Рай с привкусом тлена - Светлана Бернадская

дверь между комнатами оказалась плотно прикрытой. Я быстро оглядела спальню, тускло освещенную догорающей масляной лампой, но не заметила никаких изменений и облегченно вздохнула. Тихонько постучав в дверь соседней комнатушки и не дождавшись ответа, осторожно вошла сама. Свечи, принесенные мной, были погашены, и внутри царил густой полумрак. Джай лежал на кровати, но, стоило мне войти, поднялся плавным, кошачьим движением, удивительным для такого крупного человека.

— Не надо вставать, я просто принесла еду. На случай, если снова проголодаешься. — Я поставила тарелку на прикроватный столик. — Не буду тебя больше тревожить.

Он так и не ответил, и в темноте я не могла определить, смотрит ли он на меня с прежней неприязнью.

— Запирать дверь не буду, — после долгой внутренней борьбы добавила я. — Уборная здесь одна. Но если тебе потребуется… ходить ночью, то будь добр, делай это потише. Я сплю чутко и могу испугаться, если меня разбудит громкий звук.

— Ходить я не буду, уж как-нибудь дотерплю до утра. Так что лучше заприте.

— Но… зачем? — с замирающим от неосознанной тревоги сердцем спросила я.

— На всякий случай. Случается, я тоже плохо сплю по ночам.

— Как пожелаешь, — препираться с ним не возникло охоты, и я вышла к себе, с легким сердцем задвинув засов.

Так и в самом деле надежней: можно спокойно заснуть.

Новая госпожа продолжает удивлять. Похоже, она и впрямь решила поселить меня в собственных покоях. И даже привязывать не стала. Что ж, опрометчиво с ее стороны.

Так же, как и решение кормить меня в спальне, которое дало мне возможность рассмотреть свою клетку как следует. Окно зарешечено, как и мое — вот это странно. Она ведь не узница в этом доме, в отличие от меня?

Решетка не помешала внимательно рассмотреть окрестности. Днем сад наводнен рабами: снуют туда-сюда то ли с поручениями, то ли просто следя за порядком. Если и получится каким-то чудом сбежать, то лишь ночью. И не тогда, когда ты едва в состоянии ступить на ногу, когда ты совершенно голый, а на груди горит только что поставленное клеймо.

Дверь между комнатами запирается снаружи. Засов на вид довольно крепкий: если выбивать, наделаю шума. За внешней дверью два раба: расправиться с ними не составит труда, если не успеют позвать подмогу. Только не уверен, что удастся вырубить сразу двоих: значит, и здесь не обойдется без шума. Впрочем, стоило бы для начала понять, как обстоят дела с охраной во всем доме.

И о чем я только думаю?

А все-таки, что задумала госпожа?

Тихий шорох за спиной заставляет обернуться: пришла. Сердце вздумало в панике дернуться, но я усилием воли заставляю себя дышать ровно. От хозяев еще никогда не приходилось ждать ничего хорошего.

Заставляет меня сесть, и я подчиняюсь. Вскользь бросаю на нее взгляд: хлыста нет, только подсвечник со свечами и какие-то склянки в руках. Внутренне усмехаюсь: испугался девчонки? Вздумает что — сломаю одним движением, дверь в спальню открыта, а там уж…

Но она безмерно удивляет меня вопросом. Хочет меня лечить? Серьезно?

С первым прикосновением тело цепенеет помимо воли. Жгучая боль, выгрызающая нервы в местах ожогов, на мгновение вспыхивает с новой силой, но почти сразу гаснет: чудодейственная мазь и в самом деле помогает.

Обычно никому из господ нет дела до ожогов от клейма: на рабах все заживает само, это всем известно. Конечно, в этот раз ожоги получились посерьезнее из-за чрезмерного усердия Хорхе, но…

Легкие тонкие пальцы порхают по коже, навевая воспоминания о лекаре Гидо. Впервые ко мне так прикасается женщина. Та, прежняя, была другой. Ее прикосновения могли подарить мимолетную ласку, но неизменно превращали ее в боль. Ласка и боль — вот что ей нравилось. Только боль доставалась мне, если моя ласка чем-то ей не угодила. После того жуткого года, что я провел с ней, один ее вид вызывал у меня паническое сердцебиение, что и привело однажды к срыву… После которого меня продали Вильхельмо, будто взбесившегося зверя.

Мысли мечутся, как в лихорадке, когда я, замирая, прислушиваюсь к ощущениям. Закономерно ожидаю боли. В любой момент она может ткнуть пальцем в ожог, нажать посильнее на воспаленный порез, царапнуть ногтем едва зажившую корку на запястье. Все это ерунда, привык и не к такому, однако стоит быть готовым.

Но боли нет, а дыхания почему-то не хватает. Мысли путаются, посылая противоречивые сигналы. Это приятно. Прикосновения. Запах. Забота. Очевидное смущение… Все это неправильно. Лживо. За всем этим неизменно вспыхнет боль.

Подавляю желание перехватить женское запястье и сжать до хруста в тонких костях.

Будто чуя неладное, она снова смущается — это видно даже в полумраке — и что-то лепечет о ногах. Воображение внезапно дорисовывает картинку: она стоит на коленях между моих широко расставленных ног, ее пальцы скользят вверх по голому бедру… Мощный прилив крови к паху перешибает дыхание, но она, к счастью, не видит: стрелой вылетает из комнаты, сунув мне в руки склянку с мазью.

Ошеломленный бесконтрольным видением, сижу неподвижно. Понимаю, что надо помочь себе самому с возникшим не к месту конфузом, но не смею шевельнуться. И оказываюсь прав: она еще раз появляется на пороге, сообщает, что не станет меня запирать, и уходит.

Дождавшись, пока легкие шаги за дверью стихнут, первым делом вхожу в ее спальню, подхожу к окну. Вечер окутывает сад темнотой. Вдыхаю полной грудью заметно посвежевший воздух: у этого окна дышится почему-то легче, чем там, у меня. Очередная иллюзия?

В комнате все еще витает ее запах. Легкий, едва уловимый запах волос, кожи. Медленно подхожу к кровати, откидываю покрывало и прижимаюсь лицом к подушке: здесь запах сохранился лучше.

Почти такой же, как тогда, когда она склонялась надо мной, почти касаясь волосами моего подбородка…

Последняя мысль явно лишняя, и я злобно трясу лысой головой, выгоняя из нее дурь. Не хватало еще раскиснуть, будто слюнявому юнцу. Пара ласковых женских прикосновений — и сквозь мертвую душу проросли зеленые ростки жизни?

Ну уж нет. Ты — раб, или уже забыл? На твоей груди огнем горит клеймо, и это она велела его поставить.

Больше я не позволю ни одной сучке играть с собой в жестокие игры. Больше никаких прикосновений. Или пусть берет хлыст и показывает истинное лицо. Тогда станет легче сделать то, что собирался.

Разглаживаю подушку, аккуратно поправляю покрывало и ухожу к себе. Лицо хозяйки все еще стоит перед глазами, и напряжение в паху никуда не делось. Мертвая плоть слишком сильно стремится быть живой. Но я не поддамся.

Ложусь на кровать,