Зелёные листы из красной книги - Вячеслав Иванович Пальман

обнажить какие-то склоны. Но эта зона для туров и серн. Ни зубры, ни олени наверх не пойдут. Их дом — лес и луга.

Стожков сена, заготовленных близ кордона, не видно. Турнепс и свеклу в кучах на огороде вовсе не отыскать. Не догадались вешками обозначить места, где оставили это добро.

Сидеть без дела мы все-таки не могли. Оголодавшему зверю надо помогать.

На чердаке у Василия Васильевича лежало пять пар коротких и широких лыж специально для такой зимы. Мы приладили их к сапогам. Ничего. На версту-другую сил хватит, хоть и проминается снежный целик очень глубоко.

Достали лопаты и побрели от стога к стогу, посбрасывали с них тяжелый завал. Окопали, сделали видными до новой метели. Огород разыскали по кольям ограды, палками нащупали кучи корнеплодов и раскрыли семь или восемь буртов. Осмелев, пошли выше в горы, там тоже разгребли стожки. И впервые увидели зубров, сперва не их самих, они в дневные часы лежали темными глыбами под пихтами, а следы странствий — этакие окопы с желтоватыми краями. Сильный зверь ходил по снегу и лбом, грудью, боками разваливал наметь чуть не до земли. Сил отдавал много, пищи добывал мало. Если набредал на ожину, вытягивал ее плеть за плетью, обрабатывая чуть не целую десятину. Добывал как-то и старую траву — ветошь.

Погрызы на коре осин и грабов натолкнули нас на новую мысль. Пила и топоры имелись. Вдоль ручьев, по долинкам мы свалили за несколько дней с полсотни деревьев. Кора их едва ли не главное питание зубра зимой. Высоко он не достанет, а сваленный ствол весь обгрызет.

Скоро увидели: зубры пользуются нашей поддержкой, не боятся следов и запаха егерей. Олени и косули приходили к стожкам. Этим нежным животным снег особенно досаждал.

Мы натоптали множество троп. Их заносило, мы снова ходили, уже верст за шесть, а когда хорошо подморозило, топали по своим же следам и без снегоходов. Вечерами у огня стали думать о дороге к Белой, на Хамышки. Надо же дать весточку о себе. Главное, успеть пройти дорогу за день, чтобы ночь не настигла под открытым небом: На лошадей надежда слабая. Если и дойдут до Белой, все равно река на тот берег не пропустит, а по висячему мостику их не провести.

Начали ходить в сторону Белой так: до полдня туда, до вечера — обратно. Верст пять пробили, утоптали, изготовились тропить дальше. А ночью свалился с высот ветер, пошла лютая поземка и нашу тропу сравняло, чуткая собака и та не сыщет.

В таких трудах и заботах прошел месяц или около того.

Сидим как-то поздно вечером, чаюем, слушаем, как воет в трубе, и думаем: опять заметет. Вдруг Задоров вскакивает.

— Голоса…

Слух у него отличный.

Схватил шапку, бушлат — и в дверь. Кожевников фонарь засветил, я винтовку снял. Вышли, а Борис саженях в семидесяти уже разговор ведет. Видим двоих. Мешки на горбах. Я подумал, что Шапошников, но ошибся. Прибыли Алексей Власович и Саша Никотин.

— Не с Умпыря ли? — спросил Телеусова.

— Что ты, Михайлыч! Балканы стоят стеной, а уж снегу там! Мы чутьем, что ли, угадали буран. Никотины как раз подошли, у нас отдыхали. Быстро собрались, дождик захватил уже по другую сторону перевала, за версту или две от караулки на Уруштене. Ну, мы ж на конях, пустили в рысь, кто кого обгонит — снег нас или мы его. В полную метель на виду Псебая оказались, сразу к вашим. Там, конечно, ох-ах, где хозяин? Я прикинул время, догадался, что ты успел на Кишу, успокоил. А сам в Псебае застрял, ждал, пока пробивали дорогу до Даховской переправы. Подождал, полуэскадрон казаков из Псебая ушел, вслед за ими подался. От Даховской я ползком могу до дому доползти. А уж с Сашей вдвоях как-нибудь… Брательник его пособил, так в Хамышки пробились, Христиана уважили: он хочет до Умпыря добраться, зверю помочь.

— Расшевелил его, Власович? У него хандра затяжная…

— Если по правде, так он меня и подтолкнул, а не я его. Заявился в Псебай сумной, как Иван Грозный, и прямо с порога так: «Долго у печки сидеть намерен? Зубров помнишь? О товарищах своих не забыл?..» И все вот так-то. А еще до этого твоя Данута урок дала. В самую, значит, метель захожу, а она во дворе Куницу готовит, сама в брюках, валенках, старые возле нее вьются, молят, а она никого не слушает. В сенцах, замечаю, два вьюка готовые. В общем, в дорогу. Глянула исподлобья и говорит через плечо: «В одиночку пробьюсь…» Мы с твоими родителями до ночи отговаривали ее. Расстроила всех: ну кто ж в такую страсть по горам ходит! Уговорили. А потом Христиан явился, да я и сам… Как видишь, благополучно. Вы тут никого из своих не съели по причине голодухи? — И засмеялся, довольный.

Алексей Власович привез муки, соли, даже сахару добыл. Задоров и Кожевников здесь останутся, разживутся мясом на месте, медвежьи берлоги знают. А я могу ехать проведать своих. Что дальше — видно будет.

Благополучно добрались мы с Телеусовым до Хамышков. Я взял у него коня и с Сашей Никотиным отправился к станице Даховской. Как сейчас помню, было это 3 декабря.

Станица выглядела неспокойно. По горбатым улицам скакали казаки, кучно толпились у дома урядника, громко спорили. Возле каждого крыльца перешептывались женщины. Что-то произошло.

Саша повел меня к знакомым. Они все знали.

— Эт-та опять Деникин! — с нескрываемой злостью крикнул хозяин. — Ишь что творит! На казацкую раду меч поднял! Вот рада и кликнула нас, чтобы поддержали. Завтрева едем в Майкоп, а оттелева в Екатеринодар. Пущай попробует тронуть! Всеми станицами навалимся. Мало его красные били, теперича и нашей шашки отведает.

Постепенно события получили ясность. Еще одна война.

У Деникина уже случались неприятности с радой. Он не хотел считаться с тягой верхушки казачества к самостоятельности, повел себя как диктатор. Издавал приказы, подчинял себе казачьи части. Пока дела в Добровольческой армии шли хорошо, руководители войскового правительства на Кубани если и роптали, то тихонько, про себя. Но вот план захвата Москвы провалился, деникинцы покатились назад, с востока усилилось давление армии Советов, она сумела подойти к Белой Глине — всего двести верст от Екатеринодара. Черноморская красная армия осаждала Адлер и Сочи, отрезав последний путь отхода белым на юг. Неожиданно для рады Деникин включил Кубань в армейский район Кавказской армии Врангеля. Чаша терпения войскового правительства, уже мнившего себя самостоятельным, переполнилась. Оскорбленная Кубанская рада на заседании в