Масоны. Популярная история: организация, облик, деятельность - Сергей Павлович Карпачёв

Божьего, проповедовавшего церковные и монархические доктрины. Утверждения учителя, что естествознание еретично и им занимаются лишь нигилисты, не признающие ни Бога, ни царя, вызвали у гимназиста отрицательное отношение к самому предмету. О взаимоотношении учителей и учеников в гимназии Морозов позже писал: «Латинисты и греки в моей гимназии смотрели на учеников, как на своих врагов, да и мы сами так на них смотрели и ненавидели их от всей души, хотя к остальным учителям относились очень хорошо»[203].

Гимназический курс Морозов не закончил вследствие увлечения революционной борьбой. Однако для него было характерным стремление к постоянному интеллектуальному самосовершенствованию. Исключительно благодаря ему он стал признанным ученым. В самые тяжелые времена подпольного существования он при малейшей возможности набрасывался на книги. Это могли быть статистические сборники, работы Милля, В. В. Берви-Флеровского, Н. Г. Чернышевского. Находясь в 1875–1878 гг. в тюрьме по делу участников «хождения в народ», будущий масон изучал английский, итальянский и испанский языки (в дополнение к освоенным ранее французскому, немецкому и латыни), политэкономию, социологию, этнографию, историю первобытной культуры, математику, физику, механику. Во время второго заключения (1881–1905) Морозову в течение полугода не давали книг. Потом стали приносить исключительно религиозную литературу. Изголодавшись по чтению, узник за несколько месяцев прошел весь курс богословского факультета – области, ранее совершенно неведомой ему. Он сразу увидел тот богатый материал, который давала церковная литература для рациональной разработки естествознания. Именно тогда у него сложился замысел исследования, которое он начал в Шлиссельбурге, а закончил на воле, – «История человеческой культуры в естественно-научном освещении». Это многотомное произведение было опубликовано значительно позже под названием «Христос» (по-гречески – посвященный в тайны наук). Со временем этот труд оброс огромной критической литературой, приобрел ярых сторонников и ожесточенных противников. В 1911 г., отбывая третье заключение в Двинской тюрьме, Морозов «воспользовался случаем», чтобы изучить древнееврейский язык. Не получив формально даже среднего образования, Морозов, выйдя из Шлиссельбургской крепости, преподавал химию и астрономию на высших курсах Лесгафта, в Психоневрологическом институте, опубликовал ряд трудов, внесших вклад в историю науки[204].

Достаточно хорошо известна общественно-политическая деятельность Н. А. Морозова. В 1874 г. он вошел в московский кружок чайковцев, был участником «хождения в народ», сотрудником эмигрантских народнических изданий – бакунинской газеты «Работник» и лавровской «Вперед». Член I Интернационала. Проходил в качестве обвиняемого по «процессу 193-х». Член «Земли и воли», редактор ее изданий. После раскола организации входил в исполнительный комитет террористической «Народной воли». По «процессу 20-ти» был приговорен к бессрочной каторге. До октября 1905 г. отбывал заключение в Шлиссельбургской крепости. После освобождения занимался научной и преподавательской деятельностью, был в центре культурной и общественной жизни страны, общаясь с самыми различными слоями русской интеллигенции.

В масонстве Н. А. Морозов проявлял большую активность, в частности в разоблачении вольными каменщиками Е. Ф. Азефа. Он стал венераблем созданной перед самым усыплением русского масонства в феврале 1910 г. ложи «Заря» Петербурга[205].

С осени 1906 по май 1908 г. русские ложи Великого Востока Франции «Полярная звезда» и «Возрождение» просуществовали как временные. По масонским правилам, они должны были быть инсталлированы для получения официального статуса. Это произошло в мае 1908 г. во время визита в Россию двух высокопоставленных деятелей Великого Востока Франции Буле и Сеншоля. Именно для процесса инсталляции материнский орден затребовал списки членов лож, которые и были переправлены в Париж, а обнаружены и опубликованы Б. Элькиным.

Вскоре после инсталляции в ложи вступило еще несколько человек, и их список дополнительно был направлен на улицу Каде в Париж. Это были последние лица, документально зафиксированные в качестве российских «детей вдовы».

Александр Исаевич Браудо (1864–1924) был выходцем из ассимилированной еврейской среды, сыном популярного врача в городе Владимире[206]. Окончив владимирскую гимназию и историко-филологический факультет Юрьевского (Дерптского) университета, он работал заведующим рукописным отделом Императорской публичной библиотеки. Друзья называли его «насквозь общественным человеком». Наряду с научными изысканиями в области истории он участвовал в деятельности Вольного экономического общества, Комитета ссудосберегательных товариществ, Комитета грамотности, журнала «Вестник трудовой помощи», «политическом масонстве». Браудо близко стоял к «Освобождению»: поставлял ему информацию, получал и распространял журнал. Родившись в еврейской семье во Владимире, не зная ни идиша, ни иврита, Браудо стал активистом еврейского национального движения, видным еврейским общественным деятелем. Возможно, на это повлиял эпизод, произошедший с ним во время обучения в Дерптском университете, когда немецкий студент нанес ему оскорбление как еврею, что повлекло за собой дуэль и серьезное ранение. Он работал в Еврейском колонизационном обществе в Петербурге, Обществе распространения просвещения между евреями, активно участвовал в создании ссудно-сберегательных касс в черте оседлости[207].

Выходец из литовской семьи Андрей Андреевич Булат (1872–1941) закончил юридический факультет Петербургского университета. Он был участником общественного и революционного движения со студенческой скамьи. Организатор почтово-телеграфной и железнодорожной забастовки 1905 г. в Ревеле, депутат и лидер трудовой фракции II и III Государственных дум[208].

Самуил Еремеевич Кальманович (? – не ранее 1930), известный адвокат, часто выступавший защитником на политических процессах. По полицейским данным, он был близок к саратовским эсерам, участвовал в сходках, был замечен в произнесении революционных речей[209].

Леонид Иванович Лутугин (1864–1915), сын хозяина петербургского ювелирного магазина. Он был последним ребенком и общим любимцем в большой и дружной купеческой семье. Своего отца потерял в раннем детстве. Старший брат, всецело занятый делом, редко бывал дома. Мягкая по характеру мать была органически неспособна к каким-либо принудительным мерам. На протяжении всей жизни Лутугин хранил к матери доброе, нежное чувство. После смерти в кармане его пиджака нашли фотографию недавно скончавшейся матери. Семья Лутугиных, писал его друг В. И. Бауман, «отличалась какой-то особенной внутренней свободой»[210].

В детстве учителем Л. И. Лутугина был студент юридического факультета Петербургского университета Константин Всеволодович Островлев, который по основам своего мировоззрения был народником-семидесятником. Он отличался терпимостью к чужому мнению, любовью к книгам, тонким вкусом, мягкостью и добротой, – все это он смог передать своему ученику. «Все, что есть во мне от духа живого, я ему обязан…» – писал позже Лутугин о своем учителе. Под руководством Островлева была составлена и проштудирована библиотека, куда входили полные комплекты «Современника» и «Отечественных записок», сочинения русских классиков, заграничные издания Герцена. Детальному изучению подвергся также Салтыков-Щедрин[211].

Леонид Лутугин окончил коммерческое отделение Реформаторского училища, нравы которого описаны в романе Михайлова-Шеллера «Гнилое болото». Позже он сдал экзамены за реальное училище, был вольнослушателем естественного факультета Петербургского университета и учился в частном лицее Стокольского, где давалась основательная подготовка по естественным и физико-математическим наукам[212]. Высшее образование он получил в Петербургском горном институте.

Друзья Л. И. Лутугина постоянно подчеркивали, что в его душе жили и боролись два