Очищение - Роберт Харрис

— Одевайся, Тирон. Нам пора двигаться.

Пока я надевал обувь, хозяин рассказал мне, что произошло. В конце вечера Постумия нашла повод поговорить с ним наедине.

— Она взяла меня за руку и предложила прогуляться по террасе. На секунду я подумал, что она хочет предложить мне занять место Цезаря на ее ложе — для этого она была достаточно пьяна, а ее платье было открыто до самых колен. Однако нет: оказалось, что ее чувства к Цезарю поменялись со страсти на яростную ненависть, и все, что она хотела, это предать его. Постумия сказала, что Цезарь и Сервилия созданы друг для друга: «В мире не найдешь еще одной пары людей с такой холодной кровью». А потом она сказала — я цитирую ее дословно, — что Сервилия хочет быть женой консула, а Цезарю нравится трахать консульских жен, поэтому у них идеальный союз, и Цезарь сделает все, чтобы Силан победил.

— Ну и что в этом плохого? — задал я глупый вопрос, все еще не проснувшись. — Ты ведь всегда говорил, что Силан скучен, но заслуживает уважения и словно создан для высокого поста.

— Я бы хотел, чтобы он победил. Этого же хотят патриции и, как теперь выяснилось, Цезарь. Поэтому Силан — абсолютный фаворит. Настоящая борьба развернется за второе консульство — и его, если только мы ничего не предпримем, выиграет Катилина.

— Но, кажется, Сервий уверен в себе.

— Он не уверен, а слишком самонадеян. И именно таким он нужен Цезарю.

Я умылся холодной водой. Теперь я начал просыпаться. Цицерон уже почти вышел из комнаты.

— А можно узнать, куда мы едем? — спросил я.

— На юг, — ответил он через плечо. — На Неаполитанский залив, чтобы увидеть Лукулла.

Он оставил записку Теренции, и мы уехали до того, как она проснулась. Мы передвигались в закрытой повозке, чтобы нас не узнали, — нелишняя предосторожность, потому что казалось, что половина Сената, устав от необычно долгой зимы, направлялась на теплые курорты Кампаньи. Для того чтобы двигаться еще быстрее, мы практически отказались от сопровождения. С нами были только два телохранителя: похожий на быка Тит Секст и его мощный брат Квинт. Они скакали впереди и позади нашего возка.

Когда солнце взошло выше, воздух стал нагреваться и ароматы мимозы, высушенных трав и нагретых сосен постепенно заполнили возок. Время от времени я раздвигал шторки и любовался пейзажем. Я поклялся себе, что если у меня когда-нибудь будет маленькая ферма, о которой я мечтаю, то она будет на юге. Цицерон ничего не говорил. Он проспал всю дорогу и проснулся только ближе к вечеру, когда мы спускались по узкой дороге к Мицениуму, где у Лукулла был… хотел написать «дом», но это слово с трудом подходит к тому дворцу наслаждений, Вилла Корнелия, который он купил на побережье и почти полностью перестроил. Здание стояло на мысу, на котором, по легенде, был похоронен герольд троянцев, и оттуда открывался самый изысканный вид во всей Италии — начиная от острова Прогида, через невероятную голубизну вод Неаполитанского залива и кончая горами Капри. Мягкий бриз колебал верхушки кипарисов, когда мы высадились из нашего экипажа. Мы как будто прибыли в рай.

Услышав, кто к нему приехал, Лукулл сам вышел, чтобы поприветствовать консула. Ему было за пятьдесят, и он выглядел очень томным и неестественным. Было заметно, что он стал набирать вес. Увидев его в шелковых шлепанцах и греческой тунике, вы бы никогда не подумали, что перед вами великий военачальник, пожалуй, самый великий за последние сто лет, — он больше походил на учителя танцев. Но отряд легионеров, охраняющий его дом, и ликторы, расположившиеся в тени деревьев, напоминали, что его непобедимые солдаты пожаловали Лукуллу на поле битвы титул императора и что он все еще стоит во главе мощной военной группировки. Патриций настоял на том, чтобы Цицерон отобедал с ним и провел у него в доме ночь, но сначала предложил принять ванну и отдохнуть. Не знаю, что это было — его безразличие или изысканные манеры, — но Лукулл даже не поинтересовался причиной неожиданного приезда консула.

Цицерона и его телохранителей увели слуги, а я предположил, что меня разместят на половине рабов. Однако все было не так: как личный секретарь консула, я тоже был проведен в комнату для гостей; здесь меня ждала свежая одежда. А затем произошла самая невероятная вещь, которая даже сейчас заставляет меня краснеть, но о которой, как прилежный летописец, я обязан рассказать. В комнате появилась молодая рабыня. Она оказалась гречанкой, и я смог поговорить с ней на ее родном языке. Девушка была симпатичная — в платье с короткими рукавами — тонкая, с оливковой кожей, копной черных волос, заколотых булавками, но ждущих, когда их распустят. Ей было около двадцати, и звали ее Агата. С хихиканьем и жестикуляцией она заставила меня раздеться и войти в крохотное квадратное помещение без окон, стены которого были покрыты мозаикой с морскими животными.

Я стоял в нем, чувствуя себя дураком, когда вдруг потолок помещения исчез, и на меня полилась теплая пресная вода. Это был мой первый опыт со знаменитым душем Сергия Ораты, и я долго наслаждался им, пока Агата опять не появилась и не провела меня в следующую комнату, где вымыла и отмассировала меня — это было совершенно великолепно! Зубы ее были как слоновая кость, а между ними высовывался шаловливый розовый язычок. Когда я вновь встретился с Цицероном на террасе через час, то спросил его, воспользовался ли он этим выдающимся душем.

— Конечно, нет. В моем находилась молодая шлюха. Я никогда не слышал о подобном падении нравов. — Затем он недоверчиво посмотрел на меня. — Неужели ты решил им воспользоваться?

Я побагровел, а хозяин громко рассмеялся. Долгое время после этого, когда он хотел подразнить меня, то вспоминал душ у Лукулла.

Прежде чем сесть за стол, Лукулл показал нам свой дом. Главная его часть была построена сто лет назад Корнелией, матерью братьев Гракхов, но Лукулл в три раза увеличил его площадь, добавив два крыла, террасы и бассейн — все было вырезано в цельной скале. Виды были потрясающие, а комнаты просто великолепны. Нас провели в тоннель, освещаемый фонарями и украшенный мозаикой, с изображениями Тесея в лабиринте. По ступенькам мы спустились к морю и вышли к платформе, которая еле-еле возвышалась над водой. Здесь находилась гордость Лукулла — каскад искусственных бассейнов, заполненных множеством разных сортов рыбы, включая гигантских угрей, украшенных драгоценностями, которые приплывали на звук его голоса. Он встал на колени, и раб подал ему серебряное ведерко, полное рыбьего корма, который Лукулл осторожно опустил в воду. Поверхность мгновенно вскипела от десятков мускулистых тел.