть товарищи, есть Россия, есть то, что им сделано.

Прощай, дорогой! Пусть тебе пухом земля будет. (X, 3)

(2004)

Все свои фильмы мосфильмовского периода, начиная со «Свой среди чужих», я снял в Первом творческом объединении, которым руководил Сергей Федорович Бондарчук.

Но его впечатлений, замечаний по поводу моих картин припомнить не могу. Вообще-то он меня не баловал лестными отзывами, хотя, конечно же, все мои режиссерские работы смотрел. Наверняка знаю, что относился он ко мне тепло, даже с любовью, но вот особо одобрительных слов я от него не слышал. Он в первые годы моей работы на «Мосфильме» в достаточной степени был закрыт для меня.

Наши более близкие, более серьезные отношения установились, когда подружились наши выросшие сыновья – его Федор и мой старший сын Степан. Нас объединили отцовские тревоги.

Так что мы стали общаться чаще, и со временем не только на темы воспитания наших юношей. Я говорил ему о каких-то своих задумках, и чем дальше во времени и пространстве, тем серьезнее относился он к нашим беседам, мне даже казалось, он оценивал их глубоко, с пониманием, а иногда даже с долей восхищения.

Бондарчук – художник по-настоящему страстный. И всеобъемлющий. Почему его волнует «Война и мир», или «Тихий Дон», или «Они сражались за Родину»?

Его волнует мощь! Как он ставит чеховскую «Степь»? Ведь и в этой, казалось бы, спокойной, лиричной повести он открывает гигантский, потрясающий масштаб: соединение маленькой жизни маленького мальчика с этим постоянно движущимся обозом в этой бескрайней степи.

Сергей Федорович нес в себе понятие чести, понятие святого, к чему нельзя прикасаться грязными руками, понятие серьезности отношения ко всему тому, к чему он, Бондарчук, прикасается. Любой русский художник, глубоко чувствующий то, что он делает, и то, что его мучает, – это часть русской идеи. Я не имею в виду: русский художник по крови. Исаак Левитан был евреем, а по чувствованию России в пейзажной живописи рядом с ним мало кого поставишь! Не кровь определяет русского художника, а реальное ощущение значения жизни в России, ощущение ее вкуса, ее запаха, видения этой жизни, ее осязания. Конечно же, Сергей Федорович во всех отношениях глубоко русский художник: по своему своенравию и по силе своей любви.