Все, кого мы убили. Книга 1 - Олег Алифанов

Так вот какова истинная цель господина Артамонова! Если прочие загадки остаются до поры неразгаданными, то хотя бы одна мишень поражена. Я позвонил и велел подать свой костюм. Его принесли мне вычищенным и выглаженным выше всякой похвалы.

Болезнь уступила место действию. Опрометчивая страсть толкала меня к гибельной пропасти.

Но тем вечером не довелось мне добиться Артамонова. Анну я тоже не увидел и за поздним обедом. Досадуя на то, что мне, как и прочим, запрещён доступ в потайную лабораторию князя, и не имея открытой возможности говорить с княжной, я, заложив за спину руки, бродил по обширному саду. Мысли мои, разгорячённые ещё не вполне утихшей болезнью, я и сам находил довольно противоречивыми. Обе цели моего присутствия в усадьбе оказались неподвластны моему собственному расчёту, я принуждён был лишь покорно ожидать приглашений. Князь заперся наверху, и, нарушая свои же слова, изводил меня секретом, позволив работать с ним только Евграфу Карловичу и Артамонову; единственный ход к ним наподобие херувима денно и нощно поочерёдно охранял караул лакеев такой невероятной важности и полномочий, что им позавидовал бы иной архиерей. Из парка в сумерках я мог зреть лишь странное холодное свечение, словно медленно выливавшееся из окон под куполом. Княжна Анна на своей половине собиралась к отъезду, назначенному на четвёртый день, тревожить её было неучтиво, да и с чем – не с глупыми же объяснениями в сердечной страсти? Мне бы продолжать радоваться, что Артамонов не имеет возможности общения с княжной, меж тем как я всё-таки с ней говорил. А вместо этого опасался я того, что теперь он имеет возможность беспрепятственно влиять на отца её – не словами убеждения, но талантом, остроумием, усердием, коих у него нельзя отнять. Сам Владимир Артамонов оказался столь же недоступен, что и княжна, так что не только любовь моя, но и ненависть не находили выхода, блуждая в моём мозгу, и словно повторяя фигуры, которые чертили ноги мои по присыпанным каменным крошевом дорожкам.

Вернувшись к ночи в свои покои, я обнаружил просунутую под дверь записку. Княжна назначала мне свидание в парке на полдень завтрашнего дня. Изрядную часть ночи не в силах умерить сердцебиения, расхаживал я по комнате, возжигая пламень своей речи. Лишь прихваченный небольшим приступом оставлявшей меня болезни, я прилёг на постель перед рассветом.

Ещё не пробило и одиннадцати, а я уже прогуливался между меандрами подстриженных акаций. Место, условленное княжной, находилось в заброшенной части окрестностей, и я решил наведаться туда заранее, дабы не ошибиться в решительную минуту. Пройдя в сумерках длинной перголы, увитой плющом так, что он совершенно заслонял собою дневной свет, я очутился на краю парка, откуда путь лежал к мостику через затон рукотворного пруда. Меж тем регулярный французский парк как-то неожиданно кончился, и я, убрав руку с железных перил, обнаружил себя не то в натуральных зарослях, не то в умышленной запущенности сада в духе англичан. Густое серое облако, укрывшее солнце за своим косматым краем и протянувшееся от самого горизонта, довершило мнимое превращение воздушности весеннего утра в угрюмую твердь сумерек. Всё окрест быстро приобретало негостеприимные очертания.

Тропинка, круто свернувшая на поляну, неожиданно для меня обернулась монолитом огромной стены. Лишь через секунды, чуть оправившись от мрачного вида испещрённых неведомыми рунами надгробий, поднял я кверху глаза и понял, что стою у одного из таинственных валунов, извлечённых Прозоровским из жутких недр Арачинских болот.

Всего на краю поляны, один подле другого, располагалось их три. Холод струился по их омытой веками поверхности, но всё же я, словно загипнотизированный, передвигался вокруг них, пока взгляд мой прикованно скользил по их сглаженным временем знакам. Тысячи лет тому какие-то неведомые мастера прикладывали упрямые усилия к тому, что скроется от человеческих глаз под водой на вечные времена. Вот истинное проклятие мест сих – бессмысленное творение, сравнимое лишь с мифической карой несчастного царя Сизифа, настигшей его за разглашение тайн богов. Цепляясь одна за другую, обвивая по рукам и ногам обманчиво тонкими стеблями вьюна, загадки сплетали вокруг меня сплошную непроницаемую стену.

Причудливым показался мне и выбор моей принцессы. Меж тем сомневаться в том, что пришёл я на заповедное место, не приходилось: указание на три валуна не могло никого сбить с толку. Но почему она не написала, что исполинские монолиты – те самые, с Арачинских болот? Поразмыслив, решил я, что юная княжна могла вовсе не знать, откуда взялись эти камни.

Двинувшись вокруг, я услышал какое-то движение и поспешил обогнуть ближайший монумент, как вдруг вздрогнул от чьего-то голоса из-за моего плеча.

– Простите, господин Рытин, если я напугал вас, – сказал человек, лицо которого оказалось мне знакомо, но, если бы он не нашёлся представиться, я оказался бы в затруднении. – Этьен Голуа, из Прованса. Занимаюсь историей и философией. Археология – моя неразделённая страсть. Впечатлены?

Вопрос его был обращён в отношении камней, хотя мог бы относиться и к его собственному явлению предо мной, ибо от того, как этот господин, парадно одетый в чёрный сюртук с крахмальными манжетами белоснежной сорочки возник из-за валуна, мне сделалось не по себе. Высокий воротничок и платок, щегольски завязанный большим красивым узлом, не давали ему возможности опустить голову ниже некоторого предела, посему вздёрнутый подбородок его в сочетании с чуть опущенными веками создавали надменное выражение лица. Кроме того, в планы мои не входили встречи и беседы с кем бы то ни стало, даже с Артамоновым. И уж совсем не ожидал я, что столь уединённое место, неспроста избранное моей возлюбленной, окажется подобием трактира на почтовом перекрёстке, где назначают свидание все кому не лень. Потому, думаю, взгляд мой не предвещал моему визави ничего хорошего.

– Когда извлекли их, Этьен? – спросил я, вернувшись к своему медленному движению вокруг валунов, тогда как пальцы мои не могли оторваться от шершавой их чешуи. Хоть и обладал я запасом времени, но, задавая невинные вопросы, уже искал, как бы поскорее спровадить его отсюда безвозвратно.

– С месяц тому. Или два? – изрёк он со вздохом, и в таком его ответе почудилось мне презрительное небрежение. – Время тычет здесь неравномерно, и это для меня. А уж для сих скал и подавно. По ту сторону ещё долго не зарастёт колея от подвод. Если позволите, я покажу.

Он вытянул руку с тонким стилосом из-под широкого и длинного плаща, приглашая меня следовать в указанном направлении. Не сделай он этого жеста, я, поглощённый множеством разнообразных мыслей вряд ли заметил бы, что одет он не вполне соответственно тёплому утру, не предвещавшему ещё четверть часа тому ни прохлады, ни дождя.