Александра - Олег Ростов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Этого, конечно, мало, Сань. Но лиха беда началом. — Печально сказала подруга. Так же она привезла мне немного хирургических инструментов, чем очень обрадовала. — Это мы у немцев купили. В Пскове лекарь один, толи Ганс, толи Густав, бес его разберёт, но наплевать. Я когда увидела у него, стала папане на мозг капать. — Я удивлённо взглянула на неё.
— Какого ещё папане?
— Федору Мстиславовичу.
— А чего это он папаней стал?
— Ну так Евпраксия Гордеевна маманя же? Значит старый боярин папаня. Сань, не тупи.
— Как Вася?
— А что Вася? — Ленка неожиданно покраснела.
— Колись.
— Ой да ладно. Он всё время вокруг меня круги нарезает. Ни на шаг не отходил. Особенно когда по базару ходили. Так смотрел на любого, кто близко ко мне пытался подойти, что люди шарахались. А вообще он милый. Подвеску мне подарил, серебряную. Прикинь? Я не просила.
— Придётся носить.
— Блин. Я такое не люблю.
— Наплевать, любишь или нет. Не надо парня обижать.
— Хорошо… Я тут ещё масел эфирных прикупила. Восточных. Понюхай. — Масла были в глиняных сосудах, небольших. Но аромат был довольно приятным.
— Зачем?
— Как зачем, Сань? В мыло буду добавлять, для запаха.
Разбирали с ней ткани, которые она привезла. Определили, что пойдёт на шаровары, что на рубашки, что на чобу, вернее на то, во что мы её превратили с Еленой. Я перебирала свои хирургические инструменты. Тут были ножи-скальпели, пара штук. Хорошая сталь. Щипцы и самое главное пила. Это если кости пилить при ампутации. Так же набор игл. Конечно, от современных хирургических инструментов они отличались, но всё же. Это было лучше, чем ничего. Кегут мне продолжали делать. Шелковой нити у меня было достаточно, особенно после того, как её привезла мне Елена из Пскова.
Вечером позвали к себе старшую дочь боярина. Она была счастлива. Сама маман на нашу просьбу, отпустить к нам девчонку, делала строгое лицо, словно раздумывала. Но Евдокия так жалобно смотрела на свою мать, что та улыбнулась и разрешила. Она взяла с собой дудочку, так как мы с Еленой решили устроить вечером поскакушки. Уже вечерело, сумерки тенями поползли из тёмных углов. Удлинились тени. Солнце село. Мы зажгли свечи. Разделись. На мне и Елене были ночные рубашки, которые нам сшили до пола. Конечно, нам такое не понравилось, и мы укоротили их выше колен, но не до самой попы. До середины бёдер. Когда маман нас первый раз увидела в этих рубашках, зайдя к нам проверить, всё ли у нас хорошо, то первое время ничего сказать не могла, только смотрела, широко раскрыв глаза. Но сразу говорить ничего не стала, осуждающе покачала головой. Только когда выходила от нас, сказала:
— Мужам нашим в этом не показывайтесь. Негоже это, хоть вы и царевны. А царевнам так тем более.
Евдокия же была в рубашке до пола. Мы видели, что она тоже хотела так же, как у нас, но не смела это сделать, страшась матери. Елена достала свою губную гармошку.
— Саш, что споём?
— Для затравки, помнишь на сборах пели «В горнице моей»?
— Помню. Давай.
Евдокия смотрела на нас с ожиданием.
— Евдокия, сейчас я тихонько напою тебе, а ты мелодию подхвати. Хорошо? — Она кивнула. Я стала напевать мотив. Девушка слушала, потом стала наигрывать. У неё был прекрасный слух. Немного порепетировали, потом Ленка подвела итог.
— Всё, хватит. Нормально.
— Тогда ты первая начинаешь. Поём по две строчки от куплета. Две ты, две я. Последние поём в повторении вместе.
— Да!
Я кивнула Евдокии, та заиграла на дудочке. Ей вторила Елена на губной гармошке. Потом подруга запела.
В горнице моей светло,
Это от ночной звезды.
Она замолчала, заиграв на гармошке, но слова тут же подхватила я:
Матушка возьмет ведро,
Молча принесет воды.
А потом уже вдвоём с ней повторили последние две строчки. Евдокия продолжала играть на дудочке, а я стучать ложками. Так и пели с Еленой.
Выглянула в окошко. Как я ожидала внизу стоял Иван. Рядом с ним Василий. Ещё люди. Увидела Яна и молодого маркиза. Вот чёрт, главное, чтобы не подрались.
…Лодка на речной мели
Скоро догниет совсем.
Пели мы с Еленой. Она тоже выглянула в окно. Помахала рукой.
Дремлет на стене моей,
Ивы кружевная тень.
Завтра у меня под ней,
Будет хлопотливый день.
Буду поливать цветы,
Думать о своей судьбе.
Буду до ночной звезды,
Лодку мастерить себе.
— Классно спели! — Засмеялась Елена. — Слушатели собрались. Что дальше?
— Евдокия, тебе понравилось? — Спросила я девушку.
— Да. Какая песня душевная. «Буду до ночной звезды, лодку мастерить себе!» — Пропела Евдокия.
— Сань, что поём ещё? Давай что-нибудь такое, под что попрыгать можно?
Я улыбнулась.
— Тогда… «Я твоя!»
— Гагарину?
— Её!
Застучала ложками в такт. Лена заиграли весёлый ритм весны.
Побежали, зазвенели наши ручьи.
Застучало моё сердце в ритме воды.
Открывались, распускались почки весны.
Солнце, выходи, нам теплом свети!
Тишина, только мои ложки стучат в такт. Потом резко заиграла Елена. Мы стали с ней двигаться, покачивая бёдрами по кругу.
Сбросили с себя одежды вьюжной зимы.
Наряжались в платья новой красной весны.
Зелены деревья, снова ночь коротка.
Ранняя заря разбуди меня.
Опять тишина. Даже ложками не стучала. Три удара сердца. И вновь резко заиграла гармошка, застучали ложки.
Ты беги, беги найди меня, где те края.
Радуга укажет, где я буду ждать тебя на-на-на.
Ты подойди ближе, ближе, я прошепчу еле слышно.
«Я твоя… Я твоя…»
Извивались телами, играли бедрами, соблазнительно выгибаясь. Ленка даже одной рукой, стала приподнимать край ночной рубашки, продолжая играть на губной гармошке. Евдокия застыла, глядя на нас. Но вот и в её глазах стал разгораться огонь безудержного веселья. Того веселья, который свойственен только юности, золотой молодости. Глядя на нас, она тоже стала двигаться, копируя наши движения.
Потеплело, разгорелось сердце огнём.
Закружилась голова от мыслей о нём.
Сладостной тоской томится моя душа.
Расцвела земля, к нам весна пришла.
И вот мы уже втроём прыгаем, извиваемся, в каком-то страстном безудержном вихре бесшабашности. Припев пели тоже втроём.
Когда пели, раскраснелись. Весело засмеялись в три голоса. Потом я выглянула в окошко. Оба братья Вяземские стояли во дворе. Смотрели на наше окно. Оба улыбались. Тут же стоял старший боярин и ещё народ.
— Ой, а что вы тут стоите? — Спросила я, продолжая смеяться. Рядом со мной появилась голова Елены.
— Васечка, а ты чего так блаженно улыбаешься? — Ехидно спросила она. — Случилось что?.. Ой, простите, Фёдор Мстиславович.
Старый боярин усмехнулся, посмотрел на своих сыновей. Потом опять перевёл взгляд на нас с Еленой. Покачал головой.
— Совсем вы, царевны, моим парням головы задурили. Разве так можно? Опасаюсь я за них.
— Ничего, батюшка. — Ответила я улыбаясь. Увидела, что понравилось ему это, даже грудь больше расправил. — Авось молодцы ясные до конца ума не лишаться. Всё же бояре они, а не абы кто! — Опять с Еленой засмеялись. Народ тоже. Увидела Евсея. Он тоже вышел посидеть на лавочке. Смеялся, держась за грудь правой рукой.
— Как дядька Евсей, себя чувствуешь? Прости не зашла сегодня к тебе. — Обратилась к нему. То, что назвала его дядькой понравилось и старому боярину, и его сыновьям, и самому старому воину. И вообще многим, кто были тут. Я уже знала, что любят его здесь и уважают.
— Красиво поёте, царевны. — Ответил он. — Любо слушать вас. Я ещё первую песню помню, которую ты царевна пела.
— Неужто слышали?
— Слышал.
— Это какую? — Посмотрел на побратима Вяземский старший.
— Пела Ляксандра Вячеславовна. Странная песня. Никогда таких не слышал. У нас ведь по другому поют. Но хороша! А ещё споёте… — Он замолчал на какое-то время, а потом сказал. — Дочка?
— Хорошо, дядька. Про воев хотите?
Евсей с Федором Мстиславовичем переглянулись. Потом он посмотрел на меня.
— Спой, царевна.
Я посмотрела на Елену.
— Чайф. А не спеши ты нас хоронить. Давай?
— Класс, давай.
— Куплет
