Сын погибели - Владимир Свержин

— Оставьте их! — раздался среди воплей яростной толпы голос Федюни Кочедыжника. Слова эти были произнесены негромко, но отчего-то среди шума каждый услышал их и даже не подумал воспротивиться.

Не слишком охотно, но без промедления селяне опустили занесенные над головами поверженных наземь варягов камдиловского отряда колья и вилы.

— Ступайте, — глядя на грозных северян, с которыми некогда проделал путь от самого Херсонеса и до Светлояр-озера, с грустью произнес Федюня.

Варяги, некогда служившие в особливой гвардии Иоанна Комнина, исподлобья поглядели на диковинного мальца — каждому из них немало довелось повидать мир, но такое им было в новинку. И все же, усвоенное с детских лет правило держало их здесь получше железной цепи: викинг считался опозоренным, если выходил живым из боя, в котором пал его предводитель.

— Ступайте, — повторил Федюня без нажима, но как-то очень властно. — Никто не причинит витязю нашему вреда. Идите туда, где на дороге ждет меня ваша застава. Мы еще свидимся.

— Шо за презентация сарафанного радио? Про заставы-то он откуда знает? — высказался Лис на канале закрытой связи. — Я фигею без баяна…

— Иди ко мне без страха, славный фряжский витязь, и ты, разлюбезный дядька Лис. Почто от меня по кущерям прячешься? Приди ко мне как к другу!

— Обалдеть! — От ствола одного из деревьев отделилась часть зелени, и худощавый верзила с ростовым луком в руке, весь увешанный торчащими в стороны ветвями, начал спускаться в ложбину. — Капитан, я не знаю, что здесь происходит, но это праздник идиотизма, и сдается, шо мы тут главные шуты. Герои-освободители, ешкин кот!

— Джентльмены, я рад вас приветствовать! Как у нас обстоят дела? — вдруг послышался голос Джорджа Баренса.

— Да вот как раз с Федюней разбираемся, — отозвался Лис. — Вернее, он с нами.

— Вы уже нашли его? Прекрасно! Возвращайтесь скорее, необходимо срочно отправиться к вашей подруге Никотее, пока она не наделала в Европе глобальных дел.

— Щас… — радостно согласился Сергей. — Если из нас тут Федюня обглоданных тел не наделает, то непременно будем.

Ворота Самманхэртской обители сотрясались от ударов.

— Аббат, где аббат?! Где отец Кеннет? — неслось из-за ограды.

Брат-привратник с недоумением приоткрыл зарешеченное окошко — лицо одного из почтеннейших лордов округи было пунцовым, точно он заснул на палящем солнце.

— Давай скорей пошевеливайся! — увидев за калиткой потенциальную жертву, проорал рыцарь так, что испуганный привратник отпрянул от ворот. — Открывай немедля! — не унимался разошедшийся прихожанин, самозабвенно продолжая дубасить кулаками дверь.

— Я доложу, — осторожно пообещал монастырский служка, но это было излишне — переполошенный шумом отец Кеннет, опираясь на аббатский посох, спустился во двор.

— Что произошло, сын мой? — Он коснулся перстами руки брата портариуса, и тот расторопно начал поворачивать ворот зубчатого засова. — Войди в эти стены, но прежде сложи оружие, ибо здесь дом Божий!

— Не время мне слагать оружие! И дому Божьему следует вооружиться, — с порога отрезал лендлорд, нервно дергая тесный ворот рубахи. — Беда, преподобный отче! — Он рухнул на колени. — Демоны бездны восстали на истинно верующих!

— Говори толком, что произошло?

— Я долго следовал за Сыном погибели, не трогая его, как вы и велели, покуда не застал его в урочище Старой Гвен. Мы окружили его со всех сторон, бальи[32] прислал мне своих ополченцев. Нас было больше трех сотен, но тут… — Лорд выдохнул, удерживая клокотавший гнев, смешанный с рвущимися наружу всхлипами. — Это невероятно — от меня убежали псы! Мои псы!

— Я не понимаю тебя, сын мой. Ты говоришь, что вы окружили их, хотя я просил лишь наблюдать и ограждать добрых христиан от встреч с этим исчадием ада. Ты же сообщаешь мне то о восставших демонах, то об убежавших псах…

— Святой отец! Эти волкодавы выросли на моей псарне, я знаю их со щенячьих зубов! И они перебежали к нему! К этому проклятому Сыну погибели!

— И что же?

— За псами пошли грязные смерды, а за ними — мои лучники! Меня самого чуть не убили, я едва унес ноги! Я, который никогда не показывал спину даже в самых жарких битвах! А того, ну, о котором вы говорили — рыцарь, посланный Бернаром из Клерво…

— Стало быть, он все же догнал вас?

— Ну да, — досадуя, что его перебивают, кивнул лендлорд, — он появился в самый решающий миг, когда мы почти схватили проклятого мальчишку. Но только все впустую: его и его людей толпа просто свалила наземь. Должно быть, их затоптали. Последнее, что я видел, как рыцаря волокли к дереву. Он и его люди уже мертвы, спаси Господь души их…

— И упокой с праведниками в Царствии твоем, — перекрестился аббат.

— Но хуже всего, что теперь все, кто был со мной в урочище Старой Гвен, идут вместе с Сыном погибели. Их больше трех сотен, все они вооружены и притом смотрят на проклятого змееныша, как на какого-то пророка! И с ним — мои псы! — с горечью завершил рассказ потрясенный рыцарь.

— Значит, даже могущество Бернара Клервоского не способно защитить верных от Сына погибели. Сказано в Книге Чисел: «И послал Господь на народ ядовитых змеев, которые жалили народ, и умерло множество народа из сынов Израилевых». Великая беда нависла над цветущим Уэльсом. — Он жестом поднял рыцаря с колен. — Мне ведомо, что люди преподобного Бернара привезли некую священную землю, порог которой не может преступить это порождение тьмы. Она в Суонси. Поспеши же, землю следует доставить сюда, дабы уберечь страну от нашествия гадов! Сказано в Откровении: «И низвержен был дракон, древний змей…» Быть же по тому, поторопись!

Огромный златотканый шатер, разбитый посреди степи для ночного пиршества, был подарен великому князю Святославу любящим другом — василевсом Иоанном Комнином. Серебряные чеканные блюда и золотые, украшенные самоцветными каменьями чаши для омовения рук преподнесены им же. Драгоценные вина с Хиоса, персидские сладости, заморские специи и франкские сыры указывали на то неизменное доброжелательство, которое испытывал повелитель ромеев к своему дальнему, но во Христе близкому родичу.

Ксаверий Амбидекс казался сказочным чародеем: он хлопал в ладоши, и темные, будто вылепленные из безлунной ночи рабы выносили очередные подарки. Он вкушал яства и без счета отсыпал серебряные динарии слугам. Тонкие станом, округлые бедрами высокогрудые невольницы, извиваясь, танцевали под томную, опаляющую жаром музыку, радуя видом своим и вводя в соблазн.

— По зрелом разумении, — развалясь на восточной кошме, вымолвил князь Святослав, — представляется мне, что ежели преславный василевс ни в самой Матрахе, но вблизи от нее крепость поставит и порт при ней, да через тот порт торговлю со степняками вести начнет, то нам от того только выгода будет. Токмо условия для торга непременное — с каждых десяти монет одна в мою казну, да полмонеты — в Тмуторокань.

Ксаверий Амбидекс согласно наклонил голову — в инструкциях, данных ему василевсом, и вдвое большая сумма считалась вполне приемлемой.

— Вот и ладушки. — Великий князь поднял чару, подставляя ее под тугую струю алого вина. — Здрав будь!

— Vale![33]

Пиршество длилось до глубокой ночи. Когда же Всевышний наконец умудрил Мономашича отправляться ко сну, подняться с кошмы оказалось делом непростым. Коварное хиосское вино, веселя рассудок, каменной глыбой упало в ноги. Слуги князя и посла тут же кинулись помогать повелителю руссов, и когда доведенный до постели Святослав уже собрался отойти ко сну, вдруг заметил заткнутый в кушак пергаментный свиток. Он поглядел усталым взором на греческие письмена и, скривившись, крикнул постельничего.

— А ну-ка, сходи да приведи ко мне старца Амвросия! Невмоготу сейчас ромейские словеса одно к одному складывать.

Амвросий, духовный отец князей Мономашичей, милостью небес прожил долгий век, и трудно было найти то, чего премудрый старец не знал и не мог растолковать. Должно быть, предчувствуя скорую кончину, он почти оставил сон и, казалось, непрерывно бодрствовал, предаваясь молитве, чтению или коротая время за летописанием. Среди прочих языков, известных Амвросию, был и ромейский, а вернее — русский, поскольку родом отец Амвросий был из Филиппополя и молодые годы провел в свите константинопольского патриарха.

— Глянь-ка, — Великий князь протянул подметное письмо тяжело, но гордо шествующему старцу, — что в сей цидуле написано?

Монах развернул пергамент и начал читать вслух тихим и твердым голосом:

— Не верь, князь, василевсу, его золотом Тимирка осыпан, все словеса его — ложь и все дары его точатся ядом…