Меч Заратустры - Антон Антонов

Фюрер провозгласил ближайшей задачей установление нового порядка путем поголовного истребления врагов народа и жидомасонов и глубокого перевоспитания им сочувствующих.

Однако поскольку коричневые нацболы передрались с красными и белыми, истребляли и перевоспитывали они в основном друг друга. Да и то недолго, поскольку орудовали они по большей части в центре города, где спецназ быстро положил конец этому безобразию.

В результате сильно сократилось число фюреров, генеральных секретарей и государей императоров.

Из последних вообще остался один – Павел III – да и тот от греха подальше переквалифицировался в папы римские на том основании, что его достославный предок Павел I был одно время магистром Мальтийского ордена.

Заодно он наконец избавился от необходимости без конца отвечать на вопрос о Павле Втором, ибо не все верили, что так звали старшего сына чудесно спасшегося наследника императорского престола Алексея и родного деда императора Павла III.

А для римского папы нет ничего проще, поскольку он сам выбирает себе имя. Павел Третий колебался только в вопросе, что лучше: добавить к этому имени еще одно, чтобы стать Иоанном Павлом III, или же сменить номер на седьмой, дабы не нарушать принятую Ватиканом нумерацию римских понтификов.

Так и не сделав окончательного выбора, новоиспеченный понтифик отказался от мысли развязать этот гордиев узел и попросту разрубил его, приняв имя Петр Второй, разумея под первым, конечно же, не того Петра, который увековечен великим скульптором Церетели, а знаменитого апостола, который отмыкает двери рая.

Апостол, если кто не знает, был в свое время еще и папой римским – самым первым из всех.

Самозванец не учел лишь одного – что, по католическому преданию, папа, который решится взять себе имя Петр, будет последним римским понтификом перед концом света.

Но этим Иоанн Петропавел Тридцать Второй не ограничился. В первой же своей энциклике «Из града святого» он провозгласил Москву Четвертым Римом и тем кровно обидел сторонников Василия блаженного, не устающего твердить, что Москва – Третий Рим, а четвертому не бывать.

Понтифика арестовали на Малой Лубянке, в костеле, где он пытался утвердить свои права, но не встретил сочувствия у подлинных католиков. Самозванный папа был бит в кровь горячими польскими парнями и сдан проходящему военному патрулю.

Но когда его доставили для допроса в большой серый дом неподалеку, выяснилось вдруг, что римский папа – очень даже не лишняя фигура для нового правительства. Оно уже успело от имени Гарина провозгласить себя Правительством народного единства и первым делом постаралось привлечь на свою сторону духовных лидеров.

Но ладить с этими лидерами было трудно. Яблоком раздора между патриархией и старообрядцами лежали храмы, которые староверы силой отняли у никониан. В ответ патриарх провозгласил вечную анафему раскольникам. И когда новые правители вздумали пригласить староверческого предстоятеля Николая в Кремль, Филарет тотчас же пригрозил анафемой и им тоже.

А без Николая Аквариум даже думать не мог о подчинении загородных земель. Если городские храмы в большинстве своем подчинялись патриарху, то за пределами городской черты раскольники явно преобладали.

Так уж вышло, что расколоучители первыми пошли в народ с началом большого исхода. А трудящимся массам было все равно, какие догматы им проповедуют. Им лишь бы узнать, кому ставить свечку за здравие, а кому за упокой, и какие слова при этом говорить.

И староверы, которые воспринимают молитву, как заклинание, безотносительно к высоким духовным материям, были в этом отношении даже ближе к народу и что главное – понятнее.

Маршал Всея Руси Казаков сделал ставку на патриарха и проиграл. И для нового правительства было совершенно естественно выбрать другую сторону.

Так возник план перекрестить Москву в староверие и показать дачникам, что новая власть на их стороне.

А кто в староверие не захочет – тех заманить в католичество, выдвинув в качестве тяжелой артиллерии папу Петра Второго, который артачиться не будет.

За правительственную поддержку он душу продаст и ленточкой перевяжет. Это допрашивающие поняли с первых минут беседы. И, получив указания сверху, превратились из тюремщиков в переговорщиков.

Переговоры увенчались полным и безоговорочным успехом. Дело было за малым: примирить католиков со старообрядцами и провозгласить во всеуслышание, что в годину бедствий все христиане объединяются против общего противника – истинного врага рода человеческого.

Но тут случилась новая загвоздка. Митрополит Николай не захотел встречаться с самозванным папой. Даже в обмен на резиденцию в Кремле и все кремлевские соборы. Он упорно твердил, что все католики – еретики и схизматики, а папу римского Господь прибрал вместе с его обителью греха, и нового нам не надо.

Ну не везло Аквариуму с национальным единством. С патриархом поссорились, с митрополитом не договорились, а про папу уже объявили по радио и в настенных дацзыбао – мол собрались на конклав католические священники и миряне и избрали себе Петра Второго, который в первом обращении к пастве выразил всемерную поддержку правительству народного единства.

И куда теперь его девать?

Начальник ГРУ отчаянно завидовал организационным способностям человека, который устроил в Москве весь тот чудовищный погром, последствия которого не удалось адекватно оценить даже через сутки после того, как угасли последние пожары.

В Аквариуме не хотели верить, что события развивались стихийно. Воспитанные на идеях глобальных подрывных акций, военные разведчики и диверсанты просто представить себе не могли, что весь этот кошмар устроила неуправляемая толпа.

Конечно, ломать не строить, однако толпе не свойственны целенаправленные действия. А тут во всех событиях от побоища перед университетом и до прорыва через мосты прослеживалась единая цель, единая направляющая рука.

Первое подозрение падало, конечно, на Царя Востока. Сатанисты особенно вольготно чувствуют себя в его краю, а сам он был в Москве, когда все это началось, и открыто говорил, что Москва – это Вавилон, который должен быть разрушен.

Но он ушел из города раньше, чем разгорелся большой огонь, и слова его напоминали не указания, а предсказания. А о том, что Царь Востока обладает даром предвидения, говорили буквально все, кроме самых закоренелых рационалистов.

Когда Москва полыхала в кольце огненной бури, Соломон Ксанадеви (он же Владимир Востоков) прохлаждался в Коломенской излучине – там, где Москва-река поворачивает к востоку и неизвестно, чем ее считать, все еще Москвой или уже Окой, в вотчине амазонок, в двух шагах от Страны Дикарей.

Он был занят своими делами – устанавливал границу между Великим Востоком и конфедерацией южных княжеств, и по всему было видно, что горящий город волнует его меньше всего.

Но был еще один человек, имя которого передавалось из уст в уста. Его видели в эпицентре пожаров, где он благословлял всеочищающую стихию огня, и в темных подземельях, где он рубил головы сатанистам, повторяя, как заклинание:

– Творящие зло от зла и погибнут!

Какая-то девушка, которую он оставил в живых, хотя она просила убить ее, задала ему вопрос:

– А ты разве не творишь зло?

И услышала в ответ:

– Я выше зла!

И теперь, разнося по городу и за его пределы это заклинание: «Творящие зло от зла и погибнут», – люди повторяли без тени сомнения:

– Так говорит Заратустра!

36

Село Молодоженово унаследовало свое название от тех времен, когда давным давно, еще до большого голода, тут поселились три пары молодоженов. Но эта история уже начала забываться, и грандиозная свадьба Ильи Муромца затмила ее окончательно.

На глазах у наблюдателей рождалась новая легенда на тему, откуда у села такое имя – легенда о богатырской свадьбе Ильи с поповой дочкой.

Свадьба и впрямь вышла богатырской. Один Мечислав привел с собой дружину в двести человек. И, перехватывая его влюбленные взгляды, Орлеанская королева могла быть спокойна за свои тылы, хотя к Варягу собралось, пожалуй, и побольше народу.

В разгар веселья в Молодоженово собственной персоной явился Тунгус – звать Варяга обратно в Москву. Он вкратце поведал, в какой хаос погрузился город, едва верховный босс мафии его покинул, но Варяга именно теперь пробило на подвиги. Он снова перебрал самогонки и принялся орать, что тут его территория, и он всем покажет кузькину мать.

Первым кандидатом на демонстрацию кузькиной матери была, понятно, Жанна Девственница, которая вздумала устанавливать на Истре свои порядки.

Тут и проявилась вся гениальность политики Орлеанской королевы. Илья Муромец и Мечислав Кировец единодушно встали на ее сторону.