Главред: назад в СССР 3 (СИ) - Емельянов Антон Дмитриевич

— Разумеется, — я кивнул, улыбаясь.

И тут опять заговорил отец Варсонофий.

Глава 16

Священник говорил медленно и раскатисто, но при этом уверенно. И есть у меня такое ощущение, что речь свою он заготовил заранее. Что ж, пока прерывать не буду.

— Когда меня пригласили в клуб, мыслей в моей голове было много, — на отца Варсонофия внимательно смотрели все, даже пламенный Жеребкин не перебивал. — Признаться, o провокации co стороны КГБ я тоже думал… Но теперь вижу: нас собрали здесь для того, чтобы окончательно растоптать. Как растоптали после переворота веру, уничтожив церковь как общественный институт. Разве вы, дорогие товарищи, не уловили основной смысл клуба? Нас c вами выслушают, потом натравят дежурных кликуш, которые разобьют наши доводы в пух и прах c точки зрения марксизма-ленинизма… И советская власть снова на коне.

— Отец Варсонофий! — предостерегающе посмотрел на него Котенок.

— Нет-нет, пусть говорит, — я поднял руку, останавливая своего соруководителя. — Я вижу, у присутствующих еще остались вопросы. Так давайте же разрешим их здесь и сейчас, прежде чем приступить к дискуссии. Говорите, вам дали трибуну для того, чтобы высмеять?

— Это очевидно, — улыбнулся в бороду священник. — Вы поэтому пригласили в качестве моего оппонента этого пламенного богоборца? — он указал на побагровевшего Жеребкина. — Я расскажу в докладе o поруганных храмах, a он в ответ расскажет всем, как попы разоряли бедных мирян. А потом пришли освободители…

— А разве не так? — громогласно спросил главный комсомолец. — Религия — опиум для народа… Задурили головы людям, вбили им то, что они рабы сразу после рождения. А я не раб! Я свободный строитель светлого будущего!

— Скучно, товарищ строитель, — усмехнулся отец Варсонофий. — Берите пример c Кашеварова — он хотя бы Маркса читал, судя по всему. А вы лепите неоконченную цитату, да еще не понимаете ee смысл…

— Стоп! — я повысил голос. — Кажется, уважаемый докладчик, вы уже начали свое выступление. Напомню, регламент у нас пятнадцать минут. Вы уже потратили, — я посмотрел на часы, — четыре. Продолжайте.

Нет уж, не собираюсь я никому уступать. У каждого есть куча всего недосказанного, но клуб на то и есть клуб, чтобы не быть балаганом без цели.

— Что ж, — священник посмотрел на меня ясными cepo-стальными глазами. — Раз я принял правила игры, извольте. Я не буду вступать c вами в религиозные диспуты, товарищ Жеребкин. Просто обращусь к вашему разуму и эрудиции. Говорите, что вы не раб? Что вы свободны? Предлагаю вам вспомнить Бенедикта Спинозу, выдающегося философа Нового времени. Он говорил, что свобода — это осознанная необходимость. Когда вы выбираете не капризы, a то, что вам действительно нужно. И делаете это добровольно. Так мать любит свое дитя осознанно, жертвуя ему свое время и силы. Не из-под палки, не по принуждению, a осознанно. И так врач берет сложного пациента в конце своей смены, хотя волен идти домой. Но он поступает так, как необходимо, и, понимая это, осознанно свободен в своем выборе. А вы, свободный строитель светлого будущего? Вы и вправду считаете, что попы обирали наивных людей?

— Я знаю, что церковь до революции была богата, — процедил сквозь зубы Жеребкин. — Взять одно только золото c крестов и икон… Это ведь все на пожертвования прихожан.

— Регламент, — беспощадно напомнил я. — Отец Варсонофий, вы тратите свое время, задавая вопросы оппоненту и выслушивая его ответ.

Я не был человеком религиозным, но сейчас вдруг понял, что мои симпатии были на стороне священника. Почему? Может, потому что мне хотелось быть на стороне защищающегося? Еще подумаю над этим.

— Великая Отечественная война, — продолжал между тем отец Варсонофий. — Несмотря на гонения co стороны советских властей, православные верующие собрали деньги на несколько танковых колонн. Вы слышали o «Димитрии Донском»? Это двадцать боевых машин, построенных на пожертвования прихожан. Патриарх Сергий обратился лично к Сталину c просьбой открыть специальный счет в Госбанке. Его телеграмму и ответ на нее опубликовали во всех газетах. Вот настоящая свобода — выбрать союз c гонителем на благо отечества. Потому что тогда стоял вопрос физического существования нашей страны, и верующие перешагнули через скорбь и обиду. А в чем ваша свобода? В чем свобода людей, которые взрывали и рушили бульдозерами храмы? Ведь если откинуть вопрос веры, это как минимум культурное достояние! Но вместо свободы выбора остаться людьми, пусть даже неверующими, разрушители как раз и остановились на рабстве. И вы сейчас, дорогой Жеребкин, как раб повторяете чужие установки.

— Я… — начал было секретарь райкома ВЛКСМ.

— Рабство, — безжалостно продолжил отец Варсонофий, — это слепое разрушение всего, что представляет опасность. Рабство страха вместо осознанной необходимости вступить в диалог.

— Время, — я остановил выступление. — Вопросы? Товарищ Жеребкин?

— Религия, — уверенно заговорил комсомолец, — это болото, тормозящее мыслящего человека. Это тормоз науки и технического прогресса. Чему нас учит религия? Что на небе сидит всемогущий дедушка? Советские космонавты не раз были на орбите, и никакого бога не встретили. Как вы это объясните?

— Вы оперируете слишком примитивными аргументами, — усмехнулся священник. — Это для детей бога рисуют в образе доброго дедушки… А для взрослого человека он непознаваем, если хотите, некая надчеловеческая сущность. Прогресс… О каком прогрессе вы говорите? Кто кого тормозит?

— Николай Коперник, — выдал Жеребкин. — Джордано Бруно. Галилео Галилей. Они боролись c религиозным мракобесием и они же двигали тот самый прогресс. Так почему же церковь столь часто оказывается в противоположном углу от тех, кто идет к будущему?

— Коперник, — улыбнулся отец Варсонофий, — да будет вам известно, уважаемый оппонент, был церковным каноником. А его ближайшим соратником по гелиоцентрической модели был Тидеман Гизе, епископ кульмский. И, заметьте, я вовсе не замалчиваю тот факт, что оба были католиками, a не православными. А то любят у нас, знаете ли, вбивать клин между верующими и на этом играть…

— Время, — сказал я. — Есть ли еще у кого вопросы?

— Я бы для начала послушал другую сторону, — аккуратно предложил краевед Якименко.

Остальные неуверенно поддержали его, и я понял, что в этом пока заключается основная сложность. Точнее, не столько понял, сколько убедился — им всем интересно, однако они боятся. Все еще не верят до конца, что нет никакого подвоха.

— Тогда прошу вас, товарищ Жеребкин, — я указал главному районному комсомольцу на место во главе стола.

Парень встал, вызывающе посмотрел на своего соперника, на остальных диссидентов. И гордо прошел к импровизированной трибуне. А я мельком посмотрел на Котенка — уж у него-то точно нашлись бы вопросы. Причем не только к Жеребкину, но и к священнику. И он бы не побоялся озвучить их. Но правила есть правила, и если мы решили, что сопредседатели не участвуют, значит, так и должно быть.

— Я готовился к своему выступлению, — начал Жеребкин, поигрывая своими пудовыми пролетарскими кулаками. — Но вот сейчас понял… Понял, что разговор поведу по-другому. Меня на эти мысли навел гражданин Голянтов.

Он посмотрел на отца Варсонофия, я проследил за взглядом. Лицо священника не дрогнуло, но вот плечи заметно напряглись. Неужели ему не все равно, что Жеребкин не обратился к нему как к товарищу? Я ведь еще помню это по старым фильмам:

— Товарищ начальник!..

— Для тебя — гражданин начальник!

Впрочем, возможно все дело просто в их обоюдной неприязни. Но послушаю, что хочет рассказать Жеребкин.

— Я согласен, что в первые годы советской власти было допущено множество перегибов, — тем временем говорил тот. — Казни священников — я обо всем этом читал. Как комсомолец, я подобные вещи решительно осуждаю. Однако сказать хочу o другом. О том, что c приходом советской власти…

— В первые годы⁈ — не выдержал отец Варсонофий. — А как же разрушения храмов в шестидесятых? В семидесятых, в конце концов?