Групповые люди - Юрий Азаров

Как-то, читая Шатобриана, его "Гения христианства", я разговорился с Шкловским. Рассказал ему о Ведерникове. Он ответил:

— Я знаю точно такую же историю. У меня есть приятель, который хочет покончить с собой. Правда, такого рода мысли возникают у него, когда он сильно напьется. А недавно этот мой приятель дорвался до очень большой должности, урвал, так сказать, все, что можно было урвать, а снова несчастлив, мается и не знает, чего ему нужно, точнее, знает, что все в этой жизни для него безвыходно. Я ему говорю: "Раз ты уже решил покончить с собой, так сделай что-нибудь стоящее. По крайней мере, восстань против той лжи, в какой находишься!" А он отвечает: "Не могу! Если бы я смог восстать, я бы не стремился покончить с собой".

Вот типичное для нашей всеобщей души: мы ненавидим зло, а пребываем в нем, творим его на каждом шагу, и нет для нас сдерживающих сил. Я хочу путем анализа найти в себе очаги этого зла. Хочу определить способы его лечения, если это болезнь. Хочу оглянуться назад: стоилб ли жить? Вот почему моим методом станет ретроинтроспекция. Любые ретро нынче в моде. Что ж, будет еще одно. Не думаю, чтобы глубинный анализ внутренней жизни одного человека не представлял интерес для всеобщей психологии данного социума. Здесь, конечно, как и во всяком серьезном деле, меня подстерегают айсберги, рифы, тайные капканы собственных заблуждений. Я вроде бы забираюсь в самую глубь моего "я", выворачиваюсь наизнанку, с дотошностью нотариуса сверяю каждую буковку, стремлюсь найти малейшую неточность и, если нахожу, исправляю, все, казалось бы, делается тщательно, объективно, а на поверку — дичайшая ложь! Почему? Да потому, что правда — величественна и всеобъемлюща. Она, как истинно философское бытие, вбирает в себя все: и малое, и великое. Библейские истины просты, как отмытая водой морская галька. А на поверку — в них все, потому что нет лжи: нарушил субботу — смерть! Украл — смерть! Обманул — смерть! Истины: кровожадные люди ненавидят непорочного, а праведные заботятся о его жизни. Когда умножаются праведники, веселится народ, а когда господствует нечестивый, народ стонет. Если царь судит бедных по правде, то престол его навсегда утвердится. Кто найдет добродетельную жену? Цена ее выше жемчугов. Крепость и красота — одежда ее, и весело она смотрит на будущее.

Эти последние библейские слова в моем сознании соединены с Любой. Я и ее подключу к ретроспеции. Она сможет на принципиально новой человековедческой основе вести свои занятия в психологическом клубе. В центре работы с детьми станут самоанализ и мировоззрение. Отношение к себе и к миру. Именно к этому призывал в свое время великий наш педагог, психолог и философ Павел Петрович Блонский. Эти два отношения и составляют основу гармонического развития. Если мы не сумеем сказать детям: "Смотрите, какие мы внутри", никакого воспитания не случится. А так может сказать только до предела честный человек. Стремящийся к гармонии. К истине и добру. Так сможет сказать Люба. Она и говорит. В ее клубе дети, занимаясь оценкой и самооценкой, дают самой Любе характеристику, анализируют поступки, характер и мировоззрение руководителя клуба. Люба исходит из главного качества личности, которое она сама вычислила. Это качество именуется ею щедростью души. Признак величия вселенской души — безмерная щедрость, которая способна обнаружить себя в предельном лаконизме, в предельной сдержанности, в скупости проявления эмоций. Здесь поразительная диалектика, писала мне Люба.

Это она с особой силой почувствовала, когда стал так протиречиво и сложно развиваться подтекст ее отношений с Сашей Еловиным, написавшим на нее донос в Комитет Социальной Защиты. Люба долго мучилась, как ей быть с Сашей. Установка на щедрость души диктовала принимать Сашу таким, каков он есть, то есть любить его и этой любовью сохранить и в себе, и в нем самом то лучшее, что было в нем. А другая половина души, злобная и горячая, требовала во что бы то ни стало где-то показать Саше, что она, Люба, знает, что он ее предал, знает, но никогда не примет никаких специальных мер по его разоблачению.

Однажды члены клуба оценивали характер Саши Еловина. По очереди говорили о нем, каков он. Большинство чувствовали, то есть интуитивно догадывались, что в нем есть что-то такое, что он скрывает ото всех. Может быть, это его большая тайна. А может быть, мечта, а может быть, и нехороший поступок. Один мальчик сказал о нем: "В Саше есть что-то рысье. Незаметно может подкрасться и ранить насмерть". Подошла очередь и Любы. Она сказала: "Саша талантлив, и у него много возможностей. Сумеет ли он сберечь и развить свой дар?" Так хотелось Любе сказать о том, как же опасно в жизни предать не только других, но и самих себя, да и когда мы предаем других, мы непременно предаем самих себя; так хотелось сказать о том, что человек постоянно нуждается в чистой совести, в чистом сердце, и это она про себя проговорила и, глядя на Сашу, старалась быть щедрой и доброй, а в глазах ее, должно быть, все равно было написано то, что она знает о Сашином поступке. И Саша, должно быть, это чувствовал.

А потом была еще одна ситуация. Собирались в поход, и надо было сброситься по семь рублей, а у Саши не было денег, и Люба внесла за него, сказав: "Отдашь, когда будут". Казалось бы, пустячный случай, а Саша растерялся, потому что в глазах Любы он еще раз прочел то, что она знает о его поступке.

Ночью к Любе прибежали родители Саши Еловина: "Что вы сделали с нашим мальчиком!" Люба молчала, а они требовали прекратить эксперименты над детьми, возмущались тем, что учительница в наше советское время разводит в школе религиозное мракобесие, бердяевщину и достоевщину. Люба не сдержалась, наговорила грубостей, и родители пообещали ей жаловаться дальше. С Сашей Люба стала еще ласковее, еще внимательнее стала к нему. Она признавалась в том, что не могла найти нужную ноту отношения к мальчику: "Как гляну на него, так чувствую, что мои глаза все равно его уличают, хотя и добрые слова проговариваю". А через неделю снова стало Саше плохо. Он, должно быть, мучился, не находил себе места, проклинал и себя, и Любу, и тот момент, когда он пошел в этот треклятый психологический кружок. И тогда-то и пригласил Любу Ким Августович Копыткин. Он сказал:

— Мы с вами так не договаривались. Почему вы преследуете Еловина? Ведь у вас же нет точных данных, что это было его письмо.

— Раз вы меня пригласили по этому поводу, значит, это все же было его письмо, — ответила Люба.

— Я бы на вашем месте вел себя поскромнее. Ваши последние Два занятия, посвященные теме предательств в революции, крайне подозрительны. Вы ниспровергаете социалистические идеалы, а это, мягко сказать, аполитично.

— Как это я ниспровергаю? Напротив, я утверждаю идеалы. Вы считаете, что подвергать критике сталинизм — значит наносить вред нашим идеалам?

Должно быть, Копыткин считал себя знатоком не только истории, но и всех сложных вариаций, грозящих возможному очернению идеалов.

— Смотрите, что получается, вы на своем последнем занятии и Ленина причислили к оппозиционерам,

— Не причисляла я Ленина к оппозиционерам.

— А я вам докажу, что причисляли. Вы подчеркивали в своем вступительном слове, что оппозиция свою платформу считала подлинно ленинской, а фракционером был Сталин. Оппозиционеры издали тогда "Тезисы большевиков-ленинцев (оппозиции) к XV съезду". Именно тогда, на октябрьском Пленуме, Зиновьев открыто причислил Ленина к оппозиционерам. Он сказал: "При нынешнем положении вещей нет других средств борьбы за линию Ленина, за выправление классовой линии партии, против нарушения дисциплины Сталиным, кроме тех средств, к которым мы прибегаем. Кому-нибудь надо же подставлять свою спину и бороться за исправление ошибок нынешнего руководства". Там же Каменев сказал: "Мы заявляем, что в какое бы положение ни поставила нас зарвавшаяся и потерявшая голову группа раскольников-сталинцев, мы будем отстаивать дело ленинской партии, ленинской революции октября 1917 года, ленинского Коминтерна — против оппортунистов, против раскольников, против могильщиков революции". В состав оппозиции входили многие старые революционеры, герои гражданской войны. Например, по делу о нелегальной типографии был арестован Мрачковский, один из руководителей борьбы с Колчаком. Они были искренне убеждены, что борются за идеалы революции. Основной огонь оппозиция сосредоточила на критике Сталина, обвиняя его во всех смертных грехах. Я не собираюсь полностью оправдывать Сталина, но там, где он прав, надо это прямо сказать. А прав он только в одном: он всегда защищал ленинские идеалы и никогда не юлил и не приспосабливался к изменяющимся обстоятельствам. А вы все исказили, изуродовали. Вы даже правильные выступления Бухарина, Томского, Рыкова и других потом оступившихся партийцев проанализировали как акты предательства. От этого-то вы не откажетесь?