Венера плюс икс (Venus Plus X) - Теодор Старджон

— Ничего, дорогая.

Она быстро просматривает содержимое большой корзины с ярлыком «Размер 5».

— Вот здесь. — Жанетт держит в руках маленькие плавки — голубые с красными полосами.

— Выглядят как памперсы.

— Они растягиваются, — отвечает Жанетт Может это и так, но Герб не проверяет. Он роется в корзине «Размер 3» и находит пару таких же плавок размером не больше его ладони.

— Вот, смотри. Берем эти, пока дети не сварились в машине.

— О, Герб! Не глупи: это же не купальник!

— Мне кажется, они идеально подходят Карин.

— Но, Герб! Они же без верха! — кричит вне себя Жанетт.

Он поднимает маленькие плавки повыше и в раздумье рассматривает их.

— Зачем Карин верх? Трехлетней девочке!

— Вот, нашла. О, дорогой, у Долли Грэхем такой же.

— Может, кто-нибудь в околотке возбудится, увидев грудь трехлетней девочки?

— Герб, не говори гадостей.

— Не согласен.

— Наконец, — она демонстрирует свою находку и хихикает. — О, чудесно, просто замечательно!

Жанетт бросает купальный костюм в корзинку, и супруги быстро движутся, сопровождаемые скрипом к кассирше: шесть футболок, четыре рубашки хаки, шорты, две пары красных сандалий с желто-белой резиновой подошвой, одни голубые плавки пятого размера и одни отличные миниатюрные бикини третьего размера.

Более десятка детей плескались в пруду, пели песни и играли.

Чарли еще никогда не слышал такого пения. При нем пели лучше или хуже, но вот так — никогда. Пение напоминало мягкий музыкальный аккорд на верхах органа, затем тональность понижалась, переходя в другие аккорды. Некоторые дети были постарше, другие еще с трудом ковыляли, но все они пели одинаковым образом; самым необычным было то, что из всех, примерно, пятнадцати поющих, одновременно пели не более четырех, иногда пяти. Музыкальные аккорды лились над группой, иногда пели лишь несколько смуглых малышей, затем вступали другие — игравшие дальше вдоль пруда, после вступали дети, плескавшиеся на другой стороне пруда, иногда пели альты, которые находились слева, и сопрано, находившиеся справа. Можно было почти физически ощущать, как аккорды сгущались, разрежались, взмывали вверх, распространялись, их тональность то неожиданно повышалась, то меняла оттенок. Два голоса поддерживали аккорд в унисон, в то время как остальные выпевали различные ноты, стремясь создать доминанту. Один из голосов вел септ-аккорд, иногда снижаясь на полтона, тогда аккорд становился минорным. Затем следовал пятый, шестой и девятый диссонансы, после чего аккорд восстанавливался, переходя в звучание в другом ключе — все это происходило легко, мягко и приятно.

Большинство детей были обнажены — все были стройны, с крепким сложением и ясными глазами. Неопытному глазу Чарли представилось, что все они выглядели, как маленькие девочки. Казалось, музыка не занимала их; они играли, плескались, бегали вокруг пруда, строили замки из песка, палочек и разноцветных кирпичиков; трое играли в мяч. Друг с другом они говорили на своем языке, напоминавшем курлыканье голубей, пищали, радовались, догнав и поймав убегавшего. Один из них плакал, как плачет упавший ребенок (трое ближайших детей быстро подхватили и успокоили его, поцеловав, сунув игрушку и начав тормошить его, пока он не засмеялся), но над всей этой сценой все время раздавались аккорды из трех, четырех или пяти нот. Одни вступали, другие прекращали петь, ныряя, разговаривая между собой. Чарли пришлось слышать такие звуки в центральном дворе Первого Медицинского блока, но не так четко, не так чисто. Эту музыку он слышал, где бы ни находился на Лидоме, где бы группами ни собирались лидомцы. Звучание музыки висело над Лидомом, как туман висит над стадами оленей на холодных лапландских равнинах.

— Почему они так поют?

— Они все делают вместе, — ответил Филос, его глаза блестели. — Когда они вместе что-то делают, они всегда поют. Когда дети сопереживают что-то, они поют, независимо от своих занятий. Это свойственно им, они не раздумывают над этим. Пение приносит им радость, тональности меняются в зависимости от ощущений: как будто человек искупавшись в холодной воде лег на горячие камни, ощутил тепло земли. Пение разносится в воздухе, оно приходит из окружения людей и уходит в него. Вот, я покажу тебе. Мягко и чисто он спел три ноты: «до, соль, ми…»

Все три ноты были тут же подхвачены тремя детьми, как если бы они были переданы в их уста Филосом: каждый ребенок пел одну ноту, и ноты сплелись в арпеджио и составили аккорд; затем ноты вновь повторились и перешли в аккорд; теперь один ребенок — Чарли видел его, он стоял по пояс в воде — изменил одну ноту, и арпеджио стало «до, фа, ми…» и сразу же последовали «ре, фа, ми» и вдруг «фа, до, ля…» Так продолжались эти вариации. К ним добавлялись другие, периодически переходя в минор. Наконец, пение перешло в постоянно звучащий, лишь слегка изменяющийся аккорд.

— Это… просто красиво, — выдохнул Чарли, искренне желая выразить свое восхищение и сердясь на себя за неумение это сделать.

Филос был доволен:

— Вот и Гросид!

На пороге коттеджа появился Гросид, одетый в ярко-красный плащ, стянутый у горла лентой. Он повернулся, посмотрел вверх, взмахнул рукой, пропел три ноты, которые раньше пел Филос (и снова они были подхвачены и варьированы детьми), и рассмеялся.

Филос обратился к Чарли:

— Он говорит, что сразу понял, кто пришел, когда услышал эти ноты.

— Гросид, — позвал Филос, — можно войти?

Тот с радостью пригласил их, и они спустились по крутому склону, где их уже встречал Гросид, подхватив на плечи одного из детей. Ребенок был счастлив, что сидит на плечах и держится за складки плаща.

— А, Филос. Ты привел Чарли Джонса. Заходите, заходите! Рад видеть вас.

К изумлению Чарли, Гросид и Филос расцеловались. Когда Гросид приблизился к нему, Чарли выставил заранее вперед руку, и Гросид, мгновенно поняв намек, подержал руку Чарли и отпустил ее.

— Это Анау, — представил ребенка Гросид, ласково потершись волосами о лицо ребенка.

Тот рассмеялся, зарывшись лицом в густую шапку волос и выставив оттуда один шаловливый глаз, смотревший на Чарли. Чарли тоже рассмеялся в ответ.

Вместе они вошли в дом. Опять растворяющиеся в воздухе перегородки? Скрытое освещение? Выдача пищи на антигравитационных подносах? Самозамораживающиеся завтраки? Самодвижущиеся полы?

Ничего подобного!

Комната была почти прямоугольной, от чего глаза Чарли уже начали отвыкать. Он тут же понял, как соскучился по прямым линиям. Низкий потолок с балками, прохлада, но не антисептическое и безликое дыхание кондиционеров, а напоенный ароматом полевых растений воздух, сохранивший прохладу благодаря толстым стенам — естественное дыхание земли. Здесь оказались и стулья — один деревянный изящной работы, три более грубых, сделанных из стволов лиан и пеньков или чурок. Ровный пол был выложен плитами, промежутки между которыми были затерты глазурованным красным цементом, поверх пола лежали чудесные циновки ручной работы. На низеньком столе стояли огромная деревянная ваза, изготовленная из цельного куска твердого дерева, и набор глиняной посуды — кувшин и семь или восемь кружек. В вазе красовался салат из фруктов и овощей с орехами, красиво уложенными в форме звезды.