Девять девяностых - Анна Матвеева

— Максим.

— Отличное имя! Мне пьё вас йяссказывал Олег из психушки.

Петрович за стеной возмущенно кашлянул.

— Вы не один? Нехоёшо. Надо убьять постоённих.

Макс испугался — в каком это смысле убрать? Он судорожно пытался вспомнить, куда Ольга засунула номер телефона Мишгана Кердакова — звонить ему было велено в случае любой непредвиденной ситуации. Хотя… вдруг Сигова и вправду прислал Олег Игоревич? Слово «прислал», если честно, к Сигову верстается плохо, подумал Макс. А на сцене тем временем появился Петрович — злой и багряный, как закат над ВИЗовским прудом.

— Здьявствуйте, вы кто?

— Ты сам кто такой? — возмутился Петрович.

— Водитель, — догадался странный гость. — А водитель должен водить! На-ка денежку и сгоняй по-быстьёму до лайка. Возьми йюлет, колбаску, шампанского.

Петрович открыл было рот, но тут же его захлопнул. Макс глазам не верил — дерзкий водила вдруг превратился в угодливейшего халдея с откляченным задом. Побежал вниз со всех ног, ключи от машины звенели, как ордена на груди ветерана.

— А мы тут пока поговойим, да?

Алексей Иванович Сигов оказался давним знакомцем Олега Игоревича, более того, именно ему психиатр был обязан появлением знаменитого шрама на щеке. Темная история с карточным проигрышем, и, видимо, долг свой психиатр отдал не полностью.

— Ты, Максим, поедешь чейез неделю в Швейцайию. Не был там, никогда? Что ты! Такая стьяна! Жаль, что я не могу там показываться, вьеменно. Да, вьеменно. Но ты пьивезешь мне оттуда денежки. Я скажу, где забьять. И, конечно, ты получишь суточные. Подхайчишься там. Погуляешь. Швейцайки кьясивые!

На лице Сигова застыло приятное, близкое его сердцу воспоминание.

Петрович вернулся и теперь поспешно раскладывал на столе богатое ларечное угощение — рулет имени Кравцева, колбасу с белыми жиринками, по собственной инициативе купленные батончики «Марс». Шампанское водитель поставил на стол так торжественно, как будто сам приобрел его для мамы, с первой получки.

— Ну что, Максим, пьиятного аппетита! — Сигов потер ручки, они у него были неприятно маленькие, а на запястье, рядом с часами, нарисован чернильный крестик, похожий на распятие. И вышел вон.

На столе осталась лежать его визитка — черная, с золотыми вензелями, она была как эскиз для могильной плиты.

Петрович растерянно повернулся к двери, будто ребенок, которого мама впервые оставила в детском саду (несмотря на дары с получки). Но вместо странного гостя на пороге выросла Белорылая Свинья, готовая обсуждать свою поездку далее. Она улыбалась, во рту у нее счастливо посверкивал золотой зуб.

— Шампанского? — спросил Максим.

Кем он был, загадочный Сигов? Нам, из будущего, известен ответ на другой вопрос — кем ему удалось стать впоследствии. Профессиональный игрок чудом, не иначе, сумел развязаться с опасным миром. Взял себе по случаю пару заводиков, типографию, банк. Сходил во власть, но неудачно, вынужден был трижды жениться, прежде чем нашел правильный вариант. Вариант родил дочку и сына, Сигов превратился в трепетного отца. Галстуков не носит ни при каких обстоятельствах! Видимо, в памяти жив старинный эпизод с попыткой нападения и удушения — но об этом мы обещали ни слова.

На Максима таинственный гость произвел впечатление такой силы, что он долгое время сам себя спрашивал — почему? Да, от Сигова пахло, прямо-таки разило деньгами, но деньгами в ту пору пахло в Екатеринбурге повсюду. Вспомнить того же короля рулетов, или Мишгана Кердакова, который питал слабость к широким кожаным плащам в пол и к туалетной воде «Отто Керн». Нет, дело здесь было в чем-то ином. Алексей Иванович Сигов стал для Макса живым, пусть и картавым воплощением судьбы, которая постучалась в его дверь, — как в Пятой симфонии.

Даже тогдашняя любовница Сигова, с которой Максу довелось встретиться в процессе подготовки швейцарской поездки, была особенной. Ядовитая ягода, смотреть смотри — а пробовать ни-ни. С Максом ягода кокетничала безжалостно — бретельки падали, ресницы трепетали. А отъезд в город Цюрих приближался, визу открыли на диво быстро. Секретарь Ольга завидовала Максу отчаянно, всеми своими десятью пальцами барабанила по столу, возмущаясь странным выбором начальства. Ясно, что она куда лучше справилась бы с порученным делом.

— Так сидела бы на работе! — ворчала за стеной Наташка. Она долго боролась с собой, но потом всё же попросила Максима привезти ей из Швейцарии туфли — черные лодочки на каблуке, 37-й размер. Обвела ступню по контуру на листе бумаги одиннадцатого формата, а с другой стороны приклеила вырезанную из немецкого каталога картинку.

Деньги на расходы Сигов выдал широко, не пожадничал.

— Шли сорок мышей, несли сорок грошей, — эта скороговорка привязалась к Максу накануне отъезда. — Две мыши поплоше несли два гроша.

Олег Игоревич посоветовал пришить карман к трусам и вести себя на границе уверенно. Карман пришила мама, Наташку Макс такой просьбой обременять постеснялся.

— Удачи, сынок! — мама провожала московский поезд и махала в окно так яростно, будто он уезжал на войну.

На соседей по купе — средних лет пару с высокой и хмурой дочкой — Максим Перов смотрел с чувством искреннего превосходства. Они ехали всего лишь до Москвы, а Макса ждала Швейцария.

Сутки в поезде он проспал маревым, пунктирным сном. Приходя в себя, первым делом ощупывал валютный карман, а потом спускался с верхней полки, как туман с горы. Хмурая девочка выразительно вздыхала над книжкой, ее длинная тонкая косица лежала между страниц, как закладка. Максим курил в тамбуре, меняя одну вонь во рту на другую, а потом снова поднимался к своему сонному гнезду. Мама девочки всю дорогу вязала крючком что-то неприятно-розовое, папа сопел над кроссвордом. Ночью, когда весь поезд спал, Макс в очередной раз проснулся для краткого перекура — и увидел, как мама девочки стоит перед зеркалом на двери, голая по пояс, и внимательно разглядывает себя, приподнимая груди ладонями. Груди были вполне красивыми, и это выглядело странно — потому что и лицо, и шея, и живот, и даже руки, лодками держащие круглую белую плоть, им уже не соответствовали. Честно сказать, красивая грудь была здесь не к месту — как и вся эта сцена. Мама девочки убрала наконец руки и повернулась к Максиму. Он успел крепко закрыть глаза.

Проспал бы, наверное, и Москву, но его разбудила проводница.

— В пруду у Поликарпа три карася, три карпа, — пыхтел Максим, еле успевая за новыми знакомыми — Миша и Паша, бывшие хоккеисты, а нынче известно кто, уговорили взять одну тачку на троих. Макс и без Мишипаши знал, что на пути в международный аэропорт «Шереметьево-2» многих безжалостно грабят на полпути, а некоторых даже убивают. Потом костей не сыщешь, а маму жалко. Миша и Паша неслись на захват такси так яростно, что их без труда можно было представить себе на льду, с клюшками. Таксист, в общем, сам испугался этих пассажиров и за всю дорогу от вокзала до «Шереметьева» не произнес ни слова. Паузу заполняли яростные голоса из магнитолы: «Фа́ина, Фа́ина, Фа́ина-Фаина́ фай-на-на».

— Да выруби ты их, — взмолился наконец Пашамиша, когда машина уже подруливала к «Шереметьеву». Над зданием аэропорта висела грозовая туча — словно громадная меховая шапка из тех, что вошли в моду минувшей зимой.

Как ни странно, рейс не задержали. Самолет Ту-154 Б-2 был полупуст и почти не тарахтел в полете. Макс вытянулся на трех сиденьях, и сердобольная пожилая стюардесса заботливо прикрыла его упавшей курточкой. Снилась короткая и звучная, как расстрельный приказ, скороговорка: «Гроза грозна, грозна гроза».

Гроза мчалась какое-то время за самолетом, но потом отстала и, поплевывая, развернулась в сторону Урала. Максим всё спал и спал, будто мало ему было целых суток в поезде — и во сне натягивал на себя курточку. От нее пахло домом и мамой.

Швейцарский пограничник с желтыми, как сыр, волосами так внимательно изучал его паспорт, что Максим занервничал.

— Урляуб? — спросил пограничник.

Перов пожал плечами. Он не знал немецкого, да и по-английски мог выдавить из себя максимум какое-нибудь «опен зе до». А кивать страшно — что за урляуб, бог весть. К счастью, погранец вытащил из стопки документов, которые Перов просунул в окошечко, листок с бронью отеля в Цюрихе.

— Урляуб, — кивнул он и поставил отметку о въезде.

Какое-то время Перов не мог заставить себя выйти из аэропорта — собирал бесплатные рекламки на стендах, гулял по магазинчикам, с трудом удержавшись от того, чтобы не купить прямо здесь шоколадную корову для мамы и часики для Наташки. Валюта вначале приятно грела кожу, но потом начала, по выражению Петровича, «жечь ляжку». Когда Макс вышел на улицу, там уже было темно. У выхода стояла длинная очередь такси. Перов сел в первую машину и сунул водителю листочек с названием отеля. Назывался отель по-южному просто — «Адлер».