Дневник Кости Рябцева - Николай Огнев

— На голосование, — крикнул я. — Кто за Елену Никитишну — прошу поднять руки.

Подняло большинство. Уж и обозлилась же Елникитка!

— Я, — говорит, — ничего объяснять не стану, и вообще это безобразие, и мы сейчас отсюда уйдем.

— Зачем уходить? — говорит заведующий. — Мне с вами веселей. А то еще приезжайте к покрову, так моя баба пирогов напекет с-с-с… мясом.

Елникитка, однако, рассвирепела и потребовала сейчас же уходить на станцию. Только что подошли мы к дверям, как хлынул колоссальный дождь, а до станции — три версты.

— Что ж, подождем, — говорит Елникитка.

Я выглянул из двери и увидел, что все небо кругом обложило. А заведующий стоит сзади и говорит:

— Чего же вам уезжать, все промокнете, живого места не останется. Лучше оставайтесь-ка ночевать. Нагребем сена в комнаты, а кто желающий — лезь на сеновал. Молока сейчас из совхоза достану, сколько тебе хочешь.

— А хлеба можно достать? — нерешительно спрашивает Елникитка.

— Хошь десять пудов, — отвечает заведующий. — Я, уважаемая преподавательница, ежели захочу, так могу полный пир устроить. Не желаете ли?

И щелкнул себя по горлу.

— Я не понимаю, что вы такое говорите, — злым голосом отвечает Елникитка. — Но ввиду того, что дождь и ребята могут простудиться, то делать нечего. Придется остаться ночевать здесь. Потрудитесь показать ребятам, где взять сена для ночлега, потому что на сеновале ночевать я не позволю. И, кроме того, давайте молоко и хлеб. Мы заплатим.

Мы было пристали к ней, чтобы нам ночевать на сеновале, но она заявила, что не позволит, потому что мало ли что мы можем наделать, и что если мы уйдем на сеновал, то она сейчас же уезжает и оставляет нас одних. Хотя мы и не боялись нисколько, но пришлось подчиниться, потому что мог выйти скандал со школьным советом. Из этого вышло хуже только для Елникитки.

Пока заведующий ходил за молоком и хлебом, Елникитка нам говорит:

— Заведующий этот очень странный, и я вижу, что у него мозги набекрень. Поэтому я очень вас прошу не вступать с ним ни в какие разговоры и сношения. Вы, конечно, сейчас же рады установить с ним товарищество, но я этого не позволю, так и знайте.

Что она нам может позволить и не позволить? Если бы она этого не сказала, может, ничего бы и не было. А теперь мы решили ее и девчат напугать.

Дождь все еще не проходил, так что по саду побегать было нельзя, и мы играли в зале в салки. Скоро стемнело, и так как огня не было, то поневоле пришлось укладываться. Девчата с Елникиткой легли в одной комнате, а мы — в другой. Ну, конечно, пошли тут всякие разговоры и возня, так что Елникитка несколько раз нам кричала. Когда все более или менее затихли, Юшка Громов шепчет мне:

— Пора.

А мы еще с вечера припасли с ним ту простыню, в которую была завернута провизия, что мы из города привезли на экскурсию. Юшка напялил на себя эту простыню, и мы, чтобы слышно не было, прокрались в зал окончательно сговориться и прорепетировать. Только что мы входим в зал — вдруг видим: в конце зала чуть заметный огонек блестит. Мне даже не по себе стало от неожиданности. Юшка так и схватил меня за руку.

— Стой, Костя, что там такое?

— Это, наверное, заведующий.

— А я даже испугался. Пойдем посмотрим, что он там делает.

Подкрались мы к огоньку и тут заметили, что он идет из маленькой двери под хорами, которой мы раньше не заметили. Было сначала очень жутко. Дверь была чуть раскрыта, так что можно было заглянуть в нее. Я и заглянул. Вижу: стоит примус, а на нем — чайник, к носику чайника приделана длинная трубка, потом стоит таз, а под тазом — бутылка. Примус горит, а рядом сидит заведующий — и спит.

— Это он гонит, — шепчет мне Юшка. — Я знаю, у меня тетка так гонит. Смотри, смотри, уже полбутылки накапало.

Я двинулся вперед, чтобы лучше рассмотреть, в это время дверь скрипнула, заведующий вздрогнул и открыл глаза. Выругался по-матерно, наклонился к бутылке, чего-то подправил в тазу и опять сел.

— Я сейчас захохочу, — говорит Юшка. — Сил нет терпеть.

А меня самого смех разбирает, я даже нос зажал. Вдруг Юшка ка-ак фыркнет. Заведующий вскочил — и прямо к двери. Мы прижались к стене, а заведующий распахнул дверь и смотрит в зал.

— Опять она ходит, подглядывает, — бормочет заведующий себе под нос. — Ну, хорошо, я ее подстерегу, все косы отмотаю. — Мне стало не по себе, — кого это он грозится подстеречь. А Юшка меня кулаком в бок толкает. Мне — не до смеху. Заведующий повернулся в комнату, нагнулся, взял бутылку, только что хотел из нее хлебнуть, как Юшка прыснул, да так здорово, что даже по залу отдалось.

— Ктой-то? — заорал заведующий и выскочил в зал. Взглянул в нашу сторону да как заорет. Да бегом — туда, где наши спали.

Юшка моментально скинул с себя простыню, и мы с ним — винта на хоры. Засели там за перилами — и смотрим. А в тех комнатах, где наши, поднялся крик. И громче всех орет Елникитка. Вот, смотрим, выбегает в зал заведующий (а дождь в это время перестал, и луна показалась, так что было видно), а за ним — ребята. Сзади всех — Елникитка, завернутая в пальто.

— Вот там, там, — показывает в нашу сторону, под хоры, заведующий. — Там она и стояла. Высокая, длинная, чуть не до потолка.

— Да кто она-то? — спрашивают ребята.

— Белая мадама.

— Да вы хорошо видели-то? — спрашивает Володька Шмерц (я по голосу узнал). — Может быть, со сна показалось?

— Показа-алось! Как тебя, видел! — отвечает заведующий. — Только ее там нету: по другим комнатам бродит.

— Нету, так надо идти спать, — говорит заспанным голосом Елникитка. — И вы, если вам еще покажется, зовите сторожа, а нас не трогайте, а то вы мне всех ребят перепугаете.

— В-виноват, преподавательница, — отвечает заведующий. — Ежели вам примстится такое, так отца родного разбудишь, а не то что…

После этого ребята и Елникитка ушли, а заведующий вынес лампенку, обшарил все углы и опять пошел к себе под хоры.

Мы просидели с Юшкой на хорах минут десять и начали потихоньку спускаться в зал. Не прошли мы поллестницы, как видим, что из другой двери (которая была тоже под хорами, только правей) выдвигается какая-то тень. Я чуть не вскрикнул, а Юшка схватил меня за руку.

— Ктой-то еще? — шепчет, и по голосу слышно, что струсил.

А тень крадется по стене, дошла до середины и повернула нам навстречу, прямо под хоры. У меня даже сердце остановилось — так она неслышно шла. Но она пошла не по лестнице, в двинулась в ту комнату, где сидел заведующий. Мы замерли: что будет? И вдруг послышался грохот, рев, какой-то удар, и тень вылетела обратно.

— Ты что же это, пьяница ты несчастная, — орала тень на весь дом, — вон теперь куда забрался гнать! Да еще дерется! Будь покоен, все-о заведующему расскажу, дай только приехать! И это что же, люди добрые: забрался в чулан, гонит — и пьет! Гонит — и пье-оот…

— Да замолчи ты, чертова кукла, — хрипел заведующий, сгрибчив тень за шиворот. — Не понимаешь, што ль, здесь экскурсия ночует… Всех перебудишь, а мне отвечать придется… А то все косы отмотаю, вот-те крест, отмотаю.

В это время мы с Юшкой скатились с лестницы и бросились бежать к себе в комнату. Тень сразу замолчала.

— Вот видишь, — сказал нам вслед заведующий, — ребята должно, в уборную ходили, все слышали. Подводишь ты меня, лахудра несчастная.

А мы с Юшкой, забившись в сено, хохотали до слез и до истерики, так что Елникитка отворила дверь из девчонской комнаты и торжественно сказала:

— Конечно, это Рябцев. Но не беспокойтесь, Рябцев, даром вам это не пройдет. Это возмутительное безобразие. Я даже не нахожу слов.

— Я и не беспокоюсь, — ответил я, и мне сразу стало скучно, а не смешно.

Утром нас разбудил какой-то дядя в синих очках, спросил нас, как мы спали. Он оказался настоящим заведующим и только что приехал из города. А тот был просто сторож, поэтому он так смешно и объяснял. А потом настоящий заведующий сказал нам, что сторож служил еще при помещике Урусове и что, должно быть, его придется прогнать. И это уже не в первый раз, что он выдает себя за заведующего.

На обратной дороге мы много хохотали над Елникиткой, что она пьяного сторожа приняла за заведующего и с серьезным видом слушала его объяснения. Уж знает свою естественную историю, так и не суйся в обществоведение.

Несмотря на то что Зин-Пална ходит все время расстроенная и бледная, — больна она, что ли, — вчера опять была экскурсия в Головкино. Она могла бы кончиться очень печально, если бы не хладнокровие Зин-Палны. Я нарочно сходил в нашу фабричную ячейку и, хотя не застал секретаря, все-таки запасся мандатом от имени ячейки на имя головкинского комсомола с просьбой об оказании мне содействия в обследовании крестьянского быта.

Было воскресенье, и поэтому в деревне было гулянье. Многие мужики уже с утра были пьяные, а комсомольцы, как на грех, ушли на какое-то собрание в рик, а это — верст двадцать пять. И вот что из этого вышло.