Никто не хотел убивать - Фридрих Незнанский

Она покосилась было на своего шефа, который, судя по его выражению лица, уже привык к подобным перепалкам, и, видимо, посчитала нужным озвучить предварительный диагноз:

— Не исключена вероятность того, что Игната посадили на синтетический наркотик, психостимулирующий, судя по всему очень сильный аналог кокаина. Но сегодня, видимо, он не смог его достать и поэтому укололся героином.

— Вы… вы сказали «укололся»? — сглотнув подкативший к горлу комок, спросил Шумилов.

— Да! — кивком подтвердила Катя. — Укололся.

— Но ведь он же никогда до этого… Да и вены у него были чистые!

Катя скорбно смотрела на отца Игната. Вроде бы взрослый человек, умный, судя по всему, имеет свое собственное большое дело, а по жизни — семилетний ребенок.

— Вы меня простите, но я самолично продезинфицировала ему эту ранку от укола. К тому же… к тому все когда-то бывает в первый раз.

Она вдруг улыбнулась неожиданно мягкой улыбкой и так же мягко произнесла:

— А сейчас простите меня, но я должна посмотреть больного.

Вконец расстроенный Шумилов уставился растерянным взглядом на главврача, однако тот только руками развел. Мол, извиняйте, господа хорошие, но Катя — врач от Бога, и ей надо верить.

Глава 12

Сразу же после общения с операми из ведомства генерала Васильева, которым Голованов выложил всю информацию по «кутузовскому» пушеру, он позвонил подруге Людмилы Степановны Самсоновой, которую, оказывается, уже предупредил о его звонке генерал Самсонов, и поэтому предварительный разговор с Осокиной прошел без особенного напряга.

— Марина Васильевна, я хотел отнять у вас полчаса вашего времени, чтобы поговорить об убитой.

— Господи, какое страшное слово! Убитая… До сих пор не могу поверить, что это о Людочке Самсоновой.

— Да, согласен с вами — слово страшное. И поэтому я хотел бы прояснить для себя некоторые детали ее жизни. Если я не ошибаюсь, вы много лет дружили с Самсоновой?

— Господи, да о чем вы говорите! Считай, всю жизнь! Как говорит моя дочь, сейчас столько не живут, сколько ты с тетей Людой дружила.

— Так вы не против нашей встречи?

— Иначе я бы и не разговаривала с вами, — резонно заметила Осокина. — Тем более, что я действительно не верю в выводы следственных органов.

В ее словах прослеживались нотки старомосковской интеллигенции, и Голованов не мог не отметить этого. «Я не верю в выводы следственных органов…» Подобное не часто услышишь даже в самых продвинутых кругах.

— В таком случае, где и когда? Я мог бы и к вам домой подъехать, или предложить вам чашечку горячего шоколада в каком-нибудь кафе?

— Молодой человек, вы мне явно льстите, — рассмеялась Осокина. — Ну кто бы из моих подруг отказался от чашечки кофе или тем более горячего шоколада в приличном кафе?

— В таком случае, когда?

— В любое, удобное для вас время.

Марина Васильевна предложила «посидеть» в «Шоколаднице», которая находилась в двух шагах от ее дома, и уже через час официантка составляла с подноса на столик чашечки с горячим шоколадом, от запаха которого можно было захлебнуться слюной.

— Что еще? — спросила она. — Горячие пирожки, бутерброды, пирожное?

— А давайте-ка всего понемногу, — махнул рукой Голованов, вспомнив, что у него с утра даже крошки маковой во рту не было. — Кстати, с чем пирожки?

— Как обычно: с мясом и сладкие.

— Вы с чем предпочитаете, Марина Васильевна?

— Сладкие.

— А мне с мясом, пожалуйста. Да побольше.

— Вы же разоритесь так, Сева! — воскликнула Марина Васильевна, с удивлением рассматривая плечистого, весьма интеллигентного на вид мужика, который годился ей в сыновья. — К тому же, насколько я понимаю…

— Господи, да имею я право хоть раз в жизни попить кофе с настоящей москвичкой?! К тому же, должен вам признаться, я очень хочу есть.

— Что ж, благодарю вас за комплимент. Не каждый день в наши-то времена дождешься подобного.

Осокина отпила глоток шоколада, как-то очень красиво надкусила «корзиночку», удовлетворенно кивнула головой, которую украшала прическа из слегка подкрашенных, взбитых волос, положила пирожное на тарелочку и негромко произнесла:

— Спрашивайте, Сева. А то ведь сейчас принесут ваши любимые пирожки с мясом, и тогда, насколько я могу догадываться… Спрашивайте!

— Вы действительно очень хорошо знали Людмилу Степановну? Я имею в виду в такой степени, что она доверяла вам даже то, что порой и родне не расскажешь?

— Да! Пожалуй, именно так я могла бы определить наши отношения.

— В таком случае, вы знали о том тайничке, который находился в ее спальне?

— Естественно! И Людочка не раз доставала при мне свои побрякушки.

— Это были действительно «побрякушки» или все-таки…

— О чем вы говорите, Сева! Это были очень дорогие украшения, которые в свое время дарил ей ее художник. Я имею в виду второго мужа Людочки. Причем многое из того, что он дарил ей, было авторскими работами, и можете представить, сколько сейчас все это могло бы стоить.

— А кто еще мог бы знать об этом тайничке?

— Ну-у, я конечно не могу сказать точно, кто бы МОГ ЗНАТЬ, но знали о нем немногие.

— То есть, это был весьма ограниченный круг лиц, которым доверяла Самсонова.

— Да, — согласилась Осокина. — Пожалуй, именно так.

В этот момент, с горкой горячих пирожков на блюде, к столику подошла официантка, и Голованов вынужден был переменить тему на более нейтральную:

— Насколько я понимаю, Людмила Степановна умела ценить не только дружбу, но и родственные связи? По крайней мере, мне так показалось.

— Возможно, вы судите по тому, как она приняла генерала Самсонова?

— Да.

— Пожалуй, вы правы, — задумавшись, произнесла Осокина. — Она умела дружить и ценила в людях это качество. К великому сожалению, столь редкое в наше время. А насчет родственных связей… Она же детдомовская, а все детдомовские мечтают иметь большую настоящую семью. Но… У Людочки, к великому сожалению, не было детей, а у ее художника была всего лишь одна племянница, о которой, наверное, вы уже все знаете.

— Только то, что она также претендует на квартиру Людмилы Степановны.

— И все? — В явном удивлении Осокина вскинула подведенные брови. — Разве Яков Борисович вам ничего не рассказывал?

— О Григорьевой?! — удивился Голованов. — Нет.

— Впрочем, он мог и не знать этого. Людочка уже давно как бы для себя лично похоронила эту женщину.

— А что?.. Чего он мог не знать? — забыв про надкусанный пирожок, насторожился Голованов. — И с чего бы вдруг она ее похоронила?

— О-о-о, это длинная история и неприятная. Давайте-ка сначала сладенького чего-нибудь съедим. Чтобы не так мерзко рассказывать было.

…Когда Марина Васильевна замолчала, скорбно улыбнувшись при этом, Голованов понимающе кивнул и негромко спросил, стараясь не выдать своего интереса:

— И что, сын Григорьевой все еще баланду лагерную хлебает?

— Да ну, о чем вы говорите! — махнула рукой Осокина. — Он уже давно на свободу вышел, пожалуй, и двух лет не отсидел.

По ее увядающему, но все еще красивому лицу столичной интеллигентки скользнула гримаса язвительно-уничтожающей ухмылки.

— Людочка, царство ей небесное, старалась в людях только хорошее видеть, верила им, и как-то сказала мне, что Павла досрочно освободили, якобы за примерное поведение, как исправившегося человека.

— Что, появилось чувство собственной вины за искалеченную жизнь парня?

— Вроде того, — согласилась с Головановым Осокина. — По крайней мере, корила себя за то, что не забрала свое заявление обратно.

— Ну а вы?.. — осторожно, так, чтобы не спугнуть разговорившуюся старушку, спросил Голованов: — Вы верите в исправившегося Павла Григорьева? Насколько я понимаю, вы и его самого и его матушку тоже знали неплохо?

— Ну, насчет того, чтобы «знать неплохо», это пожалуй слишком сильно сказано, но встречаться приходилось… в доме художника.

Она почему-то мужа Самсоновой упорно величала художником, ни разу не назвав его по имени-отчеству.

— И?..

— Да как вам сказать? — не очень-то уверенно произнесла Осокина. — Порой так бывает, что прожил с человеком всю жизнь, но так до конца и не узнал его, а тут…

— И все-таки? — настаивал Голованов.

— Надежда, мать Павла, изначально показалась мне неприятным человеком. И она, кстати, тоже почувствовала во мне антипода, и была бы ее воля отодвинуть меня от Людочки, она бы всенепременно сделала бы это. А вот что касается ее сынка… Вы знаете, есть такая категория людей, которые хотели бы жить широко и красиво, но за чужой счет, так вот Павел Григорьев именно к таким и относится.

— И его досрочное освобождение за «примерное поведение»…

— Думаю, что это показуха. К тому же он неплохой артист по жизни, и кто-то, видимо, купился на это.