Магадан — с купюрами и без - Владимир Данилушкин

Дятел — испоганили слово. Благородная птица — доктор деревьев, превращен в сатирическую фигуру буквоеда. Как меня удручало, что один из больших руководителей имел фамилию Дятел. Лишний раз народ боялся произнести это слово. Похожий случай помню с детства: попалась на глаза сказка «Мышонок Пик», и ужас обуял.

Я знал, что Вильгельм Пик — партийный геноссе в Восточной Германии. Я, пацан, и то заметил, а куда же взрослые смотрели?

Дятел. Долдон. Чем-то генеральским веет от этого слова. А еще петух, гусь, утка — у каждого названия прямой и переносный, порой идущий из мест не столь отдаленных, смысл. Такова уж наша постлагерная магаданская специфика. Вон напротив моих окон, в здании кинотеатра находится небольшое кафе «Белочка». Свят, свят! Ну, не белая же горячка, нет!

На заповедных островах беспрерывным химическим дождем падает с высоты птичий помет — ценнейшее удобрение, такое, как учили в школе, вывозят из заокеанской страны Чили, где до недавнего времени свирепствовал диктатор Пиночет. Там и название органическому удобрению дали поэтичное — гуано. У Пушкина, помните, Дон Гуан? Есть какое-то созвучие. Но мнимое. В гуано по шею. Какая-то испанщина. Между прочим, бакланы производят классическое гуано, как помнится из школьного курса географии. И у нас этих бакланов немало проживает. Значит, удобрение для земледельцев можно было бы собирать, если бы не запрет осуществлять в заповеднике хозяйственную деятельность. С бакланов много не соберешь. Да ведь и Москва не сразу строилась.

Как представишь семизначную численность орнитологических объектов нашей территории, становится понятно, почему Хичкок снял триллер о птицах, подавляющих человека до смерти своим количеством. Да и Стивен Кинг тоже хорош — из воробьев сделал инферналов, которые сопровождают людские души на тот свет.

Один магаданский орнитолог, это я тоже видел на выставке и с восторгом сообщил питерскому приятелю Стасу, запечатлел на фото групповой полет тысяч и тысяч пернатых, издалека они как точки, образуют причудливые узоры, которые, при соответствующей игре воображения, можно принять за портретный снимок.

Ну, Стас, достал ты меня. И синицы у нас есть, только на глаза не попадаются. Или не там смотрю? Зрение неважное, а поют они редко и не тогда, когда выхожу на улицу. Синицы — они ведь не синие? Желтые грудки. Какое-то одиночное пение слышится изредка над головой, однако легко ошибиться, не видя пичугу. Словно фарфоровыми протезами едят фарфоровый рис.

Может быть, это чечетки или выжимной подшипник поет? У меня такое было у «Жигуленка», пока не заменил корзину сцепления. А теперь столько в городе не новых, «поющих» иномарок! Десятки тысяч. Гораздо больше, чем птиц. Идешь по аллее на работу — поют подшипники, соловьиная роща механическая. В Магадане не так-то мало звуков, и каждый хочется очеловечить. Но вот в мае чайка орет среди ночи, спать не дает. Хорошо, что не ездит на джипе со звуковыми колонками по сорок ватт.

Кстати, в июле 08-го года за полчаса дождь собирался, небо стало — как вакса. Гром как рыкнет раскатом — противоугонка у кого-то включилась. Но ливня не было, рассосалось. Только горсточка редких дождинок в темечко. Небо прояснилось, да несколько белых облачных перышек пролетело. Перистые облака — редкость в Магадане, как и гроза. Гром грянул, а мужик не перекрестился. Так и чудится широкая улыбка неба: мол, шутка, а вы что подумали?

Даже небо у нас пернатым бывает, а воробьев, такое ощущение, в городе единицы. Разве что в пригородном поселке Снежном, где и зерен, и червячков вволю. А несколько лет назад, бывало, поутру перед работой хоть парочку воробушков, да встретишь. Лицезреешь какую-то минутку, и зарядка на весь день. Когда на материке жил, воробьев, каюсь, недооценивал. Чирикают по-свойски, чирик просят. Век жив-жив, век чив-чив: учиться никогда не поздно.

Воробушки! Такие родные, привет из детства. У нас на материке под окном рос огромный тополь, выше пятого этажа, сплошь усеянный поющими воробьями. От пернатого хора в голове звенело, как в пивном котле, и на этом фоне сочинялись первые стихи. Утром воробьи разбудят чуть свет, но через минуту засыпаешь сладко, как в филармонии, когда исполняют, например, «Сказки венского леса». Пока еще никто не написал «Сказки эвенского леса».

Воробьев в Магадане вытеснили голуби — такое научное объяснение вычитал в газете. Стас из Питера возразил по е-мейлу: воробьев погубил Гайдар, судьба их решилась, когда премьер заезжал на несколько часов в Магадан и якобы парился в бане на Снежном. Стас пару наддавал. У Севера нет перспективы, а если нам понадобится золото, мы всегда его сможем купить на Лондонской бирже, — сказал внук знаменитого детского писателя. Стас — тоже писатель и в литературном конкурсе имени Аркадия Гайдара завоевал большой приз. Должен был получить награду из рук Гайдара-внука, а не поехал в Арзамас. По почте прислали.

Когда-то на пароходах до Нагаево, а остальную часть пути автомашинами везли снабженцы с «материка» комбикорм — питание колымским курам да коровушкам, при этом крохи просыпались на дорогу, а воробьи тут как тут. Скок-поскок. Склевывали. Много ли им надо для поддержания искорки жизни! Реформаторы коров извели, свиносовхоз — под нож, звероферму, где норки да песцы водились, — тоже, теперь лишь вороны кружат, они неистребимы. А что — есть в этом высказывании какая-то окопная правда! Сам-то он пережил в детстве войну и знает, почем фунт изюма.

Помню, в начале семидесятых нашлись авиаторы — неистребимые романтики, как и все мы, наловили на материке воробьишек, привезли в Магадан, выпустили. Областная газета писала. Снимок был. Не знаю, выжили ли те серые переселенцы. Климат тогда еще не потеплел, но в теплицах от избытка куража виноград выращивали. В непосредственной близи от полюса холода и месторождения каменного угля. Один амбициозный грузин Гутидзе. Не экзотика, нет, любовь к жизни!

Помню, в те времена в подъездах жилых домов стояли пустые ведра, куда жильцам надлежало складывать недоеденные горбушки, чтобы потом дворники сдавали в свиноводческий совхоз. Сколько копей было сломано вокруг нравственного отношения к хлебу насущному. Публиковались ужастики о том, как дети с отклоняющимся поведением играют булкой в футбол. И я мысленно принимал участие в решении проблемы: пусть хлеб сделают дороже, тогда его станут беречь. Накаркал! Ни совхозов теперь, ни ведер для хлеба. Воробьев тоже кот наплакал. Говорят, остались мелкие перелетные птахи пуночки. В пути на север останавливаются передохнуть, и тут их папарацци снимают для газеты.

У нас в Сибири пацаны воробушков почему-то называли жидами и расстреливали из рогаток, якобы помогая скворцам. На то время, пока скворцы улетают на юг, воробьи поселялись в скворечниках. Вернувшись из теплых краев, скворцы с шумом и тасканием перьев изгоняют подселенцев, заодно вышвыривая их соломенные матрасы. Прям, этнические чистки в Боснии. Придется мне, а может, и всем нам извиниться — и перед птицами, и перед людьми.

С голубями проще и очевидней, никаких загадок: почти домашние хохлатки. Разве что не кукарекают на рассвете. Зато горлышком дрожат, будто учат маленьких ребят букве урррр. Голубей расплодилось столько, что в сквере за театром летят на тебя тучей, и голоса такие выразительные, цыганские, что без слов понимаешь: позолоти ручку, посеребри височки, спляшу и погадаю, сниму порчу сглаза.

Возле гастронома «Полярный» сизарей несметно, ведут себя раскованно: крыльями прохожих по щекам задевают. По лысине животом. Живой веер. Театр «Синяя птица». Магаданец с «птичьей» фамилией, не Голубев, Орлов, напечатал в областной газете свое наблюдение: с покатых крыш, накрытых гофрированным пластиком один за другим скатываются голуби. Если происходит свалка по вине торопливого собрата, ему устраивают взбучку.

На уровне третьего этажа углового дома, построенного японскими военнопленными по проектам сосланных в Магадан академиков (национальный символ Японии — пестрый фазан), есть архитектурное излишество — три кирпичных уступа через весь дом, так вот гули-гули облюбовали ступеньки. Как балконы в театре. Когда к юбилею города отремонтировали стены, придав им светлый колер, в сентябрьские дни от стен заструилось слабенькое тепловое излучение. А много ли птице надо! Голуби и телеграфный провод облепили, сидят живой гирляндой. Совсем как мой кот, взявший за моду греться на телевизоре. Тротуар в помете, и на это прекрасное удобрение, как на живца, лезут из земли травинки, прошивая асфальт.

Отправляясь на природу, летом возле автовокзала я видел тополь, на ветках которого теснилось десятка два голубей. А ведь меня уверяли, что сизари на деревьях сидеть не могут. На всякий случай заснял на цифровик, чтобы вещдок был. Правда, фотка пропала, как тысячи других: вирус поел жесткий диск.