Любовь провокатора - Станислав Белковский

Возьмем, к примеру, Наполеона Бонапарта. Он зачем ввязался в войну с Россией-1812? Да, конечно, из-за нарушения нашей страной условий Тильзитского мира, Континентальной блокады и т. п., – скажет нам умный дискурсивный мужской историк и будет прав. Но прав и тот, кто скажет: у Наполеона был комплекс вины перед польской графиней Марией Валевской, матерью его старшего сына Александра, и потому он должен был поставить последнего польским королем при регентстве матери. Что никак не получалось без системной военной победы над Россией.

Еще простой общечеловеческий пример на тему подлинной власти. Вот если мужчина делает сексуальное предложение женщине и получает отказ – то что? Да, в общем, почти ничего. В порядке вещей. А если наоборот? Это уже, простите, для женщины форменное оскорбление. Можете не сомневаться, что, если оскорбленное создание захочет, «отказник» довольно быстро приобретет репутацию гея или импотента (или того и другого сразу).

Так кто на самом деле главнее-то?

В общем, пора догадаться о приличиях и пропустить даму вперед – на дороге к власти. Это я пишу в один из дней, когда кажется, что у нас тут мир. Но это только кажется. Война – это ведь не только когда стреляют тебе в грудь или спину. Но и тогда, когда автоматная очередь дребезжит прямо у тебя в голове.

О русском космосе

1

Видит Бог – я никогда ни строчки, ни словечка не написал о Сергее Ервандовиче Кургиняне. (Кто такой Сергей Ервандович Кургинян, читатели хорошо знают, потому я не расшифровываю и не привожу его титулов).

Почему не написал? Потому что я очень хорошо отношусь к С.Е. Кургиняну.

Для меня именно Кургинян – а никакой не Путин, положим – есть настоящий гарант стабильности. Знак того, что, как было сказано, «память спасена».

Вот ведь включаешь первую программу постсоветского телевидения, а там – Владимир Познер и Сергей Кургинян. Вместе. Точно как в 1989 году. И если Владимир Владимирович (Познер) за 20 лет отчетливо постарел, то Кургинян – ни на йоту. И говорит он почти тот же самый текст, что и 20 лет назад.

А ведь сменилось уже три поколения. На смену первому секретарю МК КПСС Прокофьеву пришел, скажем, Березовский, а на смену Березовскому, скажем, Сурков. И все слушали Кургиняна. И никто ведь не сказал: на что нам весь этот набор слов? Нет. Слушали и дослушали. Но не до конца, ибо конца все не видно.

И здания во Вспольном переулке, в любимом некогда центре покойной Москвы, где должен был разместиться театр Кургиняна «На досках», стоят как вкопанные. За 20 лет все большое имущество в стране уже несколько раз поменяло хозяев. ЮКОС ушел бесплатно в частную собственность и так же бесплатно вернулся в государственную (начальственную). Квартиры и дачи членов Политбюро ЦК КПСС стали достоянием сначала новых, а потом – новейших русских. И сам театр «На досках» едва ли сегодня есть. А комплекс во Вспольном – по-прежнему существует и принадлежит Сергею Кургиняну. Несколько поколений рейдеров прошли мимо – кто в небо, а кто и в землю. Кургинян с его недвижимостью – остался. Недвижим и подвижен, как потомок Сфинкса.

Недавно один мой политический друг сказал: смотри, кто в неизменности сохранился от самых ранних постсоветских лет – только трое: Зюганов, Жириновский, Чубайс. Да, действительно. Даже Явлинский, несмотря на всю занудность, сошел, как сходит городской снег перед весенним равноденствием. Но еще прежде Зюганова, Жириновского и Чубайса возник Кургинян. И он тоже с нами, по-прежнему. Из букв его имени, наверное, можно собрать слово «вечность». Если попробовать.

И чем больше я с ностальгическим восторгом вспоминаю 1989 год, когда деньги еще ничего не решали, а внезапная весна, казалось, никогда не обернется бетонной духотой, тем больше уверяюсь, что очень нужен и важен мне Сергей Ервандович – последний живой свидетель тех времен, поручитель их прошлой истинности и подлинности. Пока в пыльном воздухе Москвы рассеяна субстанция Кургиняна, можно быть уверенным, что те времена нам не приснились. «Но был он, пламень, был».

А потому – никогда ничего про него не хотел ни писать, ни говорить.

Ибо если бы захотел – что же должен был бы написать или сказать?

Что безразмерный цикл Кургиняна о модернизации и развитии так похож на триллер категории «Б»? Когда сначала тебе, кинозрителю, по идее, должно быть страшно, но вскоре становится просто смешно. Но не очень смешно, потому что как-то немного скучно. А потом и вовсе уходишь, бросив на месте остатки попкорна. Ведь невозможно смотреть, как отставной вампир в 1377-й раз от сотворения мира корчит одну и ту же «ужасную» рожу. И зал должен типа цепенеть. А зал и ухмыляться уже не в силах. Даже те три зрителя, что все еще остались. Просто потому, что им не нравится идея идти домой. У них нет дома, чтобы туда идти.

Я же не могу так написать про Кургиняна. Потому что очень хорошо к нему отношусь.

Или – что я могу сказать про виртуозное умение Сергея Ервандовича, прочитав семь слов на сайте «АПН Северо-Запад», написать диссертацию на тему «Выпадение АПН Северо-Запад из культуры как предпосылка консенсуса Юргенса-Белковского»? Вот вы, может, не верите, а я про это в газете «Завтра» читал. На полном серьезе.

Традиционный читатель, конечно, вряд ли поймет, при чем здесь Юргенс с Белковским и откуда берется их консенсус. Я это, признаться, тоже понимаю не до конца. Но рискну предположить. Сергей Ервандович, допустим, просто знает, что какой-нибудь староплощадной начальник не любит Юргенса и Белковского одновременно. А также и последовательно. Никаких других оснований для их консенсуса – равно как нарочитого упоминания его на огромной полосе «Завтра» – не существует. Вот вам и вся культура с последующим выпадением из нее.

И что же – я должен сказать, что такой плодовитый публицист, как Сергей Кургинян с опасной скоростью теряет ощущение языка? Например, когда совершенно не чувствует откровенной двусмысленности пассажей типа: это мне, замшелому, все содержание да содержание. Здесь ведь – прямая отсылка к бессмертному щедринскому: «поступив на содержание к содержанке, он сразу так украсил свой обывательский формуляр, что упразднил все промежуточные подробности».

Вот всего этого я, конечно, писать не хотел и не собирался, но, в конце концов, кто-то же должен был это сделать.

Неправда, что в России ныне нет свободы слова.

Напротив – может быть, никогда в русской истории у нас не было такой свободы слова, как сегодня. Можно говорить все что угодно: слова потеряли силу. Девальвировались. Обесценились. Раньше стоили, может быть, $1 000 за баррель. А сейчас – доллар за тонну в базарный день.

Владимир Путин, когда был президентом, восемь с половиной лет подряд говорил, что нам нужно «слезть с нефтяной иглы». И все эти восемь с половиной лет принимались только решения, усугублявшие зависимость России от этой самой нефтяной иглы. И содержимого соответствующего шприца.

Россия восстановила свое влияние в мире – много лет говорили почти все и почти везде. И продолжают говорить, хотя Россия полностью потеряла влияние даже на просторе своей бывшей Империи.

И так далее – примеров не счесть.

Позднероссийская власть денег, она же монетократия – освободила слово, умножив его на нечто, близкое к нулю. Кто сказал, что мы обречены молчать? Мы обречены говорить. Но нас некому слушать. Мы обречены писать, но некому нас читать.

Что ж – пошлем привет царю Мидасу: наши желания исполнились. Мы хотели свободы слова, и мы ее получили.

Когда слово в России было запретным и дефицитным, как черная икра XXI века, когда за него сажали и убивали, когда слово гремело оружием и вызывало привыкание, как наркотик, – тогда-то оно ценилось. И Солнце останавливали словом, и куда-то бросались гроба шестеркою дубовых ножек и т. п.

Потом мы вошли в эпоху перепроизводства слова. Когда за слово даже в морду никто уже не даст. Нет, кто-то даст. Человек из Чечни, например. Потому что в Чечне тотальной власти денег не наступило. Нет, конечно, деньги там тоже очень важны. Но там еще важна сила. А слово – составная часть силы. Так уж повелось из традиционных эпох.

В основной, материковой России слово потеряло силу, как соль. И перестало быть частью силы. Кричи, ори – не слышат; мертвецы – не слышат.

Меня часто спрашивают: «А как же это они тебе разрешают такое говорить?» Отвечаю: говорить вообще можно все. Если к разговору не прилагается, как минимум, миллиард долларов. А у кого нет миллиарда, те, как сказал один из идеологов правящей российской Системы девелопер Полонский, могут идти в одно мягкое место.