Компрессия - Сергей Малицкий

– Задумывался, – ухмыльнулся Стиай. – Только тут ведь как: если она и в самом деле твое счастье, то твоим и останется, а если замуж выскочила, так не твое уже, о чем горевать?

– Не нравится мне это, – опустил голову Кидди. – Все-таки не билеты на экзамене тащим.

– Так ты и не на экзамене, – поднялся Стиай. – Ты на практике! И они, кстати, тоже! Эта вот обжора практику, считай, провалила, хотя и она мечтает, наверное, о ком-то. С другой стороны, я видел такую же, которая тоже только ноги раздвигать и в потолок смотреть умела, а потом попала в хорошие руки, подсела на спортивные танцы, теперь на нашего брата смотрит как на пузыри с тоником в баре. Ты главное пойми, мне отец сразу добавил, пока я исключительностью своей проникнуться не успел. Так и сказал: будь у него дочь, он ее этими же словами бы так же наставлял. Правда, добавил бы чуть-чуть о том, что на пороге со всяким переговорить можно, а в дом пускать только того следует, кого выгонять сразу не захочется.

Было что-то в Стиае основательное. Он умудрялся, как и Кидди, оставаться одиночкой, но вместе с тем никогда не отрывался от компании, каким-то странным образом оказывался во главе любого начинания. Советов он Кидди больше не давал. Они ему и не требовались. Хватило одного, которым Кидди постарался воспользоваться со всем тщанием, который и был еще одним источником того самого «везения» с женщинами. Он начал дружить сразу со многими, и в этом общении с множеством, которое он отбирал прежде всего не по внешней привлекательности, а по какой-то отзывчивости и открытости, ему удавалось и со многими сближаться, и легко уходить от близости, и вообще чувствовать себя легко, поскольку состояние дружбы как бы само собой перечеркивало возможную любовь, потому что переспать с симпатичным другом казалось многим девчонкам вполне возможным, а переходить к любви – чего ради? Дружбу ради этого ломать? А стоит ли оно того? Не слишком ли добр со всеми и легкомыслен по отношению к себе этот на первый взгляд замкнутый, хоть и вечно улыбающийся паренек? Хотя, кто его знает, что они думали о нем на самом деле? Моника уж точно думала нечто другое. Она потянула на себя Кидди уже на второй встрече, вскоре устроила глупую сцену ревности, чем вынудила Кидди демонстративно заняться ухаживанием за ее подругой. Впрочем, Ванда быстро смекнула, что от Кидди она вряд ли дождется хотя бы какого-то постоянства, и начала тормошить зубрилу Брюстера, но дело было сделано. Моника так же демонстративно взялась за Миху. Она была слишком красива и самолюбива, чтобы вписываться в предостережения Стиая. А Миха их, скорее всего, вовсе не слышал.

Уже потом Кидди задумался, значили бы для него хоть что-то слова Стиая, если бы тогда, на первых курсах академии, он столкнулся бы с Сиф. Замер бы он как пораженный молнией или отверг ее так же, как отверг Монику, почувствовав, как что-то, не подчиняющееся ни здравому смыслу, ни ему, ни самой Монике, отплевываясь взаимными оскорблениями, соединяет их и соединяет, в то время как сошедший с ума Миха часами лежит, уставившись в потолок, с блаженной улыбкой. Смог бы Кидди броситься на Стиая с кулаками, как это сделал Миха, когда его широкоплечий приятель обнял во время танца Монику слишком крепко и позволил рукам чуть больше, чем казалось уместным? Стиай перехватил кулак Михи в воздухе, почувствовав его гневное сопение еще спиной. Перехватил и тут же отправил Миху в нокаут. Потом выплеснул ему на лицо пузырь газированной воды, отогнал растерявшуюся Монику и сказал в лицо пришедшему в себя другу: «Прости, Миха. Я не трону ее никогда». И не тронул. Так отчего же Моника осталась с ирландцем – из-за Стиая или назло Кидди? И почему Миха так и не бросился с кулаками на Кидди?

На Луне Кидди вспомнил о женщинах только ко второму году службы. Именно тогда, как ему показалось, он начал приходить в себя. Именно тогда он перестал пытаться воплотить образ Сиф в симуляторах и понял однажды, что если будет продолжать в одиночестве истязать свою плоть, представляя одно и то же – выходящую из моря Сиф, – то неминуемо сойдет с ума. Женщин на базе было достаточно, они работали контролерами, встречались среди управленческого или обслуживающего персонала. Среди них было немало хорошеньких, многие казались доступными. Всякую работу мужчина мог выполнить лучше, но всякая работа рано или поздно становилась ему, как правило, поперек горла, и начинались упущения и недоработки. С женщинами это случалось крайне редко, и сама опасность, исходящая под куполами утепленного пластика от любого разгильдяя, диктовала кадровикам выбор в пользу женщин. Сначала Кидди вовсе не замечал никого, с кем не был связан по службе. Он отстраненно разгребал текучку, задумывался о том, как упорядочить пронизанную беспорядком и одновременно излишней заинструктированностью жизнь базы, а вечерами лежал в своей комнате, смотрел в потолок или в окно, за которым ворочались пришедшие на техобслуживание лунные крабы либо конвой загружал в тупорылые лунолеты вахтовые смены для отправки на дальние участки. Порой Кидди запускал разговорник, слепленный кое-как, но все же отвечающий голосом Сиф. Все заканчивалось одним и тем же его вопросом «Зачем?», на который он не получал никакого ответа. Разговорник не интерпретировал будущее, а для имитации Сиф короткий полет до огненного бутона был вечным и неотменяемым будущим.

Кидди попытался сближаться с женщинами, не приглядываясь к ним. Он довольно быстро стал заметным офицером, и это без особых проблем позволяло сойтись то с одной, то с другой. Удержать у себя никого не удалось. «Тоска с тобой, – как-то сказала одна из них, собирая вещи. – Нет, ты не скучный, просто даже когда ты смеешься, она хлещет из тебя так, что дышать рядом тяжело».

Кидди чувствовал эту тоску. Сначала ему казалось, что источник ее Луна, резкие тени за окнами, гудение псевдограва. Обреченность, исходящая от заключенных и пропитывающая каждый метр внутренней обивки тоннелей базы. Но люди рядом смеялись, работали, огорчались и радовались, терпели и забывали о терпении, и Кидди понял, что тоска преследует его по пятам только потому, что им же и порождается. Он старался привыкнуть к ней все восемь лет, но с каждым годом она только разгоралась. В последний год, когда тоска захлестывала невыносимо, Кидди стал приходить в бар, садиться в углу, чтобы видеть руки Магды, и смотреть на них. Они его успокаивали. Сначала на ее месте работали другие женщины, а на излете седьмого года службы Кидди появилась Магда.

Еще на Земле Кидди удивлялся, зачем нужны люди в тех сферах, где их давно уже могут заменить автоматы. Те же кафе, в которых и студенты, и представители бесчисленного офисного народа торопливо утоляли утренний и обеденный голод, давно приучили его выбирать автоматическое обслуживание, чтобы сэкономить время. Понимание пришло на Луне. Человеку нужно общение. Даже если оно ограничивается обменом двумя или тремя словами и видом себе подобного по ту сторону стойки.