Крылатая смерть (сборник) - Дональд Уондри

Глава 4

Сон — лучшее лекарство. Он успокаивает, отодвигая все заботы на будущее, дает отдых, восстанавливает силы, но одновременно сон — это злейший враг в момент опасности, когда требуется полная мобилизация всех способностей. Он убаюкивает, когда надо бодрствовать, нашептывает успокаивающие глупости, когда надо смотреть в оба. Но что такое сон, когда ни предпринять ничего нельзя, ни успокоиться невозможно? Вязкая полудрема, не похожая ни на что: одна половина мозга затянута мраком, пока другая — то ли следит за событиями, то ли грезит наяву.

Таково было состояние Симпсона. Что делать, он не знал, а приемлемого объяснения происшедшему не придумал, потому что, как он считал, не заметил чего-то важного, ставящего все на свои места. Но что тут можно было проглядеть?

В полусне ли ему почудилось, или он на самом деле видел темную фигуру соседа, сидящего на постели и дрожащего мелкой дрожью? Далеко не сразу, только на следующий день, он понял, что проводника не лихорадило, а приводило в трепет что-то стоящее прямо перед пологом их палатки. На этот раз Дефо не кричал, а просто съежился от страха, инстинктивно желая стать маленьким и незаметным, забиться куда-нибудь в угол.

Проснувшись, Симпсон задал какой-то вопрос проводнику, но не дождался ответа. Он с удивлением посмотрел на него и вспомнил ночную сцену, так встревожившую его. В этот момент, нарушая почти космическое безмолвие леса, раздался необычный звук. Он исходил откуда-то сверху, неожиданный, отчетливый и невыразимо жуткий. Его можно было принять за человеческий голос, если бы не явственная примесь дикого рева, не мешающая, однако, странному крику быть мелодичным и необъяснимо влекущим. Мелодия состояла из двух различимых нот; если постараться, можно было даже разобрать постоянное повторение имени проводника: «Де-фо, Де-фо».

Впоследствии студент с изумлением понял у что он, посвятивший себя высокому призванию — изучению божественного слова, не может адекватно описать эту ужасную песню, потому что ее не с чем сравнивать, ничего похожего не найти в человеческом бытии. Вместо объяснений получались одни противоречия: с одной стороны, звук походил на дикий, озлобленный рык, а с другой — на тихий, зовущий плач.

Раньше, чем это наваждение кончилось, Дефо вскочил вдруг на ноги с ответным криком. Как лось сквозь тонкую паутину, прорывался он к выходу, опрокидывая и отшвыривая все на своем пути. Нигде не задерживаясь, не переставая кричать, проводник мчался на зов, не разбирая дороги. Стремительность его движений была невероятна: прежде чем Симпсон успел выглянуть наружу, его товарищ и наставник в науке выживать уже скрылся из глаз. Теперь в затихающем крике Симпсон обострившимся слухом различил слова: «Ноги горят! О-о-о! Мои ноги! О-о-о!»

Затем крик совсем затих, и равнодушное безмолвие снова опустилось на лес, как будто ничего не случилось. Прошло всего несколько секунд.

Не поспевая за событиями, Симпсон терялся в догадках. С минуту он готов был предположить, что до сих пор спит и видит продолжение ночного кошмара. По инерции он чувствовал присутствие соседа, подобно тому как недавний инвалид ощущает уже ампутированную руку или ногу. Но одновременно в ушах его стоял полубезумный крик, а в ноздри проникал незнакомый запах, пропитавший, казалось, и палатку, и все окрестности. Он выбрался из палатки, тупо оглядываясь…

Все было как вчера: те же деревья, озеро, тот же костер. Единственное, что нарушало прежний вид, — темные следы внезапно сбежавшего проводника, выделяющиеся на тонком слое выпавшего ночью снега.

Он двинулся по следам убежавшего. В тишине отчетливо разносился звук его шагов. Ни чувств, ни мыслей; Симпсона охватило внутреннее оцепенение — защитная реакция на вспышку паники. Только быстро рассеивающийся запах как-то затрагивал его внимание. Пытаясь определить его природу, Симпсон старался сосредоточиться, но у него ничего не получалось. Даже приблизительное описание не удавалось: опять не с чем было сравнивать, слишком противоположные характеристики приходили на ум: дикий запах льва и цивилизованный запах парфюмерии, затхлость болота и свежесть озона после грозы. Очень мешали запахи леса.

Казалось, что он бежит изо всех сил, но странное дело — он замер на месте, тупо глядя на огонь. Вместе с чувством реальности просыпался ужас, страх перед собственной беспомощностью в незнакомых обстоятельствах. Он начал лихорадочно осматриваться по сторонам, почему-то ожидая внезапного нападения. Потом силы оставили его, закружилась голова, затошнило, и он тяжело рухнул на мерзлую землю.

Никто не нападал. Легкий порыв ветра сначала взлохматил непокрытую голову лежавшего человека, а потом будто прикрыл его сорванным и упавшим прямо на макушку листом. Лес утешал его. Симпсон почувствовал, что замерзает. Дремавшее доселе чувство долга одержало верх над беспомощностью, подчинило себе измученное тело. Но образ действий должен был подсказать разум, еще не пришедший на помощь, и он сделал то, что сделал бы на его месте любой несмышленый ребенок — закричал что есть мочи: «Д-е-е-ф-о-о-о!» и слушал с надеждой приглушенное эхо. Затем, с трудом встав и еле передвигая ноги, побрел по чернеющему следу, временами теряя его в тех местах, где слишком густые кроны деревьев не дали снегу долететь до земли. Собственный крик, постепенно перешедший в хрии, в конце концов стал пугать его самого, и он замолчал. Заплутав, он ошибся направлением и пошел по следу в обратную сторону, к палатке.

Вместе с отрезвлением пришло время спокойных, мужественных решений. Прежде всего, надо подкрепить силы. Он приготовил завтрак, сварил кофе. После еды настроение заметно улучшилось, благотворно повлияв на умственные способности. На свет Божий явился наконец план действий: перво-наперво продолжать поиски, вооружившись и взяв припасы, до тех пор, пока хватит сил. Во-вторых, если поиски не увенчаются успехом, что вероятнее всего, возвращаться в лагерь к дяде за помощью.

План придал его движениям осмысленность и энергию. Чтобы больше не блуждать, он взял с собой маленький топорик, для того чтобы, по примеру Дефо, оставлять зарубки на стволах деревьев. Солнце к тому времени светило вовсю, облака не мешали ярким лучам, свет доходил до самых укромных уголков.

В восемь часов утра Симпсон отправился в путь. Сразу стало очевидным различие между человеком испуганным и человеком разумным: только младенец мог не заметить рядом с человеческими следами явственные следы животного. Конечно же! Дефо увидел крупного зверя, наверное, лося, и охотничий инстинкт погнал следопыта за добычей! Впрочем, как он мог побежать без ружья? И чего он тогда боялся ночью? Кто кричал? Воспоминание о крике остудило боевой дух молодого человека. Его снова охватило ощущение собственной незначительности и бесполезности усилий. След животного при более внимательном рассмотрении выглядел странным, не похожим на след лося. Ему вспомнились прежде охотничьи уроки, когда Дефо описал ему форму копыта и самца и самки! Это совсем не то! Это какой-то овальный, большой и гораздо более глубокий! Может, это медведь? Нет. Вроде нет. А других зверей богослов не знал. Похоронное настроение усилилось, пропало всякое желание идти дальше. Остановившись в нерешительности, молодой человек нагнулся, и его чуть не вырвало: от следов исходил тот самый запах. Память, вырвавшись из-под власти рассудка, стала демонстрировать все страшное, что он за вчерашние сутки видел и слышал. Даже то, что скользнуло по поверхности сознания, теперь предстало во всей красе: Тень, маячившая у входа в палатку, трясущийся от страха Дефо, отодвигающийся от этой Тени, и этот проклятый запах, доносившийся с озера и прервавший пение проводника. Оглушенный видениями, Симпсон застыл посреди безмолвного, безлюдного леса, чувствуя, как все деревья насмешливо поворачиваются и смотрят на него: не струсит ли он?