OCOБAЯ ПАПКА «БАРБАРОССА» - Лев Безыменский

С совершенным почтением

Г. Вольтат».

Получив этот ответ, я позволил себе быть назойливым и попросил г-на Вольтата ответить лишь на один вопрос: от кого исходила инициатива переговоров? Ответ мною был получен такой:

«Я хотел бы заметить, что мой собственный доклад премьер-министру Герингу о беседах с английскими политиками, в том числе с сэром Горацием Вильсоном, показывает, что инициатива исходила от меня. Этот доклад также опубликован союзниками. В течение 1939 года я три раза по различным поводам посещал Лондон. Задания, которые я получал в связи с отдельными переговорами, носили торгово-политический характер, однако охватывали и другой комплекс вопросов... Во всех этих случаях я вел также частные разговоры политического характера. Общие впечатления, которые сложились у у меня в июле, я изложил в докладе на имя Геринга, посланном также на имя имперского министра иностранных дел.

Как следует из донесения немецкого посла фон Дирксена, я поддерживал с ним тесный контакт. Изображение политической обстановки в моем докладе дает возможность увидеть определенный план, который я считал реальным на основе переговоров об ослаблении политической напряженности. Это не был какой-то определенный план, который я получил бы от сэра Горация Вильсона. Мои многочисленные беседы с ним и анализ политической обстановки, данный в моем докладе, побудили меня изложить определенное решение.

По отношению к вышеупомянутому политическому докладу инициатива проведения переговоров, если пользоваться Вашими словами, исходила не от имперского правительства и также не от кого-либо из его членов.

Для Вашей информации я хотел бы заметить, что указание о ведении торговых и экономико-политических переговоров отдавалось соответствующими имперскими министерствами через комиссию высших чиновников этих министерств под председательством представителя министерства иностранных дел...

Я должен далее заметить, что в течение первого полугодия 1939 года я выполнял ряд самых различных заданий, в частности участвовал в экономических переговорах с Румынией в марте 1939 года, в переговорах с представителем президента Рузвельта в связи с Эвианской конференцией в январе — феврале 1939 года, в обработке результатов опекавшейся мною немецкой антарктической экспедиции 1939 года, в переговорах с испанским правительством и в переговорах о международной китобойной конвенции. Обсуждение всех этих тем привело меня в ,Лондон для разговора с большим числом политиков.

Письмо, которое я направил 25 августа 1939 года г-ну фон Дирксену и которое находится в его архиве, можно понять только после подробного истолкования. Прежде всего я хотел бы здесь заметить, что я был дружен с г-ном фон Дирксеном. Я хотел дать ему понять, что до дня написания письма еще не было принято никакого решения о ведении конкретных переговоров о политической разрядке. Имперский министр иностранных дел очень ревниво следил за соблюдением своей компетенции. Поэтому я не хотел, чтобы мой доклад был использован министерством иностранных дел в качестве рабочей основы. Я подчеркнул, что основой для обработки в министерстве иностранных дел должен был явиться доклад посла в Лондоне. Доклад посла в основном совпадал с моим, что и явствует из публикации. Мой же доклад призван был подкрепить аргументы Геринга в его переговорах с фюрером по трем различным вопросам»[136].

Это не особенно откровенное разъяснение г-на Вольтата все-таки интересно для нас именно тем, что подчеркивает значение инициативы Вильсона. Кстати, Хессе косвенно подтверждает осторожный намек Вольтата. Он считает, что инициатива в тайных переговорах принадлежала Вильсону и что Вильсон сам в этом признавался. Однако тот же Хессе утверждает, что Вольтата послали в Лондон намеренно, желая использовать его репутацию не «нациста», а делового человека. Но если даже принять предпосылку Вольтата, что инициатива переговоров между Англией и Германией «исходила не от имперского правительства», а явилась его частным делом, то Вильсон шел на очень многое, излагая свой план. Но он и не ошибся, выбирая для своих контактов немецкого представителя, который — как видно из письма г-на Вольтата — неоднократно выполнял важнейшие задания нацистского руководства.

Переговоры между Вольтатом и Вильсоном нельзя рассматривать в отрыве от других событий. Дело в том, что у ряда германских политиков того времени было два обличья. Одно было официальное, в котором они выступали перед своими английскими партнерами в качестве ответственных чиновников министерства иностранных дел или других ведомств нацистского государства. Но было и другое лицо: эти же люди представали в роли оппозиционеров, стремившихся к свержению Гитлера.

Так, весной 1939 года в Уши (Швейцария) состоялась встреча группы немецких оппозиционеров с английским профессором Шайрером, вхожим в круги Форин оффиса и к тому же сэру Горацию Вильсону. Немецкие эмиссары предупредили, что скоро начнется война и что Гитлер хочет захватить не только Данциг, но и всю Польшу, а затем собирается двинуться на Украину[137]. Вслед за встречей в Швейцарии последовали и другие контакты. В частности, через английского журналиста Яна Кольвина, который был известен своими связями с английской разведкой, было направлено еще одно сообщение о решимости Гитлера напасть на Польшу[138].

Летом 1939 года в Англии побывало множество немецких эмиссаров. В их числе находились Фабиан фон Шлабрендорф, молодые дипломаты Адам Тротт и Гельмут фон Мольтке. Все они вели энергичные переговоры с английскими дипломатами. Более того: через эти каналы англичанам стало известно о намерении Гитлера предложить пакт о ненападении Советскому Союзу. Тот же самый Вайцзекер, который вел переписку с Дирксеном и запрашивал его об условиях сделки с англичанами, тайком связался с англичанами и ориентировал их о намерениях Гитлера[139]. В своих Мемуарах Вайцзекер сообщил, что по его указанию братья Кордты «дали английским друзьям понять, что Гитлер хочет обогнать их в Москве».

Эта сторона деятельности оппозиции приобретает для нас особый интерес. Если бы англичане не знали о намерении Гитлера совершить «поворот» в отношениях с Советским Союзом, то тогда была бы логически оправдана их линия на переговорах в Москве. Однако это было не так. Уже в мае 1939 года один из лидеров оппозиции Карл Гёрделер через своих посредников передал в Лондон соответствующие сведения, полученные им из немецких военных кругов[140]. Вслед за ним сотрудник секретариата имперского министерства иностранных дел Эрих Кордт беседовал на эту тему с Ванситтартом[141].

Не менее важный зондаж шел через двух шведских промышленников, известных своими международными связями. Одним из них был миллионер Аксель ВеннерГрен, который стал посредником между Гитлером и Чемберленом. Другой — Биргер Далерус — являлся прямым уполномоченным Геринга. С английской стороны действо«вала группа влиятельных промышленников. Эти контакты состоялись в июне — августе 1939 года. 11 августа Гитлера посетил верховный комиссар Лиги наций в Данциге Карл Буркхардт — человек, через которого уже давно вились нити тайных связей с Германией. В ходе беседы Буркхардт выразил уверенность, что «западные державы всегда готовы к ведению переговоров», а фюрер подтвердил свое желание сотрудничать с Англией. О результатах беседы Буркхардт проинформировал правительства Англии и Франции[142].

14 августа — через день после начала англо-франко-советских переговоров в Москве — в Берлине появился деятель лейбористской партии Чарльз Роден Бакстон, тот самый, который в Лондоне беседовал с Диpкcенoм. Бакстон вручил представителю германского министерства иностранных дел меморандум с проектом широкого соглашения, признающего «Восточную Европу естественной жизненной сферой Германии»[143]. Все эти зондажи находили свое отражение даже в официальных беседах.

15 августа — в условиях, когда Чемберлену уже были известны советские предложения, — английский посол Гендерсон посетил статс-секретаря Вайцзекера и вполне определенно намекнул ему на то, что предложения сэра Горация Вильсона остаются в силе. Как записал Вайцзекер, Гендерсон «намекнул на возможность будущих всеобъемлющих германо-английских переговоров по таким крупным вопросам, как колонии, сырье и т. д.». Однако, добавил Гендерсон, «положение стало сложнее и серьезнее, чем в прошлом году, ибо Чемберлен со своим зонтиком уже больше не может прилететь сюда»[144].

Воистину крик души закоренелого мюнхенца! Как хотелось бы Гендерсону, чтобы было достигнуто новое соглашение типа Мюнхенского и в здании имперской канцелярии вновь появился сэр Невиль Чемберлен со своим знаменитым зонтиком. Пожалуй, зонтик был еще более выразительным символом Мюнхена, чем сам Чемберлен. Все шло к тому, что в один прекрасный день зонтик снова выйдет из дома № 10 по Даунингстрит, направится на аэродром, очутится в самолете, совершит вояж в Берлин и, выйдя через день-другой из самолета на Кройдонском аэродроме, покажет собравшимся листок бумаги и заговорит голосом сэра Невиля: