Мы, значит, армяне, а вы на гобое - Николай Климонтович

Подмигивание, невинное быстрое смыкание век левого глаза с одновременным подергиванием щеки – правым глазом Гобоист мигать не умел, – и сыграло с Гобоистом шутку, потянуло за собой цепочку событий, к которым он был никак не готов.

Молодой человек, будто только и ждал условного знака, пересел и устроился прямо напротив Гобоиста – колени в колени. Наверное, сейчас украдкой покажет нож… Судя по манерной и развинченной пластике, Гобоист заключил, что перед ним – вор, причем недавно из зоны, откинувшийся. Причем, возможно, опущенный, петух, значит не коронованный, так, карманник, да еще обокравший на зоне чью-нибудь тумбочку, – Гобоист здесь напряг все свои дворовые воспоминания. В парне и впрямь было что-то педерастическое. Однако заговорил он довольно низким и – как ни странно – поставленным голосом:

– Простите великодушно. Но ехать без попутчика в этом… в этом стойле на колесах так… одиноко. – Гобоист удивился некоторой старомодности и правильности речи вора, впрочем, они ведь любят, чтобы всё было интеллигентно. – По-озвольте узнать, как ва-ас зову-ут?

Это прокол, мелькнуло у Гобоиста, быть может, он, напротив, мент, интеллигентный вор представился бы первым.

– Константин, можно просто Костя, – сказал он. – А вас, позвольте поинтересоваться, как величать?

– О, я сразу увидел в вас интеллигентного человека! Это нынче такая редкость… в электричках. Все имеют теперь свои автомобили… – Но, мигом поймав выражение лица Гобоиста, быстро добавил: – Свинагор. Меня зовут Свинагор.

– Как? – переспросил Гобоист, забавная кликуха.

– Свинаренко-Горецкий. Сокращенно – Свинагор, так всегда звали меня мои друзья по цеху…

– Ага, по цеху…

– Я, знаете ли, актер.

– Драматический? – осторожно поинтересовался Гобоист. – Или, быть может, музыкального цеха?

– Да-да, драматический… Но я и пою, если надо по роли. Впрочем, о чем я, все артисты поют… А вы чем изволите заниматься?

– Я изволю служить как раз по музыкальной части, – отвечал Гобоист, раздражаясь сам на себя, что поддерживает этот глупейший разговор.

– О, вы тоже артист! – с необыкновенным энтузиазмом воскликнул Свинагор.

Тоже – это неплохо, мелькнуло у Гобоиста. Тут собеседник привскочил с лавки и протянул Гобоисту руку. Тому ничего не оставалось, как обменяться со странным юношей рукопожатием.

– Но отчего вы взяли? Быть может, я администратор. Или, там, переписчик нот?

– Нет-нет, ваши руки, – жарко молвил Свинагор, – ваши пальцы…

О, нет! Вы – музыкант!

– Да, я музыкант, – вздохнул Гобоист, чувствуя себя глупо польщенным.

– На чем же вы играете?.. Извините за вопрос… но я немного и сам… скверно, конечно… меня учили в детстве… на скрипке…

– На гобое, – признался с усилием Гобоист, припомнив, что и его учили в детстве, и взглянул на нежданного собеседника чуть иначе. И зачем-то добавил: – Вот так угораздило.

– Но ведь гобой – самый аристократ среди всех духовых. Да и струнных…

Тут Гобоист вздрогнул и пристально посмотрел на визави. Если бы он был подпольщиком, то у него неминуемо возникла бы мысль, что этого самого Свинагора к нему специально подослали. Но подпольщиком он не был, а его собеседник как-то уж слишком натурально смущенно улыбался.

– Да, – сказал Гобоист уклончиво, – гобой – старинный инструмент…

Если не секрет, где же вы служите?

Свинагор помрачнел.

– Служил… Причем во многих театрах. Из Керчи в Вологду, помните у Островского… Я провинциальный актер, причем Несчастливцев… Последнее мое место службы было в Твери, в Театре юного зрителя…

Но это неинтересно…

И Гобоист понял, что юношеская внешность попутчика обманчива. Видны стали морщины, кажется, припудренные. И краснота в глазах, и горечь в складке губ. Во всяком случае, Свинагору должно было быть прилично за тридцать.

– А куда направляетесь теперь? – спросил Гобоист осторожно, стараясь придать интонации деликатность.

– То-то и оно. Куда? – несколько театрально вскинул руки Свинагор. -

Сам не знаю… несет нелегкая, как сухой лист. Так, есть в Городке адресочек старого друга… Но ждет ли он меня?

Сейчас заплачет. Гобоист только теперь заметил на багажной полке над тем местом, что сначала занимал Свинагор, дорожную сумку. Сумка глядела сиротою.

– Ну что ж, погостите у меня, – предложил Гобоист неожиданно для самого себя, будто очарованный…

И Свинагор оказался постояльцем Коттеджа в поселке МК. Куры по-прежнему клевали помойку. Шелудились коты. Изредка дрались супруги в ближнем бараке. Соседи Гобоиста проживали свою долгую привычную жизнь. Вот только появился Свинагор. Временно, конечно.

– Красиво живете! – Свинагор бросил сумку в прихожей под вешалку и теперь оглядывал гостиную, не переступая, впрочем, ее порога. – И картинки! И книги!

Кажется, он был поражен. Наверное, сначала он почуял в Гобоисте схожую породу – артиста, богему, цыгана – и ждал найти его жилище на манер общежития, или логова, или бардака, – а нашел вполне благопристойный дом с ковром на полу гостиной, с занавесками, перехваченными белыми витыми жгутами, с хорошим буфетом, с кожаным диваном у низкого столика. Что ж, Гобоист давно обуржуазился, отталкиваясь от безбытности детства: у него всякая вещь теперь знала свое место. Очарованный Свинагор потоптался, помялся и попросил выпить. Гобоист налил ему полстакана джина, спросил:

– С тоником?

– Если можно… Это джин… Ой, мне много! – Пококетничав, Свинагор выпил мелкими жадными глотками и сразу же, на глазах, несколько осовел.

– А вы женаты? – спросил он, чуть качнувшись.

– Был, – сказал Гобоист и тут же удивился самому себе: зачем он врет? – То есть да. Я женат. Ее зовут Анна.

– И детишки есть? – не унимался Свинагор.

– И детишки! – начал серчать Гобоист. Тем более что Свинагор стал стягивать свои говнодавы, и в прихожей запахло будто сушеными подосиновиками. – Не хочешь ли принять ванну? – спросил он, отчего-то перейдя на ты.

– Да с удовольствием! – воскликнул Свинагор. И добавил простодушно:

– Я ведь давно под душем не был.

Гобоист воздержался от комментариев. Свинагор удалился в ванную, но через полминуты высунул голову в дверь:

– Здесь столько всего… Баночки, флакончики…

– Возьми все, что тебе нужно. Полотенце в тумбочке.

И голова Свинагора скрылась. Осталась только спортивная сумка под вешалкой.

"Взял бы хоть свежие носки", – подумал Гобоист, но не стал вмешиваться.

Свинагоровы процедуры продолжались довольно долго; Гобоист успел и плеснуть себе виски, и сварить кофе, и выпить чашку, и выкурить сигарку. Наконец произошло явление Свинагора: во-первых, он был в халате Гобоиста и в его же шлепанцах; на безволосой груди -крестильный крестик на черном шнурке; светлые мокрые волосы была зачесаны назад, и смазливое лицо пожившего ребенка теперь было открыто…

"У него хорошие глаза, правда, вороватые", – подумал Гобоист.

Заметив его заинтересованный взгляд, Свинагор продефилировал по гостиной, чуть виляя бедрами, уселся на диван и картинно полуоткинулся на подушки. Он как бы невзначай поддернул полы халата, вытянул ноги, положив одна на другую, и спросил:

– Что, красивые? Красивые у меня ноги, как вы думаете, Константин?

– Очень! – злобно отозвался Гобоист. – Пойди на кухню, налей себе кофе и приготовь нам бутерброды. В холодильнике есть банка красной икры.

– Ах, люблю икорку! Да если б еще шампанского… – И он вопросительно глянул на флакон с джином. – Отчего вы, Константин, не поздравили меня с легким паром?

– Отправляйся! – отрезал Гобоист. Он решил не церемониться с гостем, иначе, это было ясно, тот быстренько усядется на голову.

– Нет, вы видели? – обратился Свинагор к воображаемой аудитории. -

Вот так обращаются с самим Свинаренко-Горецким! – И отправился.

Так они и зажили.

Гобоист эксплуатировал Свинагора – дисциплинировал, как он это называл: заставлял готовить, мыть посуду, вытирать пыль в кабинете и складывать грязное белье в стиральную машину. Самое удивительное -

Свинагор любил гладить: он приходил в восторг от всяких маечек и рубашечек Гобоиста, даже от трусиков с гульфиком, и гладил тщательно и нежно. Но за продуктами в Городок Костя ездил сам – Свинагор вообще избегал выходить на улицу. Гобоист, памятуя об уроках, что преподала ему Елена, если уезжал в Москву, запирал спиртное в своем кабинете. В остальное время он Свинагора не дискриминировал, да тот и пил мало, к тому же пьянел от небольших доз, делался ребячлив, шалил, прятался от Гобоиста в шкафу, заворачивался в портьеру, однажды сделал попытку подуть в дырочку гобоя и был выдран. Он довольно сносно танцевал, в одиночестве кружась по гостиной, и даже пел французские песенки – с акцентом, конечно, но тоже весьма сносно: у Свинагора обнаружились и слух, и небольшой голосок. Веселился Свинагор не бурно и безобидно и – что очень подходило Гобоисту – всегда был весел и, в общем-то, довольно деликатен. Иногда острил, подчас даже забавно. Скажем, Гобоист угостил его как-то сигаретой Вирджиния. Свинагор изучил пачку, на боку прочел мелким шрифтом – изготовлено в России по лицензии Филипп Моррис. И заметил задумчиво: если бы изготовила фабрика Дукат без лицензии, название было бы – Целка, – у него оказались познания в английском, позволявшие даже каламбурить.