Спи, бледная сестра - Джоанн Харрис

Мрак царил кромешный; газовых фонарей на кладбище не было, бледная замерзшая луна бросала тусклый мертвенный свет на могильные плиты. Запах земли и темноты сбивал с ног; проходя мимо деревьев, я угадывала их по аромату: кедры, ракитник, ягодные тисы, рододендрон. То и дело я спотыкалась о камень или пень, и мои шаги пугали меня больше, чем густая угрожающая тишина. Вдруг я услышала шаги за спиной и спряталась за склеп, всем телом дрожа от биения собственного сердца. Шаги были тяжелые; стоя в густой тени, я вслушивалась в чужое дыхание — астматический хрип, словно из кузнечных мехов.

Я уже почти добралась до ливанского кедра; вперед по длинной аллее — и я в безопасности. Но, парализованная ужасом, я не могла пошевелиться. Разум взорвался дождем конфетти, я очутилась в бесконечной пустоте, невероятно далеко от света. Через несколько секунд способность мыслить вернулась, и мир постепенно вставал на место. Я упала на колени, заскользив пальцами по стене склепа, осязание предельно обострилось. Я беззвучно поползла. Шаги зазвучали ближе, и я снова застыла, напрягая глаза, тщетно пытаясь рассмотреть незваного гостя. Платье промокло и испачкалось, но мне было все равно. Я прижалась к земле и накинула капюшон, чтобы светлые волосы не выдали меня. Теперь шаги раздавались совсем рядом. Я задержала дыхание, чувствуя вкус вечности. Шаги остановились. Как Орфей, оглянувшись, я увидела мужской силуэт на фоне мрачного неба, чудовищно огромный и зловещий, и глаза его светились, будто зрачки самой ночи.

Луна[26]

Знаю, знаю. Я был намеренно жесток. И мне это нравилось — нравилось преследовать ее среди могил, нравилось, что ее охватывает паника, нравилось смотреть, как она пытается спрятаться, падает, поскальзывается; а какое удовольствие было наконец настигнуть ее, поднять с грязной дорожки, чтобы она прижалась ко мне, как ребенок, и ее растрепанные, мокрые от слез волосы облепили лицо. Теперь я мог позволить себе благородство — она снова была моей.

Успокаивая ее, я начинал понимать Генри Честера: моя власть над ней была эротична по самой своей сути, ее слезы — мощнейший афродизиак. Впервые за всю мою распутную жизнь женщина принадлежала мне целиком, душой и телом. Она так остро желала доставить удовольствие, жадно приникая губами к моему лицу в сладком раскаянии. Она обещала, что никогда больше не попытается перечить мне, и тут же клялась, что умрет, если я оставлю ее, и меня кружила карусель самых разных чувств. Я снова по уши влюбился в нее. Стоило мне подумать, что я могу устать от нее, — она вернулась ко мне обновленной.

Она выдыхала безумные слова, уткнувшись мне в волосы:

— О, Моз… это раздирает мне тело и душу… ты мне нужен… я тебя никогда не отпущу, не позволю бросить меня… я скорее тебя убью…

С трудом переведя дыхание, она повернула ко мне бледное лицо. На миг свет далеких уличных фонарей отразился в нем, раскрыв ее черты в драматичной светотени: огромные глаза, темные и неподвижные, тени на губах как синяки, красивое лицо искажено гримасой такой разрушительной страсти, что мне стало не по себе. Она казалась мстительным темным ангелом, несущим безумие и смерть в протянутых руках. Она успела сбросить одежду, и ее кожа отливала мертвенной бледностью в неверном свете. Она сделала шаг вперед, мое имя прозвучало проклятием из ее уст — а потом оказалась в моих объятиях, и кожа ее пахла лавандой, землей и потом. Мы любили друг друга там же, где стояли, и она непрестанно бормотала свою сумасшедшую бессмыслицу. Впоследствии я осознал, что в черном апогее страсти умудрился дать обещание, которое, возможно, придется сдержать.

Эффи сидела на могильной плите, обхватив колени руками, как маленькая, и дрожала. Я потрогал лоб — у нее был жар. Я уговаривал ее скорее одеться, чтобы не простудиться. Она едва отвечала, лишь смотрела на меня пустыми скорбными глазами, и прежнее раздражение вернулось ко мне.

— Бога ради, ты что, не можешь помочь? — резко сказал я, пытаясь застегнуть на ней платье.

Эффи все так же смотрела на меня из темноты, словно утопленница из озера.

— Эффи, ну давай же, нельзя же просидеть здесь всю ночь, — сказал я чуть мягче. — Тебе нужно вернуться домой, пока Генри не заметил.

Но Эффи не двинулась. У нее был нездоровый вид, кожа бледная и горячая, как лава. Я не мог отпустить ее на Кромвель-сквер в таком состоянии, если не хотел предать эту скандальную связь огласке. Но и на кладбище ее оставлять нельзя. Было холодно — я и сам уже дрожал, — а ее лихорадило. Кроме всего прочего, ей необходимо было переодеться — одежда вся в грязи, подол разорван. Оставался только один выход, и, раздумывая над ним, я ощутил злую усмешку где-то в животе. В этой идее была своеобразная поэтичность…

— Давай, моя дорогая, — бодро сказал я, поднимая Эффи на ноги. — Я отведу тебя к Фанни. Умоешься, она даст тебе чистую одежду, а потом вернешься домой, пока слуги не проснулись.

Не знаю, слышала ли она меня, но позволила провести себя по тропинке на улицу. Один раз она вздрогнула от какого-то шума за спиной и впилась острыми ногтями в мое запястье, но в основном послушно шла рядом. Я оставил ее у ворот и нашел экипаж. Когда я усаживал Эффи, возница удивленно приподнял брови, но гинея, вложенная в горячую ладонь, быстро положила конец его любопытству; в остальном же редкие прохожие даже не взглянули на нас. Тем лучше.

В доме на Крук-стрит, естественно, горел свет. Весьма хорошенькая рыжеволосая девица открыла дверь и пригласила нас войти. Эффи безропотно последовала за мной. Оставив ее с красоткой, я отправился искать Фанни.

Надо отдать должное Фанни, ее бордель всегда был на высоте: карточная комната, курительная, гостиная, где джентльмены могли отдохнуть в пышной обстановке и побеседовать с дамами. В этих апартаментах она никогда не дозволяла распутства — для такого существовали отдельные комнаты на втором этаже, — а всем, кто не соответствовал ее стандартам, вежливо отказывали от дома навсегда. Я знавал титулованных особ, куда менее разборчивых, чем Фанни Миллер.

Я нашел ее в курительной — ей всегда нравились такие тонкие черные сигары, — одета она была очаровательно и экстравагантно: лиловая шляпа с кистями и смокинг в тон. Две аметистовые заколки едва удерживали копну каштановых кудрей, блестевших на матовом бархате. Кошка у нее на коленях холодно уставилась на меня.

— А, Моз, — пропела она. — Что привело тебя сюда?

— Пустячная проблема, — беспечно ответил я, — и наш общий друг. Простите, что помешал. — Последняя реплика была адресована собеседнику Фанни, пожилому джентльмену с дрожащими руками и хитрой физиономией.