Дурная привычка - Павел Торубаров

Счет, пока, был равный. Ни я, ни Телеграф не смогли серьезно потрепать друг друга. Мелкие царапины в зачет не идут.

Долгого отдыха не получилось: я почувствовал движение за ящиками и перебрался в другое укрытие. Теперь получалось, что я постепенно передвигался к точке, с которой стартовал Телеграф.

Я выглянул. Грохот выстрелов и визг рикошета окончательно убедили меня в двух вещах: эту территорию Телеграф знает лучше меня, а вот стреляет – значительно хуже. Я ответил очередной «тройкой», заставив противника пригнуться за ящик, и отполз чуть назад. Укрыться тут было негде, однако обзор мне понравился. Где угнездился противник, более или менее стало мне понятно: метрах в двадцати несколько ящиков и контейнер образовывали нечто, напоминающее равносторонний треугольник. Там, скорее всего, и засел стрелок.

Я перекатился под защиту очередного контейнера. Перекатился очень неудачно, налетев зубами на какой-то булыжник. Хвала Зоне, челюсть не повредил, но рот мой сразу наполнился неприятным солоноватым привкусом. Скула предательски заныла. Я выпрямился и сплюнул под ноги. Ярко-красная жидкость упала мне на ботинок. Получилось как в кино: боевая раскраска настоящего мужика, который, как известно, должен быть пьян, вонюч и небрит. Все эти компоненты сейчас у меня присутствовали, так что конкурс на звание «мачо» я бы точно выиграл, если учесть, что после моих акробатических упражнений, костюм был покрыт слоем серой пыли.

Судя по активности Телеграфа, патронов у него осталось всего штуки три. У меня тоже не густо: пять. Я еще раз выстрелил, оставив в рожке последние два патрона, и метнулся в сторону. Там было открытое поле, и, если я просчитался, то конец мой должен был наступить очень скоро.

Телеграф не замедлил с выстрелом, однако, очередь замолкла на первом же патроне: заклинило-таки буржуйский автоматик! Ай да Арни, ай да пророк! Подтверждением моим умозаключениям послужил трехэтажный мат, звук передергиваемого затвора и, потом, глухой грохот пластикового корпуса – это на пол полетела F2000. Из укрытия послышался запыхавшийся голос Телеграфа:

– Эй, петух ощипанный, у меня патронов больше нет, и автомат заклинило, а у тебя?

– А у меня есть, и автомат работает. Помнишь, как в рекламе: «Покупайте отечественное»?- я не смог удержаться от злорадной ухмылки, оценить которую, однако, было некому. – Стрелять ты так и не научился, урод косорукий!

– Крохаль, давай разрешим наш проблемы как настоящие мужики: в честном поединке!

Ага, сейчас, как же! Только мне и дел, что с тобой соревноваться, у кого из нас нож острее. У меня других проблем по самые уши, чтобы еще на ерунду всякую время тратить. Сейчас тактическое преимущество в моих руках, и терять его я не намерен. Пока Телеграф заговаривал мне зубы, вспоминая всех моих родственников и подробно высказывая свое мнение о них, я тихо обошел его и встал метрах в десяти. Противник виден мне не был – я спрятался за ящиком, однако, судя по звукам, стоял он именно там, где я и предполагал. Более того, голос, продолжавший рассказывать мою родословную, уходил «от меня», значит, скорее всего, Телеграф вновь стоит ко мне спиной. Похоже, боец собрался перечислить всех моих родственников до четырнадцатого колена. Это в мои планы на сегодняшний день не входило. Пора сворачивать шоу для любителей боев без правил. Я сделал вдох – выдох и вышел из-за ящика.

Телеграф стоял ко мне вполоборота и держал в правой руке нож. Рядом валялся его автомат. Голова, плечи и ноги бойца были прикрыты нависающим ящиком. Для разглядывания оставалась только рука с ножом. А жаль, как бы хорошо я сейчас телеграфа свинцом угостил! Тогда, как говорил вождь мирового пролетариата, пойдем другим путем. Я нажал на курок своей «Грозы». Одна из пуль пробила руку соперника, после чего мой автомат тоже смолк, и я отбросил его в сторону за ненадобностью. Аккомпанементом этому послужил звон упавшего ножа.

Телеграф, морщась от боли, присел и посмотрел мне в глаза. В глубине его глаз явственно читалось желание перегрызть мне глотку или любой другой жизненно важный орган. Левой рукой Телеграф поднял клинок с бетона и взял его обратным хватом. Надо отдать должное бойцу: крика или стона я от него не услышал, только злобное свистящее бормотание сквозь щербатые зубы.

Телеграф, пригнувшись, вышел из укрытия, и, расставив руки как краб клешни, двинулся на меня, приговаривая:

– Все, тебе конец, сучий потрох! Сейчас я тебя резать начну! На ломти настругаю! Ты у меня землю грызть будешь и о смерти молить. В бетон закатаю, падла! В параше утоплю!

Чувствовалось, что Телеграф еще долго может упражняться в лагерной риторике. Ну, давай-давай, поговори напоследок. Я выхватил из ножен на предплечье обоюдоострый нож. Даже не нож, а, скорее, кинжал. Замечательную штуку мне в свое время привезли из Японии: лезвие длиной сантиметров двадцать и шириной в шесть было отлито из превосходной стали. Толстый в середине, ромбовидный в поперечном сечении, кинжал становился тоньше к режущей кромке, где превращался в бритвенное лезвие. Немного коническая рукоять, покрытая ребристой резиной, идеально лежала в руке. Короче говоря – не нож, а загляденье! Молодцы японцы, ничего не скажешь. Прекрасное оружие делают. Единственное, что в кинжале меня не устраивало, так это его балансировка: кидать не совсем удобно. С другой стороны, он для этого и не предназначен.

Телеграф продолжал наступать на меня, озвучивая все ругательства, которые он в своей жизни слышал. Меня это не особо задевало, мне было глубоко наплевать на его мнение. Я отступал, стремясь выйти на более или менее свободную площадку. Когда мне это удалось, Телеграф уже пришел в совершеннейшее исступление: голос его то и дело срывался на визг, а ругательства стали повторяться. Вот, в таком состоянии он мне нравился. К этому времени, он уже несколько раз пытался меня атаковать. Лезвие ножа резало воздух в опасной близости от моего лица, только я бой не принимал, а отходил все дальше и дальше, не позволяя Телеграфу приблизиться на подходящее для эффективной атаки расстояние. Да и Телеграф не допускал оплошностей, позволяющих подловить его на контрприем. Бой перешел в затяжную стадию.

В данной ситуации, время было за меня: Телеграф, пусть медленно, но терял кровь и ясность рассудка, что играло мне на руку. Ярость подводит человека. Только холодная голова помогает победить в борьбе на ножах.

Наконец, мы вышли в центр «Арены», где пространства для маневра было больше. Телеграф опять злобно атаковал, стремясь нанести мне удар сверху вниз. В этот раз отступать я не стал, а, развернувшись боком к противнику, принял и заблокировал его руку с ножом своей рукой. В этот момент я почувствовал движение другой руки противника. Неплохо, что он ранен, и двигается немного медленнее, чем обычно. Инстинктивно, я дернул головой в сторону, но, малость поздновато. Раненая рука Телеграфа дотянулась до моего носа. Хорошо, что уходя головой от удара, я успел его немного смягчить, и он пришелся не прямо, а вскользь. Скорее всего, Телеграф метил мне в ухо, только промахнулся. Из носа потекла кровь, окрашивая мое и так уже пятнистое лицо. Провести атаку ножом снизу, как планировалось, я уже не успевал, поэтому мне пришлось отступить чуть назад, вытягивая противника за собой. Потом я с разворота ударил рукоятью кинжала по раненой руке Телеграфа. Тот взвыл и отпрянул от меня. Я тут же перенес центр тяжести на левую ногу, а правой со всей силы зарядил Телеграфу в грудину. Он не успел сгруппироваться или как-то еще отреагировать на мои действия. Удар был настолько силен, что меня самого отбросило назад. Телеграф же, раскинув руки, пролетел метра два, грохнулся спиной на бетон и, судя по всему, потерял сознание.

Бой на ножах скоротечен. Один- два удара, и поединок должен закончиться. Это только в боевиках герои могут упражняться в фехтовании, звеня клинками. В реальной же жизни противники очень быстро устают и начинают допускать ошибки. Побеждает, обычно, тот, кто первым сумеет такой ошибкой воспользоваться. Часто, первая же рана предрешает исход схватки, особенно, если бойцы равны по своим навыкам. Телеграф явно не уступал мне в мастерстве владения ножом. Поэтому, его раненая рука принесла мне победу, теперь надо только не упустить ее.

Дважды сегодня я уже прозевал шанс добить противника. Третий раз такого случиться не должно было. Я подошел к распростертому на полу телу и занес руку для решающего удара. В этот момент Телеграф открыл глаза. Но в их черной пустоте я не увидел ничего… Или не успел увидеть: кинжал мой опустился и окончил этот бой.

Я вытер нож о костюм поверженного врага и вложил клинок в ножны. Защелка сухо клацнула, зафиксировав кинжал. Теперь бой можно было считать полностью завершенным. Я выпрямился. Только в этот момент до меня вновь донесся рев на трибунах. За время поединка я его так ни разу и не услышал. Сильно сомневаюсь, что зрители все это время молчали, просто тренированное сознание блокировало посторонний шум, позволяя сосредоточиться на основной цели.