Ворошенный жар - Елена Моисеевна Ржевская

конец он между прочим сказал: вчера приказано всем сдать вторые одеяла в обоз, оставить по одному. Для нас это сообщение означало многое: да, немцы готовятся отступать.

* * *

…Танки, что стояли в укрытии, где-то в стороне, неожиданно загрохали, перекатывая сюда. И стало надежнее.

По лесу в сопровождении штабных приближался незнакомый командир — высокий пожилой человек в ушанке, отделанной серым барашком.

Танкисты выключили моторы, в открытых люках виднелись их шлемы. Все смолкло, все смотрели на подошедшего командира, стало слышно: стучит дятел, а вдалеке раскатывается канонада.

— Смелее, братцы! — крикнул командир. — На врага!

Пехотинцы быстро размещались на танках. Грохнули, захлопываясь, крышки люков, взревели моторы, заклубился дым. Танки двинулись, вышвыривая из-под гусениц снег, разминая завалы, кромсая на пути деревья, не сваленные топорами.

Какой-то нерасторопный, замешкавшийся, не попавший на танк боец, со скаткой одеяла и закопченным котелком на боку у ремня, спеша, бежал по гусеничному следу, вскидывая винтовку…

* * *

«Командарм приказал:

боевые донесения командирам дивизий и бригад представлять точно каждые два часа — каждый нечетный час».

* * *

Хрустнул, обломался сухой сук. Покапал мартовский дождь — весь снег в оспе.

— Снег грубее становится, садится. Теперь свалишь дерево, по сукам идешь — не проваливаешься. Птиц стало слышно, когда не стреляют.

* * *

…Я почувствовала легкость, вроде бесплотна, и только щемящее душу воодушевление… И сейчас, когда записываю в блиндаже, в безопасности, думаю: что это было такое пережито? Много ли за жизнь таких высоких, отрешенных минут выпадает? Но ведь были эти минуты, и не в первый раз были, их у меня не забрать, что бы там ни случилось дальше со мной.

* * *

Еще недавно немцы упорно твердили по радио: сдать Ржев — значит сдать половину Берлина, так сказал фюрер. Теперь они стремятся отвести войска, пока не замкнулось кольцо окружения вокруг Ржева.

* * *

Танкист:

— Меня направили сбить водонапорную башню. С нее немцы просматривали далеко и корректировали огонь. Шесть боекомплектов было израсходовано за один светлый день. Водонапорная башня была изрешечена, как решето, простым глазом на большое расстояние видны дыры. В этот же день левее меня мужественно сражался бронепоезд «Муромец».

* * *

Вырвавшиеся вперед, они теперь лежали на поле серыми кулями, замерев неподвижно, чтобы казаться убитыми. Светало, и теперь немцы могли различить их и стрелять не наугад, на выбор.

* * *

В отбитом Кокошкине. С проселочной дороги карабкаемся на гору, где разбитая церковь. Церковь завершала пейзаж всей округи — самая высокая точка. Здесь была укрепленная огневая позиция наша, потом с нее били немецкие орудия. Боже мой, какая господствующая высота. Под кручей — замерзшая Волга, по ней переход в Ножкино, сожженное. А вокруг — протяжные, дальние белые дали.

* * *

И когда мы врагов здесь разгромим

И спокойно вздохнет наша Русь,

Из разбитого города Ржева

Я к тебе, дорогая, примчусь.

(Сержант М. Щ.)

* * *

В блиндаже начальника штаба дивизии подполковника Родионова.

Связной командира полка принес первое донесение из Ржева. Я попросила разрешения переписать в тетрадь: «Очищаем город от автоматчиков. Штаб полка разместился Калининская ул., 128».

Второй связной: «Трофеи 1000 вагонов. Население согнано в церковь. Церковь заколочена, вокруг заминировано».

Еще донесение: «Заминированы дороги, дома, блиндажи. Разминируем. Очищаем город от автоматчиков. В южной части города — сыпной тиф. Трофеи — 30 танков».

* * *

— Через реку Волгу мы пошли сегодня в восемь ноль-ноль в наступление — освобождать наш родной город Ржев. В городе в церкви были замкнуты граждане — жители города: старики, дети, женщины. Когда мы их освободили, они говорили, что пробыли в церкви сколько-то дней не пивши и не евши, около двухсот человек, и этим мы им спасли жизнь, что не управились враги народа уничтожить этих безвинных людей. И я как участник освобождения этих граждан не забуду этот сегодняшний день.

* * *

Странно торчащая над всем изрешеченная водонапорная башня, черные обломки зданий, засыпаемые снегом. И больше нет — ничего. Это и есть Ржев?

Как пронзительны, торжественны и скромны эти минуты. Мы в Ржеве. 3 марта 1943 года. Вечереет. На путях пыхтит бронепоезд.

Ворошеный жар

Неворошенный жар под пеплом лежит.

Пословица

Глава первая

1

И вот мы во Ржеве. Посреди улицы. Какая странная неправдоподобная минута.

Дым ползет из-за бесформенной груды развалин, полузанесенных снегом. Надо всем бессмертная водонапорная башня. С нее садили немцы, по ней били мы, она все еще цела.

Перестрелка отдалилась. Гарь. Пороховой дым. Запах войны. И щемящее чувство безопасности. Близко, на путях, сопит бронепоезд. Мглистый ранний вечер. Пустынно во всю глубину разрушенного, сожженного города. Только белые саперы в маскхалатах медленно прощупывают улицы черными миноискателями.

На этот раз не было великих боев, танковых побоищ. Противник сдал город, не принял сражения, отступил, прикрывая отход главных сил арьергардными частями. Но что ж с того? Что ж с того, когда семнадцать месяцев пути назад сюда, во Ржев, когда каждый метр к нему и даже топтание на месте вымощены крестной мукой.

Наша армия заняла Ржев 3 марта 1943 года. Перед тем как войскам выступить, наш командарм расположил свой НП[8] среди стволов в березовой роще. Командарм маялся в нерешительности. О Ржев столько раз разбивалось наше наступление, и сейчас, после победы в Сталинграде, когда все внимание Москвы приковано сюда, он не мог просчитаться и медлил. Ему нужны были гарантии, что на этот раз заговоренный Ржев поддастся, будет взят.

Командарм был красивый человек, черноволосый, с крупными чертами лица, похож на грека, возможно, греком и был. На нем лежал романтический отсвет Испании, где он начинал Вторую мировую.

В его манере иногда бывало и нечто светское, выпадавшее из общего тона. В часы затишья он, случалось, прохаживался в накинутой на плечи бурке, со стеком в руке, явно искал успеха у штабных женщин, был с ними галантен, наступателен и великодушен, если терпел поражение. По правде сказать, он был какой-то залетной птицей.

Прежний командующий, бритый наголо, круглоголовый, в танкистском комбинезоне, был грубоват, прост, терпеть не мог в армии женщин, почему-то называл их «кефалями», я об этом когда-то упоминала, и, если проведывал о связи командира с женщиной, обрушивался на него с бранью. Его непримиримая угроза: «Кефалишь?!» — долго помнилась в армии. Но