Плохой мальчик - Денис Драгунский

РУКОЙ МАСТЕРА

Поэт Давид Самойлов писал стихи с самого раннего детства.

Однажды он в семилетнем возрасте предстал перед очами Горького.

Уж не знаю, как это получилось. Возможно, Горький посетил школу, в которой учился будущий замечательный поэт. Ну, или как-то иначе это было. Не важно.

Важно, что маленький мальчик сказал Горькому:

– Я пишу стихи!

– Тогда прочитай, – сказал, окая, мэтр. Давид Самойлов вытащил из кармана листок бумаги и прочитал:

– Танки! Стихотворение.

– Танки, танки, танки, танки!

– Танки, танки, танки, танки!

– Танки, танки, танки, танки!

– Танки, танки, танки, танки!

– Всё.

– Хорошо, хорошо, – сказал Горький и взял у него листок. – Дай-ка глазами посмотрю…

Горький любил давать путевку в жизнь разным литературным новичкам. Но он был очень жестким редактором.

В его архиве есть рассказ какого-то безвестного начинающего автора. Короткий. Страничек пять или шесть.

Он весь исчеркан и выправлен. Почти все слова вымараны и сверху написаны новые. Многие слова поменяны местами. Целые фразы переписаны заново. Какой-то абзац перекочевал из середины рассказа в конец, но первая фраза из него ушла в начало. И так много раз. Если посмотреть на рукопись, то решительного карандаша Горького там гораздо больше, чем тусклой авторской машинописи.

То есть, по существу, перед нами новый рассказ М. Горького.

Но в конце он крупными буквами написал:

НЕ ПОДОЙДЕТ!

АРОМАТ НОВИЗНЫ И УДАЧИ

28 января 1936 года в «Правде» была опубликована знаменитая редакционная статья «Сумбур вместо музыки». В которой, если кто забыл, бывший крупный советский композитор Шостакович объявлялся ничтожным формалистом.

Менее чем через два месяца, 20 марта, в «Литературной газете» появляется статья Юрия Олеши «Великое народное искусство». Она стоит длинной цитаты.

«Когда я писал какую-нибудь новую вещь, мне среди прочего было также очень важно, что скажет о моей новой вещи Шостакович, и когда появлялись новые вещи Шостаковича, я всегда восторженно хвалил их.

И вдруг я читаю в газете „Правда“, что опера Шостаковича есть „сумбур вместо музыки“. Это сказала „Правда“. Как же мне быть с моим отношением к Шостаковичу?

Легче всего было бы сказать себе: я не ошибаюсь – и отвергнуть для самого себя, внутри, мнение „Правды“.

К чему бы это привело? К очень тяжелым психологическим последствиям.

Если я не соглашусь со статьями „Правды“ об искусстве, то я не имею права получать патриотическое удовольствие от восприятия этого аромата новизны, победоносности, удачи, который мне так нравится и который говорит о том, что уже есть большой стиль советской жизни, стиль великой державы. И поэтому я соглашаюсь и говорю, что на этом отрезке, на отрезке искусства, партия, как и во всем, права. И с этих позиций я начинаю думать о музыке Шостаковича.

Я вспоминаю: в некоторых местах она всегда казалась мне какой-то пренебрежительной. К кому пренебрежительной? Ко мне. Это пренебрежительность к „черни“. Я выпрашиваю у Шостаковича мелодию, он ломает ее в угоду неизвестно чему, и это меня принижает».

Итак. Олеша любит Шостаковича и восхищается им, но партия не любит Шостаковича, и Олеша не любит Шостаковича и возмущается его творчеством.

Мы впереди планеты всей. Роман Джорджа Оруэлла со знаменитым двоемыслием появился на тринадцать лет позже – в 1949 году.

Но погодите! В 1939 году – всего-то через три года – Шостакович стал профессором Ленинградской консерватории. В 1941 году он получает Сталинскую премию. Потом была Ленинградская симфония. И музыка к фильму «Падение Берлина». И еще много чего нетленного и классического.

Что было делать Юрию Олеше?

Выступить в газете:

«Я не любил Шостаковича, но теперь партия назвала его выдающимся композитором, и я не могу упорствовать в своей неприязни к Шостаковичу, потому что это лишит меня патриотического удовольствия от такого произведения большого стиля великой державы, как фильм „Падение Берлина“».

Или провести остаток жизни за столиком кафе в обнимку с бутылкой коньяка.

Олеше было суждено второе.

Обычно жалуются, что жизнь коротка. Но она бывает чересчур длинной.

РУКИ ВЫКРУТИЛИ

Там было сложнее с Олешей.

У этой статьи подзаголовок: «Речь тов. Олеши».

Представим себе: встреча писателей с читателями во дворце культуры. Ведущий, тов. Фадеев, говорит:

– Тут пришла записка: «В „Правде“ критикуют Шостаковича, что про это скажут писатели?» Вот товарищ Олеша ответит. Юрий Карлович, пожалуйста.

Трибуна, графин, зал. Две стенографистки в тебя впились ушами. Двести человек студентов в тебя впились глазами. Перед тобой трехметровый портрет Сталина. За тобой тов. Фадеев. В дверях бритоголовые мужчины в портупеях. Тоже пришли послушать писателей.

Что тут скажешь?

– Шостакович гений, Сталин палач, а я дурак, что вовремя не удрал. А из вас, товарищи студенты, две трети пересажают. А ты, Фадеев, всех переживешь, но застрелишься от собственной подлости! Ну вас к черту!

Попить водички и уйти, гулко шагая через весь зал?

Ага, конечно.

Вышел. Откашлялся, попил водички. Помолчал. И сказал:

– Когда я писал какую-нибудь новую вещь, мне среди прочего было также очень важно, что скажет о моей новой вещи Шостакович, и когда появлялись новые вещи Шостаковича, я всегда восторженно хвалил их. И вдруг я читаю в газете «Правда», что опера Шостаковича есть «сумбур вместо музыки». Это сказала «Правда». Как же мне быть с моим отношением к Шостаковичу?

Потом стало по-другому.

Один писатель (Х) рассказывал, что ему руки выкрутили и заставили подписать письмо против Солженицына. А другой (Y) говорил, что ему выкручивали руки., но не смогли заставить. Но третий человек, сотрудник ЦК КПСС, рассказал, как дело было.

Этот Х прослышал, что готовят письмо видных писателей с осуждением Солженицына. А его, Х, там нету! Значит, он уже не видный! Впал в немилость! Поэтому он бросился в Союз писателей и на Старую площадь, умолял, скандалил и достиг-таки своей цели. Но было жесткое указание: чтобы этих подписантов было не слишком много. К примеру, 22 человека, не более. Поэтому, включив писателя Х, вычеркнули писателя Y; он, бедный, узнал об этом, уже когда газету развернул.

Впрочем, я знал писателя, которому на самом деле руки выкручивали, но он не подписал. Хотя вроде был номенклатурный человек. Депутат Верховного Совета Кайсын Кулиев. Он, помню, приехал из Нальчика и попросился пожить у нас дома. Его совсем загнали с этой подписью. Он просто прятался.

Я спросил:

– Кайсын, а вы почему не подписываете? Вы за Солженицына?

– Писатель не должен травить писателя, – сказал Кайсын. – Как гончар гончара, кузнец кузнеца. У нас так не принято.

За это Кайсыну Кулиеву не дали Ленинскую премию (давно стоял на очереди), но дали Государственную. А к юбилею не дали Героя (хотя ему было положено), но наградили орденом Ленина.

Вегетарианские, однако, времена…

ПАЧКА В ДЕНЬ

В романе Александра Крона «Бессонница» (1977) есть интересный разговор. Пересказываю по памяти, но близко к тексту.

Журналистка спрашивает героя, ученого-биолога:

– А правда, что ученые работают над проблемой бессмертия?

Он отвечает:

– Нет, неправда. Да и незачем.

– Почему? Это же мечта человечества! – Журналистка изумлена.

– А потому, – объясняет ученый, – что это был бы страшный подарок. Смотрите, вот мы, допустим, добились, что человек биологически бессмертен. Значит, чтобы он стал по-настоящему бессмертным, мы должны наделить его невиданной, желательно абсолютной механической, химической, термической, радиационной прочностью. А это в принципе невозможно. Значит, случайная смерть человека будет ужасающей трагедией. Гораздо большей, чем сейчас. Сейчас мы можем утешаться: мол, все там будем, рано или поздно все умрут. Ну вот, некто умер раньше срока. Но именно раньше срока, срок-то все равно не за горами. А тут? Человека сбила машина, а он мог жить вечно! Как с этим смириться? Я уж не говорю о проблемах прироста населения, о бездетном мире…

А ведь и верно. Бог с ним, с приростом населения, мы не о том.

Не только бессмертие, но и непривычно длинная жизнь – те же проблемы. Нам обещают, что лет через пятьдесят люди станут жить вдвое дольше. А станут ли они вдвое устойчивее против травм, пожаров, отравлений?

И еще. Мне кажется, что вся структура нашей жизни соответствует ее средней продолжительности. Жили короче – карьеры делали быстрее. А сейчас живут долго и учатся черт знает сколько. Магистратура, аспирантура, докторантура… Значит, если будут жить до двухсот, то учиться станут до семидесяти? Интересные дела.

Остается вопрос. В пачке 20 штук сигарет – это исходя из обычной дневной порции курильщика? Или это курильщик выкуривает в день 20 сигарет, потому что в пачке столько?