Американская трагедия - Теодор Драйзер

— Клайд, ты? Как ты отыскал меня? А я только что о тебе думала!

Клайд обнял ее и поцеловал. Он тут же с неудовольствием и огорчением заметил, что она сильно изменилась: похудела, побледнела, глаза ввалились, а одета ничуть не лучше, чем перед бегством. Она явно была чем-то взволнована и удручена. Клайд спрашивал себя, где же ее муж? Почему его здесь нет? Куда он девался? Клайд видел, что Эста рада свиданию с ним, но вместе с тем уловил в ее взгляде смущение и неуверенность. Губы ее приоткрылись, готовые улыбнуться ему и вымолвить слова привета, но по глазам было видно, что она старается решить какую-то нелегкую задачу.

— Я не ожидала, что ты придешь, — прибавила она быстро, когда он выпустил ее из объятий. — Ты не видел… — Она остановилась на полуслове, явно боясь проговориться.

— Да, конечно, я видел маму, — сказал он. — Поэтому я и узнал, что ты здесь. Я видел, как она вышла только что, и потом увидел тебя в окне (он не признался, что проследил, как мать пришла сюда, и подстерегал ее около часу). Но когда же ты вернулась? — продолжал он. — Почему ты никому из нас не давала о себе знать? Смотри, это просто значит задирать нос: исчезла на столько времени и никому ни звука! Все-таки ты могла бы написать мне два слова. Мы ведь всегда отлично ладили, правда?

Он смотрел весело, пытливо и настойчиво. Сестра старалась увернуться от ответа и не знала, что ей думать и что говорить. Наконец она сказала:

— А я не могла понять, кто это стучит. У меня здесь никто не бывает. Но как ты мило выглядишь, Клайд! У тебя прекрасный костюм. И ты очень вырос. Мама сказала мне, что ты работаешь в отеле «Грин-Дэвидсон».

Она с восхищением смотрела на него, и Клайд был очень тронут. Но в то же время он продолжал думать о ее состоянии. Он упорно разглядывал ее лицо, глаза, похудевшую фигуру. Взглянув еще раз на ее талию и осунувшееся лицо, он ясно понял, что с нею неладно. Она ожидает ребенка. И вновь подумал: где же ее муж, тот человек, с которым она сбежала? В своей первой записке она сообщала, по словам матери, что выходит замуж. Однако теперь он ясно понимал, что замуж она не вышла. Она покинута, брошена в этой жалкой комнате, одинока. Он видел это, чувствовал, понимал.

И тут же он подумал: в их злосчастной семье всегда так! Вот он только начинает жить самостоятельно, старается чего-то добиться, выйти в люди и приятно проводить время. И Эста тоже сделала такую попытку: она тоже старалась добиться чего-то лучшего — и вот чем все это кончилось! Он почувствовал тоску и обиду.

— Давно ты вернулась, Эста? — повторил он нерешительно, не зная, что говорить.

Он начал понимать, что, раз Эста оказалась в таком положении, встреча с нею грозит ему новыми расходами, волнениями и несчастиями, — и почти раскаивался в своем любопытстве. Зачем ему понадобилось прийти сюда? Теперь, конечно, придется помочь.

— Не так давно, Клайд, кажется, около месяца, не больше.

— Я так и думал: я видел тебя с месяц назад на углу Одиннадцатой и Балтимор-стрит. Верно? Конечно, это была ты, — прибавил он уже не так весело; эту перемену в его тоне сразу заметила Эста. Она кивнула в подтверждение. — Я был уверен, что это ты. Я сразу сказал маме, но она тогда не согласилась со мной. Впрочем, она вовсе не так удивилась, как я думал. Теперь я понимаю почему. Она вела себя так, словно не хотела, чтобы я говорил с ней об этом. Но я знал, что не ошибся.

Он посмотрел на сестру, гордый своей проницательностью, и замолчал, не зная, о чем еще говорить, и не совсем уверенный — был ли какой-нибудь смысл и значение в том, что он уже сказал. Вряд ли это могло помочь Эсте.

И она тоже не знала, как быть: промолчать о своем положении или признаться во всем. Надо что-то сказать, ведь Клайд и сам может понять, как ужасно ее состояние. Ей трудно было выносить его испытующий взгляд. И, думая не столько о матери, сколько о том, чтобы самой как-то выйти из затруднения, она наконец сказала:

— Бедная мама! Ты должен понять ее, Клайд. Она просто не знает, что делать. Конечно, это я виновата. Если б я не убежала, я бы не доставила ей столько хлопот. Она не привыкла иметь дело с такими вещами, и ей так трудно живется…

Эста вдруг отвернулась, плечи ее вздрагивали. Она низко опустила голову и закрыла лицо руками, и Клайд понял, что она беззвучно плачет.

— Ну, что ты, сестренка! — воскликнул Клайд, подходя ближе; в эту минуту ему было бесконечно жаль Эсту. — Что с тобой? Почему ты плачешь? Разве тот человек, с которым ты уехала, не женился на тебе?

Она покачала головой и зарыдала еще сильнее. И тут Клайд понял все психологическое, общественное и биологическое значение того, что произошло с сестрой. С ней случилась беда: она беременна, без денег и без мужа. Вот почему мать искала комнату, вот почему пыталась занять у него сто долларов! Она стыдилась Эсты и ее положения, стыдилась не только того, что подумают посторонние, но и того, что подумает он сам, Джулия и Фрэнк, как может повлиять на них положение сестры, — ведь в глазах людей оно безнравственно, незаконно. И потому она от всех старалась скрыть историю с Эстой, рассказывала всякие небылицы, — это для нее, конечно, самое необычное и самое трудное. И все-таки она не достигла своей цели, ей явно не повезло.

Клайд был снова смущен и озадачен — не только положением сестры и тем, как оно может отразиться на нем и на других членах семьи в таком городе, как Канзас-Сити, но еще и поведением матери, не вполне безупречным и даже отчасти безнравственным, ибо она решилась пойти на обман. Она уклонилась от прямого ответа, если и не просто солгала: ведь она все время знала, что Эста здесь. И, однако, он не был склонен осуждать ее за это, вовсе нет. Ложь в этом случае, конечно, была необходимостью даже для такого набожного и правдивого человека, как его мать. Просто нельзя было допустить, чтобы это стало всем известно. Он, конечно, не хотел бы, чтобы посторонние узнали, что случилось с Эстой, и если бы мог — помешал бы этому. Что могут подумать люди? Что станут говорить о ней, да и о нем? Положение семьи и без того достаточно унизительно. И вот Клайд стоял растерянный и озабоченный и смотрел, как плакала Эста. Понимая, что это из-за нее он так озабочен и пристыжен, она плакала еще сильнее.

— Скверно, — помолчав, с беспокойством, но и не без сочувствия сказал Клайд. — Ты не убежала бы с ним, если бы не любила, правда? (Он думал о себе и Гортензии Бригс.) Мне очень жаль тебя, Эсс! Право, жаль. Но ведь слезами ничему не поможешь. Свет на нем клином не сошелся. Подожди, все будет хорошо.

— Ах, знаю, — всхлипывала Эста. — Но я была так глупа. И мне было так трудно. А теперь у мамы и у всех вас столько забот из-за меня… — Она всхлипнула. Потом, помолчав, прибавила: — Он уехал и оставил меня одну в Питсбурге, в отеле, совсем без денег. Если б не мама, не знаю, что бы я стала делать. Она прислала мне сто долларов, когда я ей написала. Одно время я работала в ресторане, пока могла. Я не хотела писать домой про то, что он меня бросил. Мне было стыдно. Но под конец мне ничего другого не оставалось, — я так скверно стала себя чувствовать…

Она опять заплакала, и Клайд, поняв, сколько мать делала для Эсты и как старалась помочь ей, жалел теперь мать почти так же, как и сестру, и даже больше: ведь об Эсте заботится мать, а у матери, в сущности, нет никого, кто мог бы ей помочь.

— Я еще некоторое время не смогу работать, — продолжала Эста, — а мама не хочет, чтобы я теперь вернулась домой. Она не хочет, чтобы вы узнали — Джулия, или Фрэнк, или ты… Она права, я знаю, конечно права… но у нее ничего нет и у меня тоже… А мне здесь так одиноко иногда! — Ее глаза наполнились слезами, и она опять начала всхлипывать. — Я была такая глупая…

Клайд на мгновение почувствовал, что и сам готов заплакать. Жизнь порою бывает такая странная, такая тяжелая. Подумать только, как он мучился все эти годы! До самого последнего времени не видел ничего хорошего и всегда мечтал сбежать. А Эста сбежала — и вот что с ней случилось. Почему-то он вспомнил: на улице в центре города, среди огромных высоких зданий, перед отцовским органчиком сидит Эста и поет, и лицо у нее такое хорошее и невинное. Да, трудная штука жизнь! Как все-таки жестоко устроен мир! Как странно все складывается!

Клайд посмотрел на сестру, на эту комнату, сказал Эсте, что теперь она не будет одинока, — он будет приходить к ней, только пусть она не говорит матери, что он был здесь, и если ей что-нибудь понадобится, пусть позовет его, хотя он зарабатывает не так уж много… и, наконец, ушел. И по пути в отель, на работу, он продолжал думать о том, как все это печально и как жаль, что он пошел за матерью, — лучше бы ему ничего не знать. А впрочем, это все равно открылось бы. Мать не могла бы скрывать без конца. Наверно, ей опять пришлось бы просить у него денег. Но что за негодяй этот тип — удрал и оставил Эсту в чужом городе без единого цента! И он вдруг вспомнил о девушке, которую ее спутник бросил в отеле «Грин-Дэвидсон» несколько месяцев назад с неоплаченным счетом за комнату и за пансион. Тогда и ему, и его товарищам все это казалось таким смешным, возбуждало особый, чувственный интерес.