Викинг - Эфраим Севела

Сигита убежала из деревни в Каунас, чтоб поступить на курсы автомобильных шоферов, но принимали учиться с семнадцати лет, а ей недоставало полугода. Надо было ждать. Домой она не хотела возвращаться, и чтоб скоротать это время пока ей исполнится семнадцать, нанялась по объявлению прислугой в состоятельный дом на одной из центральных каунасских улиц. Хозяева ее работали в магазине и жили на широкую ногу, явно приворовывая. Но к ней относились хорошо, купили немножко из одежды и ничего из еды от нее не прятали. Прожить бы ей эти полгода, нянчить ребеночка, к которому привязалась и не знала бы беды. Но беда поджидала ее.

Сигита никогда не брала чужого. Так воспитывала ее мать, так учили книги. Воровство для. нее было равноценно гибели. За свои неполных семнадцать лет ей никогда в голову не приходила мысль украсть что-нибудь, хоть жили в нужде и берегли каждую копейку. А тут судьба устроила искушение.

Как-то утром, когда хозяева ушли на работу, а ребеночек был накормлен и спал, Сигита убирала спальню. Трясла перины, взбивала подушки и неожиданно увидела посыпавшиеся из наволочки на ковер денежные купюры. По сто рублей каждая. Пять купюр. Сигита поспешно подобрала их с ковра, сложила стопкой, и они будто огнем жгли ей руки. Таких больших денег она не только никогда не держала в руках, но даже не видела.

С бьющимся от волнения-сердцем стояла она посреди комнаты с прижатыми к груди деньгами и перед ее взором рисовались диковинные загадочные края, куда она может поехать хоть сегодня, хоть сейчас, купив на станции билет. И денег еще останется много для других дорог и новых путешествий. Все ее мечты, вся ее судьба были заключены в этих пяти бумажках. И Сигита плохо помнит, как она вышла из дому, даже не взяв ничего из своих вещей, а только заперев квартиру и положив ключ в условленное с хозяевами место, как купила билет на первый попавшийся поезд, и он нес ее целый. день и ночь, и вышла она где-то на Украине, в чужом и шумном городе, где никто не понимал по-литовски, а она говорила по-русски плохо и с акцентом. Она еще не думала о последствиях, своего поступка, что ее будут искать. Она хотела ездить и открывать для себя новый мир.

Но мир этот не принял деревенскую девочку с украденными деньгами. Где ночевать? В гостинице? Но там надо показать документы. А их у Сигиты не было — все справки, что привезла с собой из деревни, хранили хозяева и у них они и остались.

Ночевать на скамейке в парке? Здесь не заграница, где безработные спят. на скамейках, укрывшись газетами, как не раз показывали в кино. Милиция заинтересуется, почему это советский человек не имеет, где ночевать, и потребует документы. Сигита бродила до утра по незнакомому городу, устала и купила билет на поезд. Там можно было прилечь и отдохнуть. А в другом городе повторилось то же самое. И снова только поезд мог ее приютить.

Понесло девочку по рельсам. Страшно ей стало, что милиция ищет ее. По улицам пробегала, косынкой прикрыв лицо, и только в вагоне, на своей полке, отвернувшись от соседей по купе, находила на какое-то время успокоение. Проносились города и станции, менялись люди в вагонах, а ее носило по огромной и незнакомой стране, одинокую и затравленную, без всякой надежды остановиться и спастись. Все ее будущее измерялось количеством оставшихся денег, а их должно было хватить еще надолго.

У Сигиты украли деньги. На какой-то станции она вышла купить себе еды в буфере. Взяла с собой рублей двадцать, остальные деньги оставила в сумочке под подушкой. Когда вернулась в вагон, не нашла ни сумочки, ни денег. А сосед, что ехал с ней до этого, такой приличный с виду, исчез и больше не появлялся.

Она даже не заплакала. Поняла только, что ее безостановочный бег пришел к концу. Поезд, где ее обокрали, направлялся в Москву. Оставшихся денег должно было хватить лишь на билет до Литвы.

И Сигита приняла решение — умереть. Она и в мыслях не могла себе представить, как ее возьмут под арест и будут судить, как воровку. Лучше смерть. Но не здесь, в чужой России, а поближе к Литве. Может быть, тогда ее мертвую привезут к маме и похоронят на деревенском кладбище возле озера.

Последним пунктом ее путешествия была Москва. Как она прежде мечтала увидеть ее хоть одним глазом, пройтись по Красной площади, услышать не по радио, а наяву мелодичный бой кремлевских курантов, благоговейно затаив дыхание, в нескончаемой скорбной очереди пройти через гранитный мавзолей и увидеть лицо мертвого Ленина, чей силуэт на комсомольском значке она с. гордостью носила на груди.

Полдня, проведенные в Москве, от поезда до поездах Сигита посвятила совсем иному, начисто, забыв о своих прежних мечтах. Москва стала тем городом, где она вынесла себе смертный приговор и мучительно. и бестолково искала способа привести его в исполнение, Из всех понаслышке известных ей еще детскому умишку возможностей насильственной смерти она облюбовала самый простой и распространенный, воспетый в бесчисленных деревенских песнях. о несчастной любви. Она решила принять яд, отравиться.

Это больше всего устраивало ее. Не будет больно, она и не заметит, как умрет. Ведь принявшие яд чаще всего умирают во сне, и у них даже в гробу сохраняется не обезображенное муками, а, наоборот, спокойное умиротворенное лицо. «Как живая,» — будут вздыхать соседи, когда ее привезут хоронить в деревню, и сельский фотограф сделает ее последний портрет перед тем, как забьют крышку гроба, и этот портрет, где она будет, как живая, только с закрытыми глазами, будто сладко спит, мать повесит на стенку возле этажерки с ее любимыми книгами и будет смотреть каждый день, год за годом, пока, карточка не пожелтеет и на ней уж ничего нельзя будет разобрать.

Но как достать яд в чужом городе литовской девчонке, плохо говорящей по-русски? В аптеке нужен рецепт от врача или чтоб там кто-нибудь работал знакомый. Сигита вспомнила, что ее хозяева в Каунасе как-то купили в аптеке дуста, чтоб вывести клопов в квартире и предупредили Сигиту, чтоб она была осторожна с этим порошком, потому что даже небольшая доза его, попавшая внутрь, смертельна.

Она купила в аптеке пакетик дуста, ни у кого не вызвав подозрений. Затем пошла за билетом на Белорусский вокзал, оттуда все поезда шли в сторону Литвы. Подсчитала остаток денег — хватало лишь на билет до Смоленска, то есть на половину дороги. Это не смутило Сигиту. Главное — умереть по дороге в Литву, а уж мертвую ее бесплатно довезут до дому. Там же, на вокзале, она купила почтовую открытку и послала ее своим бывшим хозяевам в Каунас, которых обворовала, с просьбой простить ее, потому что она никогда воровкой не была, и это первый и последний бесчестный поступок в ее жизни. Она сама себя накажет за него и поэтому умоляет не судить ее строго.

В кармане у нее осталось немного мелочи, на которую можно было купить, пожалуй, лишь бутылку лимонада. В вагоне-ресторане, куда она с побледневшим строгим лицом пришла, чтоб принять яд, она села за свободный столик, заказала бутылку лимонада, заплатила официанту, отдав последние пять копеек «на чай», налила полстакана, высыпала туда весь порошок из пакетика, залпом выпила все до дна и тут же свалилась со стула на пол, потеряв от страха сознание.

Это и спасло ее. На первой же остановке ее вынесли из вагона и на поджидавшей машине «скорой помощи» доставили в больницу. Там быстро очистили желудок и уложили в постель в отдельную палату под неослабным вниманием медсестер и санитарок. Сигита очухалась, пришла в себя, плакала, путая русские слова с литовскими, рассказала все, и весь медицинский персонал больницы сочувствовал ей и старался утешить, что ее не будут судить и не пошлют в тюрьму. Сигита из больницы написала письмо в Каунас своим бывшим хозяевам и просила их не злиться на нее, потому что, как только выйдет из больницы, согласится на любую работу, лишь бы можно было понемногу выплатить им долг.

И в Литве, так считала Сигита, нашлись добрые люди, которые вникли в ее беду. Вот эти двое, Гайдялис и Дауса, специально приехали за ней, даже привезли гостинцы, успокоили, утешили, сказали, что ничего ей не грозит и теперь везут домой, чтоб устроить на курсы шоферов, а когда она пойдет работать, выплатит своим хозяевам все деньги, которые она так необдуманно взяла.

Одно смущало Сигиту, что у Гайдялиса и Даусы одинаковые брюки-галифе из темно-синей диагонали с голубыми кантами по краям. Такие обычно носят милиционеры, но они убедили ее, что никакого отношения к милиции не имеют, а просто литовцы и их послали в Россию за ней, потому что литовец литовцу должен помочь в беде.

— Если они меня обманули, — заключила Сигита и взгляд ее серых доверчивых глаз сразу посуровел и бровки резко сошлись на переносице, — и меня посадят в тюрьму, то я ни дня там в живых не буду. Не знаю чем, найду что-нибудь… Об колючую проволоку порву себе горло. Но жить в бесчестии не буду.