Сказочник - Наталия Орбенина

И каково тогда жить дальше, если понимать, что именно ты, твое чувство, искреннее и подлинное, сгубило невинные души?

Феликс не мог идти дальше. Он глубоко дышал и даже застонал непроизвольно. Шедшая по тротуару пожилая дама остановилась и участливо спросила:

– Вам дурно, сударь?

– О, нет, благодарствуйте, – едва мог ответить Нелидов серыми губами.

Как он ни старался, в его памяти упорно всплывали обезображенные лица: Греты, искаженное мукой долгой агонии, раздутое от речной воды лицо Фриды и окровавленное, с переломанным носом лицо Саломеи. Несчастные! За что пострадали они? за то, что любили его, или за то, что он любил их? Нет, больше никогда! Никогда он не позволит себе любить, слишком страшная цена!

Но что же делать с Толкушиными? И какого черта он во все это ввязался! Что ж, зайдем с другой стороны, пойдем к Изабелле.

Но прежде чем направиться к приме театра, Нелидов немного посидел на скамейке с закрытыми глазами, собрался с мыслями и чувствами и наконец поднялся и направился на квартиру актрисы быстрым нервным шагом. Его приход не удивил госпожу Кобцеву. Мало ли зачем заблагорассудится автору пьесы прийти к исполнительнице главных ролей? Может, у него по дороге возникла яркая, гениальная идея?

Изабелла по-свойски чмокнула Нелидова в щеку, когда горничная ввела его в будуар. Все вокруг говорило о том, что день тут еще и не начинался, а хозяйка, скорее всего, встала с постели полчаса назад. Гость огляделся. С той поры, как Изабелла стала жить с Толкушиным, он почти не бывал в ее доме. Все знали, что театральный благодетель чрезвычайно ревнив. В комнате царил милый беспорядок – белье вперемешку с листками бумаги с текстом роли. Цветы свежие и начавшие вянуть повсюду, в вазах и корзинах. Зашторенные окна. Спертый запах цветов, духов и человеческого тела.

– Отчего у тебя так душно, Белла? Прикажи отворить окно! Да и день давно, пора бы солнце узреть! – Нелидов уселся на широкий диван, заложив ногу за ногу.

Белла, кокетливо извернувшись, расчесывала перед зеркалом свои длинные каштановые волосы, и приход гостя не смутил ее. Она позвонила в серебряный колокольчик, и горничная поспешно раздвинула шторы, но окно открывать не посмела. Хозяйка боялась простуд.

– Ты бледен, Феликс. Нездоров? – заметила Кобцева.

– Отнюдь. Благодарю, я вполне здоров. Даже очень здоров, если смог спасти человека от гибели.

Кобцева резким движением бросила щетку на подзеркальник и с любопытством уставилась на собеседника. Стараясь быть сухим и бесстрастным, как полицейский протокол, Нелидов рассказал ей об утреннем происшествии. По мере того как он рассказывал, лицо Беллы становилось все более мрачным и наконец стало словно каменное. На этом лице Нелидов за несколько мгновений прочитал все. И внезапную надежду на избавление от докучливой старой жены, и возможность стать миллионершей. И горькое разочарование в исходе дела, и страх за последствия. Пережив последовательно несколько состояний, Кобцева ушла глубоко в себя и теперь смотрела на собеседника с выражением каменной статуи.

– Все это очень даже замечательно. Вы, как человек выдающийся, проявили себя и как подлинный смельчак и христианин. Да только не пойму, я-то тут при чем? – Белла явно злилась и сердито ерзала на стуле.

– Только вы можете теперь убедить Толкушина, чтобы он навестил жену и помог Ангелине выбраться из того мрака, в котором сейчас пребывает ее душа.

– Это вы всерьез или шутите? – брови Кобцевой изогнулись, точно домик с острой крышей.

– Именно что всерьез. Вы все равно получите все, что пожелаете, от господина Толкушина. Тут нет сомнений. Но только не такой ценой. Не ценой жизни и рассудка этой несчастной. Будьте милосердной, и это возвысит вас в глазах окружающих и самого Тимофея Григорьевича. – Нелидов подался вперед.

– Мне нет дела до окружающих, – она сделала паузу, – да и до самого Тимофея Григорьевича. – Вся эта история подобна дурацкому водевилю или жалкой мелодраме. Вот вам славный сюжет для новой пьесы, и выдумывать ничего не надо! – она зло захохотала.

Кобцева не спеша встала и прошлась по комнате. Ее свободное домашнее платье почти не скрывало привлекательного тела, голых колен, которые мелькали в запахе полы при каждом шаге, соблазнительных плеч и белых рук. Саломея не зря ревновала. Белла резко остановилась против Нелидова, и ее грудь нежно колыхнулась.

– Полно, Феликс, дурака валять! Мы не младенцы! Что стало с мадам Толкушиной – мне не интересно! Мне совершенно нет до этого дела, утопилась эта истеричка или ей не удалось этого сделать! Я даже рада, что так вышло! Да-да, не удивляйся, и вовсе не из христианского милосердного чувства. Положим, она бы утопилась. Да не кривись, Феликс, не кривись! – Кобцева засмеялась, глядя, как перекосилось лицо литератора. – Так, положим, Толкушина утопилась. Что дальше? Мне надобно тогда идти за Тимофея замуж? Боже милосердный, да никогда, ни в каком страшном сне я не пожелаю себе подобной участи! Только эта дурочка и могла с ним прожить в ладу столько лет и терпеть его характер! А мне к чему? Увольте! Пожалуй, уже накушалась!

– Вот как? – изумился Нелидов, полагая, что эта корыстная женщина готова на что угодно, только бы получить богатства любовника.

– Ты удивлен, Феликс? – Кобцева подошла совсем близко. – Неправда, тебе доподлинно известна страстность моей натуры.

– Оставь эти разговоры, Белла, мне неприятно. – Он попытался отодвинуться от надвигающегося лица Беллы и ее соблазнительной груди.

– Нет уж, позволь, я договорю. Ведь если бы не твоя безумная, именно безумная жена, эта сумасшедшая женщина, наше чувство…

– Наше чувство? – подскочил с дивана Нелидов. – Прекрати, ведь именно ревность к тебе погубила Саломею, но моей вины там не было, не было! И ты это знаешь лучше других! – голос Нелидова срывался на крик.

– Нет, милый, не знаю! – голос Беллы звучал завораживающе, как на сцене, когда она произносила свои самые ответственные монологи в пьесах. – Вернее, я знаю, что мужчина может согрешить, даже не притронувшись к женщине, не прикоснувшись к ней и пальцем. Но все, чего он желает, пылает в его глазах, раздирает его в мечтах, приходит в утренних снах. Или я ошибаюсь?

Белла подошла совсем близко и посмотрела на литератора широко раскрытыми глазами. Еще миг, и она готова была обвить его своими руками, как змеями. Она даже попыталась сделать это, но Нелидов отшатнулся.

– Вот забавно! – Кобцева натужно рассмеялась. – Ты словно испугался. Неужто Толкушина? Так знай, я все равно его оставлю. Если не теперь, то очень скоро.

– Надоели миллионы? – осторожно спросил Нелидов.