Бегство из гетто: Заметки по поводу рукописи, оставленной в ОВИРе - Борис Кравцов

Я увлекся идеями сионизма около 20 лет назад, слушал израильское радио; верил ему и думал, что судьба евреев должна быть связана с Израилем. Мои знакомые в Ленинграде знают, что я был искренен в своих словах и хотел уехать в Израиль не для „роскошной жизни“, а из идеалистических побуждений.

Вместе с такими же сторонниками сионистских идей я писал письма и переправлял их на Запад, где их охотно печатали. Еще бы — люди хотят выехать из Советского Союза! Какая находка для всех, кто ненавидит Советское государство, советскую социальную систему! Еще бы — люди хотят выехать в Израиль! Какая находка для сионистов всех стран, которые сами давно хорошо разобрались, что такое Израиль, и которых не загонишь туда никакими пушками!

Меня поставили в известность о плане захвата пассажирского самолета. Хотя я сразу ответил отказом, тем не менее я никогда открыто в своих письмах или выступлениях не осудил это преступление.

В 1970 году был арестован ряд моих товарищей. Я выступил в их защиту и предпринял ряд шагов, чтобы убедить общественное мнение, что арестованы невиновные люди. Я писал об этом и в Советском Союзе и уже будучи в Израиле. Мои аргументы сводились к тому, что эти люди хотели выехать в Израиль, а за это судить нельзя.

Я никогда не писал, что мы создали законспирированную сионистскую организацию, вовлекали в нее людей, переправляли в Израиль письма, получали оттуда финансовую поддержку. Я не писал, что советские власти проявили подлинный гуманизм по отношению к нам. Я и сейчас жалею тех своих товарищей в Ленинграде, которые боролись за неправое дело, не зная толком, за что они борются и куда призывают ехать других, я жалею их детей. Но я знаю одно и хочу, чтобы люди, которые находятся в заключении, поняли (как это ни тяжело в их положении): винить нам надо только самих себя. Мы в своих разговорах, мечтах и планах забыли только „самую малость“ — мы забыли о социальной системе, о том, что мы едем из могучего социалистического государства, где все устроено для тех, кто работает (и работа, и социальное обеспечение, ясли, детские сады, культура, райкомы партии — да, да, райкомы). Я отнял много времени у сотрудников ленинградских партийных органов, но только теперь стал понимать, насколько знающими, умными, терпимыми людьми они были.

В конце марта 1971 года я с женой и сыном, оставив в СССР матерей, братьев и сестер, уехали наконец строить еврейское государство — Израиль. Я не беру последние слова в кавычки, чтобы — еще раз было ясно, как я в то время относился к жизни.

Я считался одним из видных „активистов“ в СССР, израильское радио даже называло меня несколько раз „руководителем ленинградской еврейской общины“ (читай: нескольких десятков евреев, которые хотели выехать в Израиль). Меня неплохо встретили, и я в числе избранной группы был на продолжительном приеме у Голды Меир, встречался несколько раз с другими руководителями Израиля.

Первые месяцы (уже начиная понимать, как мы были обмануты) я продолжал вести борьбу за освобождение арестованных, выезжал в Париж и Рим (где убеждал сотрудников парижских и римских газет, что арестованные невиновны). Начиная с конца июня 1971 года, я полностью прекратил политическую деятельность, связанную с борьбой евреев за выезд из СССР, так как понял, что они не должны выезжать в Израиль.

Хочу отметить также, что мой уход с работы, все мои разговоры о поездке к родным за границей, любые мои действия после примерно декабря 1971 — января 1972 года были своего рода „камуфляжем“, желанием выехать из Израиля. Я не мог, конечно, надеяться на беспрепятственный выезд.

Что же собой представляет Израиль в настоящее время? Это государство, где давно забыты какие-либо идеалы дружбы, нормальных отношений между людьми. Да собственно, какие могут быть отношения между работодателем, который имеет завод, виллу и три-четыре машины, и евреем из Марокко или Ирака, который живет в убогом квартале для „черных“? Какие, собственно, могут быть отношения между бюрократом в каком-нибудь учреждении, с одной стороны, и „новым олим“, который десятки раз ходит к этому бюрократу на прием, получая один и тот же ответ: „савланут“ (терпение) и „ихье тов“ (будет хорошо)?

„Работы нет и не предвидится — будет хорошо!“ — „Но как же будет хорошо?“ — „Ну, надо искать, есть бюро труда (где никто почти не получает работы), нужна протекция, а вообще будет хорошо!“

„Квартиры нет — савланут, да и вообще, почему ты хочешь жить в Хайфе? Вот есть квартира в Димоне, бери“. — „Но там нет работы для меня, я же инженер“. — „А ты хочешь сразу и квартиру и работу. Бери вначале квартиру“. — „Да на черта мне квартира, если не будет там никакой работы!“ — „А можно и не инженером работать. Вот вы все приезжаете и требуете, требуете — подай и работу, и квартиру…“

Я привел типичный разговор в учреждении, которое должно заниматься новоприбывшими. Люди просят элементарного: работы по специальности (израильское радио многие годы твердило и твердит, что почти все получают работу), но ее надо искать, надо бегать с высунутым языком по стране, и когда человек находит, наконец, работу, он готов в дальнейшем идти по трупам, отталкивать локтями других, добиваться материальных благ: ковра, телевизора, может быть, машины, которые он видел у других, многие по приезде готовы ехать в любое место, работать где угодно и кем угодно — ведь они приехали „строить государство“. Но они быстро убеждаются, что идеалисты в Израиле вывелись и быть идеалистом — значит, метать бисер перед свиньями. Чиновники цепляются за местечки, торговцы стараются обмануть, политики делают политику и делают деньги. Все делают деньги.

Коррупция, взяточничество разъедают государственный аппарат. Вот, например, что писала газета „Маарив“: „Рассказывают про новые комиссии по расследованию, новые растраты, новые случаи коррупции, новые суды, про всю эту грязь… Люди в полной растерянности и совершенно сбиты с толку. Ибо это уже не волна коррупции, когда раскрывают еще одну аферу, растрату и подкуп какого-нибудь директора или генерала, нет, создалось четкое состояние взаимного недоверия общества к правительству и наоборот. Все обманывают всех. Экономические провалы следуют один за другим… Экономически мы как избушка на курьих ножках. Скрипим, качаемся. А нам говорят, что и того хуже будет. И все общество живет с таким ощущением, что надо усовершенствовать методы обмана и надувательства, так как не обманешь — не проживешь…“

Очень много можно было бы написать о грязи, отсутствии культуры. Много можно написать о религиозном насилии. Мне было больно видеть десятилетних детей, одетых в черные сюртуки, шляпы, с длинными пейсами. В конце концов, конечно, верить или не верить — дело совести каждого. Но заставлять выполнять религиозные обряды людей неверующих — это не очень похоже на свободу совести. Если в единственный выходной день — в субботу — человек должен сидеть дома, потому что общественный транспорт не ходит (раввинат запрещает), но частные машины (а владеют ими люди зажиточные) могут ездить и в субботу — то становится не совсем ясным, для кого свобода совести — для богатых или бедных.

Долгие месяцы я наблюдал жизнь в Израиле, говорил с тысячами людей, анализировал. Я убедился, что многие недовольны такой жизнью (и не только иммигранты). Я понял, что своим рассказом о жизни в Израиле я хотя бы немного помогу убедить доверчивых слушателей израильского радио или читателей „хороших“ писем от родных (а писать плохие письма опасно — об их авторах как-то быстро узнают).

Я бросил все имущество в Израиле и с пятилетним ребенком, не имея никаких сбережений, не имея ни родных, ни друзей, не зная языка, приехал в Вену…»

Письмо Вертлиба отделяют от наших дней более десяти лет. Ну и что же? Что изменилось за это время в Израиле? Глубже стала пропасть между бедными и богатыми («В Израиле создано неокапиталистическое общество с более чем 100 тысячами спекулянтов: тоже рекорд — по одному спекулянту на каждые 30 жителей», — писал один из руководящих деятелей профсоюзного объединения Гистадрут), военные расходы и внешний долг на душу населения достигли самого высокого в мире уровня, до предела обострились межобщинные противоречия между «черными» и «белыми» евреями, усилился религиозный фанатизм, безудержно растут цены и инфляция… «Что может быть хорошего и нового там, где все изменяется к худшему?» — приводит расхожую израильскую поговорку Шполянский. Ему с сарказмом вторит журнал «Круг» (1979, № 98): «Вот уже и в Израиле есть свои государственные воры, политические предатели, козни, интриги, мафия…» Проституция приняла такие размеры, что даже высокопоставленные официальные лица считают необходимым ее узаконить. И на все это накладывает свой роковой отпечаток война — уже пятая с момента образования Израиля война с арабами…