Рыцарь темного солнца - Валерия Вербинина

Мадленка отвернулась и увидела лицо князя Августа Яворского. Оно было бледно мертвенной бледностью. Князь не сводил взгляда с женской головы в седых космах – единственного, что осталось от матери Евлалии. Потом он всхлипнул, опустился одним коленом на землю и заплакал.

«Нет, – решила Мадленка, – это не он».

– Я узнаю мать-настоятельницу Евлалию, – молвил князь Доминик и перекрестился. – Упокой, господи, ее душу. Она приняла мученическую смерть… Я должен немедленно отписать королю о свершившимся злодеянии. Неслыханном, совершенно чудовищном. Но король должен узнать правду.

Ксендз Домбровский, которого трясло от увиденного, прочитал молитву, путаясь в словах, после чего позвали слуг, чтобы те собрали бренные останки в заготовленные повозки. Многие из шляхты поспешили удалиться, не в силах выдержать страшного зрелища, – многие, но не Мадленка. Тело Михала сохранилось лучше прочих, не хватало только руки, и Мадленка решила, что, наверное, его руку и тащила в зубах рысь, которую они видели. Мадленка побежала к опушке, у которой им повстречалась рысь, но руки там больше не было. Наверное, коварное животное после их ухода уволокло добычу к себе.

Мадленка почувствовала себя такой слабой, бесполезной и жалкой, что на глазах у нее выступили слезы бессилия. Воля, которая противостояла ей, оказалась слишком могущественна, и Мадленка сомневалась, хватит ли у нее мужества долго сопротивляться козням своих врагов.

Слуги накрыли повозки с кусками тел холстиной, Петр из Познани выделил им вооруженную охрану и наказал не останавливаться, пока они не доберутся до замка. Ксендз Домбровский тоже хотел уехать, но ему напомнили о его долге перед павшими крестоносцами – ведь они тоже как-никак были христианами, – и священник скрепя сердце согласился с необходимостью своего пребывания здесь. Кроме того, при отряде осталась шаткая телега – одна на всех мертвых рыцарей.

– Едем, – сказал Август Мадленке, проходя мимо нее. – Пора с этим покончить.

Мадленка поспешила за ним. Она смутно подумала, что давеча заготовила какое-то замысловатое объяснение по поводу исчезновения главного супостата фон Мейссена, но, хоть убей, не могла его припомнить. Впрочем, теперь ей все было совершенно безразлично.

Глава 15,

в которой люди князя узнают о себе много нелицеприятного

Обуреваемая дурными предчувствиями, Мадленка ехала вслед за князем Августом во главе отряда.

До поры до времени моя героиня жила, как птичка, ни о чем особенно не заботясь. Она знала, что люди умирают, страдают, мучают друг друга, но таков был господствовавший порядок вещей, к которому она все-таки имела мало отношения. Характер Мадленки, сотканный из беззаботности, упрямства и детской открытости, панцирем защищал ее от серьезных невзгод и помогал оставаться самой собой в ситуациях, казалось бы, совершенно безнадежных. В каком-то смысле она все еще была ребенком, но из тех детей, которые точно знают, что хорошо, а что плохо, которых не переубедить никакими мудреными рассуждениями. Теперь Мадленка находилась в положении ребенка, впервые открывшего для себя существование зла, и размеры его, жестокость и бессмысленность потрясали ее, пугали и заставляли задуматься. Она ненавидела зло всей душой, но при этом ни капли не обольщалась насчет своих собственных возможностей. Она никому не могла довериться, даже не могла произнести вслух свое настоящее имя, ибо его присвоили чужие, а она сама назвалась измененным именем брата. Она была слаба, беззащитна и вдобавок успела натворить множество поступков, о которых охотно предпочла бы забыть, – например, великодушно пощадила того крестоносца, хотя все, кого она знала, единодушно сходились во мнении, что он был мерзавцем, какого свет не видел. (Ну, может, и видел, но только в очень ограниченных количествах.) И все-таки, когда Мадленка попыталась себе представить, сумела бы она добить его, если бы знала побольше о его прошлом, то вынуждена была признать, что нет, не смогла бы. Во-первых, у него были такие потрясающие синие глаза, а во-вторых… Тут Мадленка сама разозлилась на себя, поняв, какой чепухой полна ее голова.

«Ах, если бы тут был мой дедушка! – думала она с отчаянием. – Уж он-то наверняка бы сразу догадался, что к чему, а я – я не могу, нет, не могу! У меня до сих пор перед глазами стоит бедный Михал и эта проклятая рысь. У-у, сатанинское животное! (Мадленка злобно дернула за узду, и конь недовольно мотнул головой.) И я даже не могу брата оплакать, потому что не знаю, кто мои враги».

Врагом и в самом деле мог оказаться кто угодно. То и дело Мадленка косилась на Августа, размышляя, можно ли ему верить. Да, он был потрясен, когда увидел останки своей крестной матери. Но это ничего не значило – ведь лже-Мадленка изображала потрясение ничуть не хуже. А что, если он в лицедействе не уступает ей?

«Интересно, откуда она могла взяться? – мучительно размышляла Мадленка о той, которая украла ее имя. – При дворе князя ее никто не знает, иначе она бы не могла так свободно изображать меня. Значит, она не из здешних мест. Но откуда? Откуда же?»

И взорам Мадленки представился огромный, необъятный мир, кишевший врагами, и в каждом уголке затаился возможный убийца.

«Ясно одно – им во что бы то ни стало надо убедить князя Доминика, что нападение на караван дело рук крестоносцев, иначе им самим несдобровать. Только вот стрелы они используют особенные, а раз так – пора познакомиться с кузнецом, с Даниилом из Галича».

Покамест из числа подозреваемых можно было исключить лишь князя Доминика, ибо становилось совершенно очевидно, что он сам обманут. Кроме того, свою роль в рассуждениях Мадленки сыграло другое, весьма существенное соображение: как-то не верилось ей, чтобы такой красавец, богач и вообще один из первых вельмож королевства занимался столь гнусными делами.

Девушка закусила губу. Соображения соображениями, да и князь, спору нет, красавец хоть куда, только вот те люди, что напали на них десятого мая, были очень уж хорошо организованы. Дружина у князя Диковского отменная, а раз так, сбрасывать его со счетов ни в коем случае нельзя.

Но самое главное – мотив и подоплека этого странного и страшного дела по-прежнему скрывались в густейшем тумане, а ведь еще дедушка Мадленки говорил: «Ничего, рыжее мое солнышко, на свете не бывает просто так».

«Завещание! – озарило Мадленку. – Деньги, богатства! Настоятельница наверняка была далеко не бедной женщиной. Что, если она отписала все состояние крестнику Августу? Или князю, с чьей матерью была так дружна? В самом деле, зачем им какие-то жалкие платья и серебро, когда они знали, что получат все?»