Мародер - Беркем Атоми

Полковник Конев, считавшийся у военных за главного, был неплохой мужик — но что разбилось, того не склеить. Людей можно собрать в кучу и заставить вести себя правильно, это давно известно. Но это можно сделать силой, хлебом или общей для всех опасностью. Других вариантов нет. Конев не мог всех накормить — каждый добывал свою еду сам, а его военная власть была вынуждена тратить ресурсы и на тех, кто добывать себе пропитание не мог. Или хитрил — такое поначалу еще прокатывало. Защита от Хаслинских и Пыштымских могла стать его сильной стороной, но частенько получалось, что накат соседей отбивали без него. Оставалась сила — что ж, он, вернее, собравшиеся вокруг него люди, представляли собой ни с чем в Тридцатке несравнимую вооруженную силу. Пока все шло нормально. А как только все понеслось под откос — не стало и силы. Ахмет тогда смеялся ему в лицо — а теперь вспоминал со все возрастающим уважением… Эх, жаль, не знаю, где его похоронили. Поставил бы мужику памятник, чтоб помнили. Да и хоронил ли его кто — теперь уже не узнать. Может, просто бросили в яму — и привет… Человеческую природу не переделать, людям изначально присуще жить маленькими бандами и иногда резать друг друга. Только настоящая, полноразмерная власть способна зажать человека так, что он бросает свои настоящие замашки и начинает ходить на работу в галстуке, слушаться тещу, и делать прочие нужные глупости. Но все это справедливо только в отношении безоружного человека, а в рядах Администрации тогда работали довольно решительные люди, многие из которых повоевали. Таким можно было приказывать только то, что ими одобрялось, а мнения у людей всегда отличались большим разнообразием.

Конев тогда вполне мог сделать свою банду… простите, администрацию, самым большим и сильным Домом Тридцатки, и никто бы головы не поднял. Не сделал, хотя многие из ближнего круга все уши ему прожужжали. Наконец его убили — все давно к этому шло, и кончиться как-то иначе не могло по определению. Когда под конец второй зимы ему тишком проломили голову, началась жуткая свалка — оставшимся было чего делить. Особенно ввиду уже совсем нешутейного голода, в то время жить по-новому люди еще не научились, и многие плотно сидели на подсосе. Весной стаял снег, и стало ясно — на подсосе некоторые досиделись до людоедства. Навытаивало много, неожиданно много: собаки в ту весну только начали вступать в силу и оперативно замести следы тайных зимних пиршеств не сумели. Жители Тридцатки в то время как с цепи сорвались: начался всеобщий психоз — зачищали людоедов. Людоедов убивали, выбрасывали из окон, сжигали в квартирах целыми семьями. Именно тогда возродился ритуал похорон, только каждая фаза процесса теперь имела вполне практический смысл: семья умершего демонстрировала целостность трупа, и его закапывали при свидетелях, которых потом в знак признательности угощали.

Самым страшным стало потерять кого-либо из семьи и не предъявить соседям полностью укомплектованный труп. Не меньшим риском являлось хоть на йоту обильнее, чем у соседей, питание. Кого-нибудь из слабых членов такой семьи просто воровали, и наутро под окнами незадачливых родственников уже митинговала группа наиболее активных противников каннибализма. О, это были настоящие борцы с подступающей дикостью, их самоотверженность в борьбе за сохранение человеческого облика была сравнима лишь с их бдительностью: порой активисты каким-то загадочным образом узнавали о пропаже «съеденного» даже раньше родственников. Народ потихоньку подтягивался, и к полудню, как правило, образовывалась достаточно накрученная активом толпа с топорами, факелами и обрезками труб. Желающих всегда было достаточно — имущество «людоедов» тут же справедливо делилось участниками мероприятия. К слову, некоторые вполне искренне верили, что «выжигают нечисть каленым железом».

После этого, сделав за зиму из пятнадцати тысяч половину, люди стали бояться друг друга уже по настоящему. Летом многие ушли, как впоследствии оказалось — осев в окрестных лесах и на садовых участках; среди них нашлись способные пережить зиму. Психоз охоты на людоедов помалу сошел на нет, но расслабиться оставшимся жителям Тридцатки не удалось. Возник, вернее — возглавил список проблем новый геморрой — взрывным образом размножившиеся собаки. Передвигаться по городу стало проблематично, люди перестали собираться вместе — и это естественным образом вызвало к жизни такой бизнес, как банды. На самом деле, зачем горбатиться на посадках, ловить рыбу, работать — если можно собраться толпой и зашугать соседей. Противопоставить бандам люди ничего не могли: в кищащих псами развалинах невозможно было ни уйти, ни собраться для самозащиты. Следующая зима вновь уполовинила население, приведя популяцию Homo sapiens в соответствие с размером кормовой базы, и утвердилась, наконец, отточенная тысячелетиями форма социальной организации плотоядных приматов в условиях умеренно-континентального климата. В учебниках по истории это называлось родоплеменным строем, на Кавказе — «тейпы», а у нас в Тридцатке стало называться Дома.

Глава 3

…А со светом какая порнография — нормы по полъевры-то все меньше и меньше, сверхнормативный киловатт стоит как самолетово крыло — скоро чайник вскипятить будет в евру обходиться. Дефицит, бля… Да когда он был, этот дефицит? В Сургуте как турбины гаркнули, в десятом еще — так ведь и стоят, хрен кто почешется. Вот и дефицит. «Собственник», видите ли, «не усматривает экономических перспектив реконструкции ГРЭС-2». Во бля, поняли? Он там чего-то не усматривает, а мы тут без света сиди. Рефтинскую тоже восстанавливать что-то не спешат — а ведь сами со своим захватом разломали-то. На хрена, спрашивается, такая «защита прав собственника», если после защиты собственность в дрова превратилась? Собственнику-то по барабану — она за фондом каким-то хрен знает с каких островов числится, собственник этот греется на своем острове и коктейли жрет под пальмой, а народ-то без света сидит. И опять же, зачем было такую войну устраивать, с бэтрами да вертолетами? Нет, это все как бы понятно — права собственника, то да се. Но мужики-то, которые станцию эту, стоящую просто так, запустили по зиме — им что, замерзать было? Как на детей мерзнущих смотреть, когда в километре — нормальная рабочая станция с полным двором угля? Собственник, бля, не велел… Да посрать на этого собственника, когда на улице тридцатник! Да, положили их там, чуть не две-три сотни… А по ящику так хрен что показали, все тишь да гладь. Тут у них, блядей, демократии кончаются… А какие попервам-то были ласковые — бархатная жопка, шелковые ушки… Вот тебе и ушки, бля. Вон, видишь — горка, за ней блеквотеровские стоят.