Боль (сборник) - Евгений Гришковец

Он радостно ворвался в купе с этой банкой.

– Так! Давайте быстро, быстро, быстро!.. Пьём, ребята! Молоко ещё тёплое. Стоим всего пять минут…

А я тётке пообещал банку вернуть.

Компания была большая. Подбежали ребята из других купе. Банка пошла по рукам.

– Хоть вспомнить, какое молоко бывает на вкус… – протягивая руки за банкой, говорил кто-то.

– Д-а-а! Это вам не из пакета порошковое молоко! – вытирая губы, вторил другой.

Когда банка дошла до него, он взял её в руки и почувствовал сильное тепло. Ему захотелось тут же отдать эту банку кому-нибудь и не прикасаться к молоку. Это тепло было ему неприятным и незнакомым. Это было животное тепло из недр большого, незнакомого и почему-то неприятного ему существа. Тепло какой-то коровы.

– Давай быстрее! Давай… – подгоняли его.

Он поднёс банку к лицу, коснулся стекла губами, и из банки ему в нос именно что ударил сильный и сложный запах. Запах незнакомый. Тёплый и чужой. Он сразу понял, что так пахнет корова, коровье вымя, – о том, что у коровы есть вымя и именно из него добывают молоко, он знал… А ещё это был запах рук, которые надоили это молоко… И запах того места, где корова живёт… И ещё много оттенков.

Мурашки неприязни, брезгливости и почти отвращения пробежали по его спине, но он наклонил банку, молоко, ему показалось, обожгло губы, и он процедил в себя полуглоток молока и запах вместе с ним. Ему стоило неких усилий, чтобы не откашлять и не отплевать выпитое. Молоко было приторно сладким, приторно жирным, приторно живым и вообще приторным. А ещё ему показалось, что вот он коснулся – и в него проникли и корова, и вымя, и те самые руки.

У него не было никакого почтения к так называемым «домашним» продуктам. Все эти ахи и охи по поводу редисочки или укропчика со своей грядки вызывали у него, мягко сказать, недоумение и раздражение. А деревенское сало с дымком и чесночком пробуждало брезгливость. Как только видел сало, с толстой кожей по краю и точками щетинок на этой коже, он даже представить себе не мог, как это сало можно положить себе в рот.

Домашние колбасы, соленья, варенье и прочая снедь, сделанная неизвестно кем и в неведомых ему домах, купленная родителями на рынке или привезённая родителям их коллегами из деревень, с дач, от родительских коллег родителей с югов или северов… Всего этого он даже не касался. Не притрагивался ни к чему.

С каких пор родители стали придавать значение происхождению продуктов, он вспомнить не мог. Но в какой-то момент и мама, и отец стали покупать «огурчики с рынка» или «картошечку деревенскую». Как-то мама купила и засолила капусту, потом помидоры… Потом началось варенье, овощная икра… Но к тому моменту он уже не жил с родителями, а снимал маленькую квартиру в другой части города.

Для него всегда продукты питания да и все другие предметы продавались в магазине. Он не знал и не хотел другого молока, кроме того, которое продавалось в литровых пакетах, стоящих плотными рядами на полках супермаркетов. Он мог с закрытыми глазами определить по вкусу, молоко из какого пакета он пьёт. Из пакета с коровой на синем фоне или на розовом. Или же это молоко из пакета, на котором нарисованы небо и облака. У него было любимое молоко для завтрака с печеньем из красной пачки, и другое молоко, которое прекрасно подходило к пряникам, с принцессой на упаковке.

Он не представлял себе еду без коробок, банок, контейнеров и пакетов. Его это вполне устраивало. Он не знал и не хотел другого. Ему другое было не нужно, как и его родителям до поры. Ему даже магазинный мёд нравился больше, чем привезённый по просьбе родителей знакомыми с Алтая или из Башкирии. Почему-то мёд местных пчёл ценился мало. Местные пчёлы были не в чести. Какой они делали мёд и делали ли вообще – он не знал, так как в магазинах местного мёда не продавали. Но пчёл он иногда видел. Они залетали в город единицами. Он знал, что они могут ужалить, и боялся их с детства. Опасался даже сухих, умерших, на подоконнике в подъезде. Что уж говорить о живых. Но в магазинном мёде не чувствовалось участия и прикосновения реальных пчёл, то есть летающих, мохнатых и потенциально жалящих насекомых, похожих на мух.

Как я уже говорил, он был городской житель. Городской житель как минимум в четвёртом поколении, и ничего растительно-лесного, деревенско-доморощенного, плодово-ягодного и загородно-дачного в его жизни не было. И он не ощущал недостатка в вышеперечисленном. Наоборот! Городской ландшафт и пейзаж были ему дороги и понимались им как жизненно необходимые пейзаж и ландшафт.

Но при всём при том наш герой не был незнающим и не нюхавшим жизни городским чистоплюем. Городскую жизнь он знал как раз хорошо. Он никогда не был из числа центровых ребят или из золотой молодёжи. Его родители тоже не были, как говорится, вхожи и приняты. Их должности не позволяли им быть людьми заметными и влиятельными. Отец всю жизнь делал металлоконструкции, а потом ездил их монтировать в разные города. Один из московских мостов был сделан на отцовском заводе. Когда собирали мост, родители больше полугода прожили в Москве. Он был с ними и ходил в московскую школу. Ему понравилось. Ему понравилась жизнь в Москве. Жизнь была как жизнь, вот только сам город был мощнее, и городская его суть была гораздо более городской, что ли. Совсем городской! Предельно городской! И эта суть далась ему легко и даже с удовольствием. Чувствовались объёмы и размеры этого великого города. Вернувшись из столицы, он ощутил, что в своём городе ему тесновато. Но всё равно всё понятно и комфортно. А ещё поездка в Москву его убедила в том, что он сможет жить и работать в любом городе… И даже, скорее всего, в любом городе мира.

Последние годы у него была интересная и очень ответственная работа. Ему повезло найти работу по той специальности, которой он учился. Он стал работать специалистом по медицинскому оборудованию.

Со временем у него началось много командировок по разным городам и даже странам. Он бывал в Европе: в Германии, Австрии, Франции…

Эти страны показались ему очень большими парками. Парками, в которых есть в том числе города, городки, деревни, аэропорты, разнообразные промышленные предприятия. Но это всё равно в целом – парки. Железные дороги в этих парках, казалось, были проложены для украшения и разнообразия ландшафта. Уж больно красивы были сами железнодорожные пути, тоннели, мосты и станции. Слишком жёлтыми были цистерны, слишком блестящими скоростные пассажирские поезда и слишком красными фуражки железнодорожников. Сельский пейзаж за окном европейского поезда был таким, что становилось ясно: здесь невозможно купить банку парного молока. Здесь самой банки не найдётся.

Поля, перелески, холмы, горы, реки были за окном немецкого или французского поезда похожи на рукотворные элементы паркового устройства. Когда поймал себя на этой мысли, он заулыбался сам себе. Он вывел тогда для себя следующее: у нас парки находятся в городах, а в Европе города находятся в парке. Тогда же он ощутил всю старую Европу как очень большой, многоквартальный город, в основном состоящий из парковой территории. Европа сразу стала для него чем-то очень приятным, милым и скучным.

В своём городе к своим двадцати восьми годам он успел пожить на всех окраинах. Сначала на одной окраине была маленькая комната и длиннющий коридор. Потом на другой окраине была квартирка из комнаты и кухни. Там оба окна жилища выходили на большую железнодорожную станцию, которая круглосуточно шумела и гудела, грохотала и бубнила голосами из хриплых громкоговорителей. Потом было жильё возле так называемой «пожарки». Красивое старое здание с рядом больших ворот, в которые заезжали и из которых с воем вырывались красные пожарные машины, находилось прямо через дорогу от пятиэтажки, где он тогда жил с родителями. Он на всю жизнь запомнил и научился не просыпаться и не бояться воя сирен в ночи. Потом родился брат, и его жизненное пространство хоть и уменьшилось, но стало более обособленным от родительского. Тогда же и город принял его в свои улицы и маршруты без сопровождения. Без присмотра.

Вскоре у него появилась «своя компания», а вместе с ней – и давно остановленные стройки, брошенные пустующие здания, заводские закрытые территории, лабиринты гаражей, складов, и прочие труднодоступные, тёмные и манящие глубины городских дебрей. Были костры в каких-то руинах и испечённая в этих кострах картошка, ловко унесённая из дома. Были опасности, которые опасностями не ощущались. Совсем! Даже смертельные. Были стычки с другими забредшими на ту же территорию сверстниками и бегства от компаний постарше. Город тогда стал для него бездонным и бесконечным.

Потом родители улучшили свои жизненные показатели и переехали в тот район и ту квартиру, откуда он ушёл в свою самостоятельную жизнь и где родители остались, чтобы встретить старость, ничего другого для себя уже не ожидая. В том районе, где они тогда поселились, был большой неухоженный парк с озером в его глубине. До реки от нового жилища было недалеко. Темой компании, с которой он познакомился в новом для себя районе, была рыбалка.