Какое ТЕБЕ дело до того, что думают другие? - Ричард Фейнман

Это заседание продолжалось до 7:30 вечера, поэтому мы отложили экскурсию на пятницу и отправились прямо на ужин, организованный мистером Роджерсом.

Во время ужина я оказался рядом с Элом Килом, который присоединился к комиссии в понедельник в качестве исполнительного сотрудника, чтобы помочь мистеру Роджерсу в организации нашей работы и управлении ею. Он прибыл к нам из Белого Дома — из того, что называется МУБ[34], — и у него была хорошая репутация, так как он проделал прекрасную работу там-то и там-то. Мистер Роджерс беспрестанно твердил о том, как нам повезло, что мы получили человека столь высокой квалификации.

Тем не менее, на меня произвела впечатление одна вещь: у доктора Кила была степень доктора философии по авиационной космонавтике, и он занимался научной работой в Беркли. Когда он представлялся нам в понедельник, он пошутил, что последняя «честная работа», которой он занимался десять или двенадцать лет назад, чтобы заработать на жизнь, была связана с аэродинамикой по программе шаттла. Таким образом, я почувствовал себя довольно уютно рядом с ним.

Как бы то ни было, не прошло и пяти минут после начала нашей беседы с доктором Килом, как он говорит мне, что его еще никогда так не оскорбляли, что он согласился на эту работу не для того, чтобы выслушивать такие оскорбления, и что он больше не желает со мной говорить!

Честно говоря, мне свойственно забывать те случаи, когда я поступил глупо или вызвал чье-то раздражение, поэтому я не помню, что такого я сказал, что вывело его из себя. Что бы это ни было, по-моему, я сказал это в шутку, поэтому очень удивился его реакции. Я несомненно сказал что-то невежливое, грубое и чертовски глупое, которое я, поэтому, и вспомнить-то не могу!

Затем начался довольно напряженный отрезок времени, когда я приносил свои извинения и пытался возобновить разговор.

В конце концов, мы снова начали вести что-то вроде беседы. Большими друзьями мы не стали, но, по крайней мере, не были и врагами.

В пятницу утром у нас состоялось еще одно публичное заседание. На этот раз мы слушали специалистов из «Тиокола» и НАСА, которые рассказывали нам о вечере перед запуском. Все шло очень медленно: свидетель на самом деле не хочет рассказывать тебе все, поэтому ответы можно получить, только задавая точно правильные вопросы.

Все члены комиссии были настороже — например, мистер Саттер. «Каковы были ваши точные качественные критерии для принятия решения о запуске шаттла при таких-то обстоятельствах?» — он задавал конкретные вопросы такого типа, и оказывалось, что у них нет таких критериев. Точно также себя вели мистер Коверт и мистер Уолкер. Все задавали хорошие вопросы, но у меня большую часть времени стоял туман в голове, и мне казалось, что я немного подотстал.

Таким образом мы подошли к месту, когда «Тиокол» изменил свою позицию. Мистер Роджерс и доктор Райд спрашивали двух менеджеров «Тиокола», мистера Мэсона и мистера Ланда, сколько человек были против запуска шаттла даже в самый последний момент.

— Мы не опрашивали всех, — говорит мистер Мэсон.

— Против было существенное количество человек или лишь один-два?

— Я бы сказал, вероятно, нашлись бы пять или шесть инженеров, которые сказали бы, что запускать шаттл при такой температуре небезопасно, но мы в курсе. Проблема в том, что мы точно не знали, что произойдет.

— Таким образом, число сторонников и противников запуска было одинаковым?

— Это по очень приблизительным подсчетам.

Я был поражен тем вздором, который несли инженеры «Тиокола». Но я умел задавать только бесхитростные вопросы. Поэтому я сказал: «Господа, не могли бы вы назвать мне имена четырех ваших лучших специалистов по уплотнениям в порядке убывания их способностей?»

— Роджер Бойсджоли и Арни Томпсон — это первый и второй. Потом Джек Кэпп и э-э… Джерри Бернс.

Я повернулся к мистеру Бойсджоли, который тоже был на заседании. «Мистер Бойсджоли, Вы были согласны с тем, что можно запускать шаттл?»

Он говорит: «Нет».

Я спрашиваю то же самое у мистера Томпсона, который тоже был там.

— Нет.

Я говорю: «Мистер Кэпп?»

Мистер Ланд говорит: «Его здесь нет. Я разговаривал с ним после собрания, и он сказал: „Я бы принял такое же решение при той информации, которой мы обладаем“».

— А как насчет четвертого?

— Джерри Бернс. Я не знаю его мнения.

— Итак, — сказал я, — из четырех мы имеем одно «я не знаю», одно «скорее всего, да» и двое (причем это люди, которых Вы назвали в первую очередь как лучших специалистов по уплотнениям) оба сказали «нет». Так что это Ваше «равное количество сторонников и противников» — полная чушь. Важно, что говорили специалисты — люди, которые знают об уплотнениях больше всех?

После обеда нам показали Космический Центр им. Кеннеди. Экскурсия была интересной; она оказалась не такой плохой, как я предсказывал. Другие члены комиссии задавали множество важных вопросов. У нас не было времени, чтобы посмотреть сборку ракета-носителя, но ближе к концу экскурсии мы собирались взглянуть на то, что осталось от шаттла. Я весьма устал от хождения группой, поэтому, извинившись, ушел с оставшейся части экскурсии.

Я отправился к Чарли Стивенсону, чтобы посмотреть другие фотографии, сделанные во время запуска. Кроме того, я более подробно узнал о зарегистрированных низких температурах. Ребята очень помогали мне и хотели, чтобы я работал с ними. Я ждал целых десять дней, чтобы оказаться в подобном месте, и вот наконец я здесь!

На ужине, в тот вечер, я сказал мистеру Роджерсу: «Я думал о том, чтобы остаться здесь на выходные».

— Что ж, доктор Фейнман, — сказал он, — я бы предпочел, чтобы Вы вернулись вместе с нами в Вашингтон сегодня ночью. Но, конечно же, Вы свободны делать все, что пожелаете.

— Хорошо, — сказал я, — тогда я останусь.

В субботу я поговорил с парнем, который измерял температуру в то утро, когда должен был состояться запуск шаттла — хорошим парнем по имени Б.К. Дэвис. Рядом с каждой измеренной температурой он записывал точное время ее измерения, а затем фотографировал ее. Можно было увидеть большие промежутки времени между измерениями, потому что ему приходилось забираться вверх и спускаться вниз по большой башне. Он измерил температуру воздуха, ракеты, земли, льда и даже грязной лужи с антифризом. Он полностью выполнил свою работу.

НАСА располагала теоретическими расчетами изменения температуры в районе стартовой площадки: температура должна быть более равномерной и более высокой. Кто-то полагал, что это как-то связано с излучением тепла в ясное небо. Кто-то другой заметил, что записанная температура лужи была гораздо ниже, чем это показывала фотография: при 8 градусах, лужа — несмотря на присутствие в ней антифриза — должна была превратиться в лед.

Потом мы посмотрели на прибор, который использовался для измерения температуры. Я достал инструкцию по использованию и прочитал, что прибор должен находиться на открытом воздухе не менее 20 минут до начала измерений. Мистер Дэвис сказал, что он достал его из коробки — при 70 градусах — и сразу же начал проводить измерения. Следовательно, мы должны были выяснить, можно ли воспроизвести ошибки. Другим словами, можно ли продублировать условия?

В понедельник я позвонил в компанию, изготовившую этот прибор, и поговорил с одним их специалистов: «Здравствуйте, меня зовут Дик Фейнман, — сказал я, — я вхожу в комиссию, которая расследует причины катастрофы, произошедшей с «Челленджером», и у меня есть несколько вопросов по поводу вашего инфракрасного сканирующего устройства…»

— Могу ли я Вам перезвонить?

— Конечно.

Через некоторое время он мне звонит: «Извините, но это запатентованная информация. Я не могу обсуждать это с Вами».

К этому времени я понимаю, в чем на самом деле состоит сложность: компания до смерти перепугалась, что всю вину за катастрофу возложат на их инструмент. Я сказал: «Сэр, ваше сканирующее устройство не имеет никакого отношения к катастрофе. Его здесь использовали не так, как это указано в вашей инструкции, и я лишь пытаюсь узнать, не можем ли мы воспроизвести ошибки и определить, какой на самом деле была температура в то утро. Чтобы это сделать, мне нужно побольше узнать о вашем инструменте».

Наконец, парень изменил свое отношение ко мне и стал довольно уступчивым. С его помощью мне удалось проконсультировать ребят из команды по измерению температур насчет эксперимента. Они охладили комнату примерно до 40 градусов, поместили в нее большую глыбу льда — имея лед, можно быть уверенным, что температура его поверхности равна 32 градусам. Затем они внесли сканирующее устройство из комнаты, температура в которой была 70 градусов, и каждые 30 секунд измеряли температуру ледяной глыбы. Они смогли измерить, насколько изменялись показания инструмента с течением времени.