Таежные встречи - Григорий Федосеев

Когда Лёвке и Черне не удаётся с первого наскока задержать зверя, они обычно гоняют его до тех пор, пока добьются своего или сами выбьются из сил. Иногда зверь проявляет удивительное упорство и уводит собак очень далеко, путая свой след по гарям, по чаще, однообразным белогорьям, но как бы далеко ни зашли собаки, они не собьются с пути, возвращаясь на табор, — это одна из замечательных способностей лайки. Они никогда не ходят напрямик, а возвращаются своим следом, повторяя в обратном направлении весь путь.

Точно определить, откуда возвратились вчера Лёвка и Черня к стоянке, можно было только по их следам, но, к сожалению, они исчезли вместе со снегом, который успел уже растаять. Мы были уверены, что в данном случае собаки оставались верными своей привычке и вернулись «пятным», т. е. обратным следом. Чтобы убедиться в правильности наших предположений, мы прибегли к испытанному способу. Днепровский с Лёвкой направились к трупу Чалки и далее на увал, придерживаясь того направления, каким собаки гнали медведя, а я остался на месте, чтобы наблюдать за поведением Черни. Если бы мы ошиблись, то Черня равнодушно отнёсся бы к уходу Лёвки, но оказалось не так. Только Прокопий и Лёвка отошли, Черня вдруг забеспокоился, стал нервно переставлять ноги и, не отрывая глаз, следил за ними. Его возмущение росло тем более, чем дальше они уходили. Он, видимо, рассуждал по-своему, по-собачьи: «Лёвку повели кормить, а разве я меньше его голоден?» Нужно было посмотреть на Черню, когда Днепровский и Лёвка скрылись. Обиженный несправедливостью, он стал тянуть меня вперёд, визжать, выражая этим своё негодование. В Черне проснулась звериная жадность и собачья ревность: это нам и нужно было. Через десять минут я догнал Прокопия, и Черня, натягивая поводок, уже сам шёл вперёд. Стоило ему только опередить Лёвку, как ревность прошла, он шёл уверенно, повеселевший, не переставая помахивать хвостом.

Черня был старше Лёвки на два года. Они были братьями по матери. Первый, несмотря на свой сравнительно небольшой возраст, имел большой опыт и не зря считался хорошей зверовой собакой. Лёвка же уступал не только в возрасте и сноровке, но и в характере. Черня был кобель ласковый и в работе темпераментный, тогда как Лёвка отличался нахальством и грубостью, но работал по зверю азартно, был бесстрашным в схватке с медведем, за что мы его любили и многое ему прощали. В критическую минуту, когда нужно было прибегнуть, к помощи собаки, мы всегда имели дело с Черней; с ним было легко «договориться», он быстрее, чем Лёвка, понимал, что от него требуют.

Всё сильнее натягивая поводок, Черня вывел нас на увал, и там мы узнали, что идём не собачьим следом, а своим, еле заметным на старом снегу. Стало ясно: возвращаясь вечером, собаки наткнулись на наш след и вышли к стоянке, выбросив из своего пути большую петлю. Всякое сомнение исчезло, и мы прибавили шагу.

Сколько раз, следуя за Черней, я восхищался его работой. Какое скрытое чувство руководит собаками, когда они с поразительной точностью восстанавливают свой путь, даже спустя много времени? Какое чутьё и какая память должны быть у них, чтобы не сбиться, проводя нас по чаще, по завалам или хребтам?! Иногда Черне приходилось вести нас за десятки километров к убитому зверю, делая по пути бесконечные петли, зигзаги, много раз пересекая один и тот же ручей. И не раз, когда он уводил меня слишком далеко, закрадывалось сомнение в правильности пути, я останавливал собаку и думал: «Не вернуться ли назад?» Но когда мой взгляд встречался со взглядом Черни, — я терялся. Он будто говорил: «Неужели сомневаешься и не видишь так хорошо заметные приметы? Вот перевёрнутая моей лапой палочка, а здесь я прыгал через ручей и помял траву. А запах, неужели и его не чувствуешь, а ведь он хорошо ощутим даже среди более сильных запахов!..» Я не выдерживал его умного взгляда, полного уверенности, и сдавался. Черня, натягивая поводок, шёл вперёд и вёл меня за собою.

Как же было не удивляться и в этот раз, когда он вёл нас к медведю? Ведь вчера мы с Прокопием шли на табор по снегу, а так как снег и после нас сыпал длительное время, то к моменту возвращения собак наши следы, безусловно, были занесены им. Если Лёвка и Черня тогда ещё улавливали на снегу наш запах, то с новым снегом, кажется, всё должно было исчезнуть. Но в действительности не так. Лайка с хорошим чутьём улавливает запах зверя или человека спустя даже сутки, тем более, если они идут тайгою и оставляют этот запах не только на земле, но, главным образом, на ветках, на листьях, на коре деревьев, к которым они случайно прикасаются. Когда же собакам приходится восстанавливать путь спустя более продолжительное время, то, безусловно, ими руководит память, способная запечатлеть всё до мелочи в окружающей их обстановке.

Спустившись в ложок, Черня свернул влево, и по размокшему снегу мы пошли вниз. Теперь нам стали попадаться: сбитый колодник, сломанные сучья и места схваток раненого зверя с собаками. Кое-где сохранились отпечатки его лап. Чем дальше мы продвигались, тем чаще останавливался зверь, он, видимо, слабел, а собаки, чувствуя близость развязки, с ещё большим ожесточением наседали на него. Я легко представил Лёвку в те минуты, когда обессилевший медведь потерял способность маневрировать и уже не мог отбиваться от него. Видимо, Лёвка всё больше и больше наседал на зверя, и та шерсть, которая всё чаще попадалась на нашем пути, указывала на его работу.

Через час, в просвете боковых возвышенностей ложка, показалась голубая полоска Кизыра. Мысль о том, что зверь мог уйти за реку, не на шутку встревожила нас, но Черня, дойдя до реки, свернул вправо. Он вывел нас на верх борта долины: и остановился. Именно там и произошла последняя схватка собак с медведем, и, судя по тому, что мы видели на той маленькой поляне, можно было поверить эвенкийской поговорке: «Медведь сначала помирает, а потом его сила покидает». Лес, колодник, пни — всё было изломано, свалено, вывернуто, будто зверь обломками отбивался от собак.

Черня, помахивая хвостом, перевёл нас через поляну, и мы оказались на краю небольшого ската, под которым виднелась густая чаща. Туда-то именно медведь и стремился, удирая по ложку, чтобы укрыться от расправы.

— Не зря, значит, собаки его тут держали, — сказал Прокопий, с любопытством осматривая чащу. — Попади он туда раньше — ничего бы ему не сделали собаки, могли бы и отступиться.

Действительно, Черня и Лёвка, будто понимая, что в густом ольховнике им не справиться с медведем, задержали его на поляне и вконец измотали силы зверя. Как видно из последующих событий, которые легко читались по оставленным следам, ему удалось вырваться с поляны, он бросился по крутому откосу вниз, но собаки, вцепившись в него, распяли задние ноги и, волочась следом, тормозили лапами его ход. Зверь, отгребаясь передними лапами, дотащился донизу и, обняв старую пихту, умер.