Нежность - Давид Фонкинос

Его рука медленно опустилась, и он провел ею по волосам жены. Он был взволнован, по-настоящему взволнован, сам толком не понимая, откуда вдруг взялось такое волнение. Он сказал себе, что у жены красивые волосы. Наверное, все дело в этом. Его рука спустилась чуть ниже, коснулась ее шеи. Некоторые сторожевые посты на ее коже еще хранили память о былых поцелуях. Память о его любовном пыле. Ему хотелось превратить затылок жены в точку отсчета и заново покорить все ее тело. Он обошел диван и оказался перед ней. Встал на колени и попытался ее обнять.

— Что ты делаешь? — вяло спросила она.

— Я тебя хочу.

— Прямо сейчас?

— Да, сейчас.

— Ты застал меня врасплох.

— Ну так что ж? Чтобы тебя поцеловать, надо договариваться заранее?

— Нет… глупый.

— А знаешь, что еще хорошо бы сделать?

— Нет, а что?

— Съездить в Венецию. Да, я это устрою в ближайшее время… Съездим на уикенд… вдвоем… нам там будет лучше…

— Ты же знаешь, у меня морская болезнь.

— Ну и что? Не важно… В Венецию летают самолетом.

— Я про гондолы. Жалко, что мы не сможем прокатиться в гондоле. Тебе не кажется?

113

Еще одна мысль еще одного польского философа

Только свечи знают тайну агонии.

114

Натали вошла в комнату, где обычно спала. Она шла при свечах, но прекрасно могла бы двигаться в полной темноте — она знала здесь все закоулки. Маркус шел за ней, положив руки ей на бедра. Это была самая светоносная темнота в его жизни. Он боялся, как бы слишком острое счастье не лишило его всех мужских способностей. Избыток возбуждения нередко парализует. Нет, не надо думать об этом, просто отдаться на волю каждой секунды. Каждый вздох был как целый мир. Натали поставила свечи у изголовья. Они стояли лицом друг к другу в волнующем колыхании теней.

Она положила голову ему на плечо, он погладил ее по волосам. Они могли стоять так вечно. В своем романе они могли спать и на ходу, и стоя, и сидя. Но было так холодно. Холод был, помимо прочего, нежилой: сюда давно никто не заходил. Это место нужно было завоевать заново, добавить в него новые воспоминания. Они улеглись под одеяла. Маркус по-прежнему без устали ласкал волосы Натали. Он так их любил, он хотел узнать их все, один за одним, узнать их историю и их мысли. Он хотел отправиться в путешествие по ее волосам. Натали было хорошо с этим мужчиной, с его деликатностью, с его нежеланием торопить события. Однако он не терял времени даром. Он уже раздевал ее, и ее сердце билось с неведомой прежде силой.

Теперь она лежала нагая, прижавшись к нему. Его волнение было настолько сильным, что движения замедлились. Его медлительность уже почти смахивала на отступление. Он страшно боялся быть неосторожным, становился бестолковым. Ей понравились эти минуты, его неловкость, его колебания. Она понимала, что больше всего хотела именно этого: вновь обрести мир мужчин с мужчиной, который бы не был знатоком женщин. Чтобы они вместе, заново, писали для себя инструкцию по обращению с нежностью. Мысль, что она будет с ним, заключала в себе какой-то глубокий покой. Возможно, это была гордыня или поверхностность, но ей казалось, что этот человек всегда будет счастлив с ней. У нее было чувство, что их пара будет невероятно прочной. Что с ними никогда ничего не случится. Что их физическое уравнение — это противоядие от смерти. Все это приходило ей в голову урывками, без большой уверенности. Она просто знала, что теперь — пора и что в таких ситуациях решение всегда принимает тело. Теперь он лежал на ней. Она ухватилась за него.

По ее вискам текли слезы. Он поцеловал ее слезы.

И из этих слез родились другие слезы — на этот раз его.

115

Начало седьмой главы «Игры в классики» Хулио Кортасара, книги, которую читала Натали в начале этого романа

Я касаюсь твоих губ, пальцем веду по краешку рта и нарисую его так, словно он вышел из-под моей руки, так, словно твой рот приоткрылся впервые, и мне достаточно зажмуриться, чтобы его не стало, а потом начать все сначала, и я каждый раз заставляю заново родиться твой рот, который я желаю, твой рот, который выбран и нарисован на твоем лице моей рукой, твой рот, один из всех избранный волею высшей свободы, избранный мною, чтобы нарисовать его на твоем лице моей рукой, рот, который волею чистого случая (и я не стараюсь понять, как это произошло) оказался точь-в-точь таким, как и твой рот, что улыбается мне из-подо рта, нарисованного моею рукой.[25]

116

Уже рассвело. Ночи словно и не было. Натали и Маркус то бодрствовали, то дремали, размывая границы между сном и реальностью.

— Давай спустимся в сад, — сказала Натали.

— Сейчас?

— Да, вот увидишь. Когда я была маленькая, я всегда ходила туда по утрам. Там на заре такая странная атмосфера.

Они быстро встали и медленно оделись.[26] Не спуская друг с друга глаз, открывая друг друга в холодном свете. Это было просто. Они бесшумно спустились по лестнице, чтобы не разбудить Мадлен. Излишняя предосторожность, потому что, когда у нее ночевали гости, она почти не спала. Но она не стала им мешать. Она знала пристрастие Натали к утреннему покою сада (у каждого свои ритуалы). Каждый раз, приезжая сюда, она в любую погоду, едва открыв глаза, шла туда и садилась на скамейку. Они вышли на улицу. Натали остановилась, стараясь не упустить ни одной подробности. Жизнь могла идти вперед, жизнь могла разорить все, но здесь ничто не менялось: здесь была сфера незыблемого.

Они сели. В обоих жило изумленное волшебство, волшебство физического удовольствия. Что-то из волшебных сказок: мгновения, украденные у совершенства. Минуты, которые навеки остаются в памяти в тот самый момент, когда их переживаешь. Секунды для будущей ностальгии. «Мне так хорошо», — шепнула Натали, и Маркус был по-настоящему счастлив. Она встала. Он смотрел, как она ходит между цветами, между деревьями. Она несколько раз медленно прошлась туда и обратно, в сладкой рассеянности касаясь рукой всего, до чего могла дотянуться. Здесь она была почти частью природы, близка к ней как никогда. Потом она остановилась. Вплотную к дереву.

— Когда я играла в прятки с кузенами, тот, кто водил, вставал у этого дерева и считал. Это было долго. Мы считали до 117.

— Почему до 117?

— Не знаю! Просто решили, что будет 117, и все.

— Хочешь, поиграем сейчас? — предложил Маркус.

Натали ответила ему улыбкой. Ей так нравилось, что он предложил поиграть. Она уткнулась лицом в дерево, закрыла глаза и начала считать. Маркус пошел искать, где спрятаться. Тщетная надежда: это были владения Натали. Она наверняка знала все лучшие места. Пока он искал, он думал обо всех уголках, где она могла прятаться. Он шел через все возрасты Натали. В семь лет она, наверно, стояла за тем деревом. В двенадцать — точно залезала в этот куст. Подростком она забросила детские игры, проходила мимо ежевичных кустов, надув губы. А в следующее лето на этой скамейке сидела молодая женщина, мечтательная и поэтичная, с романтической надеждой в сердце. Жизнь этой молодой женщины оставила следы повсюду; быть может, она даже занималась любовью за этими цветами? Франсуа бежал за ней, пытаясь сорвать с нее ночную рубашку, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить дедушку с бабушкой… следы бешеной, молчаливой погони через весь сад. А потом он ее поймал. Она пыталась вырваться, но не слишком убедительно. Повернула голову, мечтая о его поцелуях. Они покатились по земле, а потом она оказалась одна. Где он? Может, он где-нибудь спрятался? Его больше здесь нет. Его больше не будет здесь никогда. В этом месте не росла трава. Натали в ярости вырвала ее всю. Здесь она часами лежала ничком, и все попытки бабушки вернуть ее в дом оканчивались ничем. Маркус, шагая по этому месту, топтал ногами ее боль. Шел по слезам ее любви. В поисках убежища он пройдет по всем местам, куда Натали станет ходить уже потом, в будущем. То тут, то там он с волнением представлял себе пожилую женщину, какой она когда-нибудь станет.

Вот так, в сердце всех этих Натали, Маркус нашел, где спрятаться. Он сжался, стараясь сделаться как можно меньше. Странное занятие в день, когда он чувствовал себя большим как никогда. Все его тело пробуждалось, тянулось к необъятному. Затаившись, он стал улыбаться. Он был счастлив ждать ее, ждать, что она его найдет.

117

Натали открыла глаза.

Экранизация

Ксавьер Риго и Марк-Антуан Роберт

представляют

фильм Давида и Стефана Фонкиносов

сценарий Давида Фонкиноса по его роману «Нежность»

в ролях Одри Тоту, Франсуа Дамиенс

О романе