Влюбленный дАртаньян или пятнадцать лет спустя - Роже Нимье

—  Ваше преосвященство задаст себе, вероятно, вопрос: что заставляет ваше преосвященство принять меня?

—  Нет это из прошлого. Перейдем к будущему.

—  Будущее — это я. У меня в руках рычаг, который приведет мир в движение. 

—  Ессо ! Я не вижу ничего такого у вас в руках.

—  Все здесь!

И Ла Фон с такой силой хватил себя по лбу, что кардинал взвизгнул от неожиданности.

— Мы говорим о вещи, которая заслуживает того, чтоб ее рассматривали стоя.

Мазарини скорее раскрылся по частям, чем встал. Он обошел письменный стол и приблизился к Ла Фону, едва не коснувшись его носом.

Если принять во внимание, что этот маневр был предпринят кардиналом и министром, то можно оценить всю его странность.

Впрочем, все прояснилось, едва Ла Фон ощутил прикосновение Мазарини.

Ла Фон тотчас угадал в нем своего хозяина, едва когти кардинала прикоснулись к его плечу, едва он уловил этот ускользающий в сторону взгляд, угадал витающую над ним тень Ришелье. Он не дрогнул, поскольку это был Ла Фон, но подчинился.

—  Папка у тебя, приятель? — осведомился Мазарини.

—  Да.

—  При тебе?

—  Да.

—  Чего же ты хочешь?

Ла Фон выдавил из себя подобие улыбки.

Но Мазарини это не ввело в заблуждение.

Он вновь устроился в кресле. Опустил голову, обхватил ее руками, посмотрел сквозь растопыренные пальцы на бесстрастное лицо Ла Фона и решил сменить тактику.

Мазарини вздохнул. Памятуя о том, что он первый министр, он решил явить щедрость и благородство.

— Чего желали бы вы, сударь? Когда? Где? Как? Почему?

И тут Ла Фон продемонстрировал свои мерзкие достоинства полном блеске. Он ответил голосом преисподни, швырнув кардиналу обрубки слов:

— Неважно кто. Неважно где. Неважно когда. Неважно как.

И он извлек из своего капюшона тяжелую зеленую папку с гербом римского иерарха.

При этом доказательстве доверия Мазарини содрогнулся. Он опознал в Ла Фоне дипломата великой школы, той самой, где не принято лгать.

Он нетерпеливо схватил папку, затем усилием воли велел себе утихомириться, убрал когти и, не спеша, ее открыл.

Вынул оттуда листок. Затем второй. Затем третий. Он читал. Мазарини читал быстро, даже если держал бумагу под углом.

Он глянул на Ла Фона.

Почитал еще.

Поднял взгляд.

Мазарини, который хоть и недавно стал кардиналом, был неподражаем в искусстве подмигнуть собеседнику.

Он произнес:

— Господин Ла Фонти?

— Ваше преосвященство?

— Вы все еще здесь?

— Разумеется.

— Отлично. Не уходите. Я сдержу свое слово. И Мазарини поднял руку.

— Карету?

Ла Фон помотал головой.

— Замок?

Л а Фон стал кусать губы, но эту гримасу можно было истолковать как знак согласия.

— Безопасность?

И тут Ла Фон, без конца терзаемый судьбою, поддался внезапно соблазну этого предложения.

— Да, — сказал он.

Тогда Мазарини, в свою очередь, с неподкупной искренностью улыбнулся.

Перо побежало по бумаге.

Он потянул за шнур, позвонил и улыбнулся.

Ла Фон ответил ему неуверенной улыбкой.

Полчаса спустя он очутился в Бастилии.

Читатель без труда вообразит ярость Ла Фона.

Его глаза метали пламя еще более алое, чем топки Пелиссона в момент своего максимума.

Первым его порывом было броситься на стены, чтоб расшибить их головой.

Стены загудели.

После этого наступило молчание, и Ла Фон, поняв всю бесплодность этих попыток, но в то же время пылая справедливым негодованием, решил поразмыслить.

Но размышлять — значит видеть и осязать. В то же мгновение он увидел, точнее, ощутил некую тень, которая поднялась со своего убогого ложа.

— Благодарю вас, сударь, — сказала тень. Полный угрюмости, Л а Фон не проронил ни звука.

— Благодарю вас, — повторила тень еще тише. Вот уже четырнадцать лет, как я не могу сомкнуть глаз, в одиночестве. Если вы станете повторять свои упражнения, я буду чувствовать себя по-иному. Общество — это, знаете ли, в нашем деле великая вещь.

— В каком деле?

— В деле ожидания, — произнесла тень, — ожидания, смешанного с отчаяньем.

Но Ла Фон не утруждал себя психологией, проблемами духа и прочим. И потому он спросил:

— Кто?

— Парижский буржуа.

— Когда?

— В двадцать восьмом.

— Откуда?

— Из моего собственного дома.

— Каким образом?

— Кардинал.

— Теперь вы, значит, тень?

— Да, сударь. К вашим услугам.

— Вы упомянули 1628 год. Мне почудилось, что имя кардинала вы произнесли с особым уважением. Вы имели в виду прежнего кардинала?

— Прежнего, всегдашнего, всевластного, единственного. Ла Фон улыбнулся своей ледяной улыбкой.

— Гроб с его телом утащили под землю черви, они проволокут его сквозь все песчаные толщи.

— Как? Великий кардинал умер?

— Да. Эта бестия устроит нам теперь засаду на том свете.

Тень как бы осела вовнутрь и пробормотала: Т^ '

— А я кричал: «Да здравствует кардинал!»

Ла Фон побагровел от ярости, но на этот раз ярость была направлена против него самого.

— В таком случае, разрешите представиться, я — Эхо.

— Эхо?

— Совершенно верно. Потому что ваш крик, исторгнутый четырнадцать лет тому назад, я повторил всего час назад. Нас срезали одинаковым образом. Руку!

И рука Ла Фона схватила в свои тиски руку предшественника, который взвизгнул от боли.

— Давайте потолкуем, — продолжал Ла Фон. — Зачем это нужно? Это утешит нас, и все станет яснее.

— Потолкуем, — отозвалась тень.

— Что было причиной вашего несчастья?

— Женщина.

— Какая?

— Моя. Ибо мы были женаты…

— Были?..

Тень исторгла вздох. Затем выпрямилась во весь рост. И перед Ла Фоном предстал человечек в рубище.

— Прошло четырнадцать с тех пор, как я овдовел, четырнадцать.

— Хм, недавно. Человек-тень пояснил ситуацию:

— Сразу видно, сударь, что вы новичок. Мы ведем здесь счет на годы. Это четырнадцать лет.

— А мы в Риме считаем веками. Но вернемся к вашему кардиналу. Как он вас принял?

— Вы ждете от меня исповеди, сударь?

— И желательно поскорее. Я пока еще ничего не знаю. Я притронулся лбом к этим стенам в надежде, что они мне ответят. Потом замечаю вдруг вас и вы, как мне кажется, пускаетесь в беседу. Но теперь и вы как будто безмолвствуете. 

— Теперь, когда вы изволили меня заметить, я вам отвечу.

— Давайте. В жизни надо делать одно из двух: либо разить насмерть, либо давать ответ.

— Сударь, весь мир меня обманул. Я выбрал себе супругу, я женился на белошвейке, которая вместо того, чтоб подшивать оборки, примкнула к заговору. Вот в чем загвоздка. Я пустил к себе квартиранта. Этот молодчик принялся водить к себе, то есть ко мне, своих друзей и таскать бутылками вино. На мою жену он смотрел так, словно ему достаточно свистнуть, чтоб она к нему прибежала. В ту пору я случайно встретился с покойным кардиналом. Вам не скучно слушать все это?