Далеко от Москвы - Василий Ажаев

— Ваш тост принимаю всем сердцем, — серьезно сказал Алексей.

За ним выпили и остальные.

Таня и Беридзе сидели друг против друга. Георгий Давыдович откровенно любовался Таней и думал: «Нарисуй художник такое лицо — и не поверят, очень уж красиво».

— Татьяна Петровна, вы приезжая или коренная дальневосточница? — спросил он.

— Коренная. Я родилась в Рубежанске. Мать и сейчас там живет. Учительница, уже старушка. Все зову ее к себе, но она не может расстаться со школой.

— А отец?

— Погиб под Волочаевкой. — Таня посмотрела на Беридзе, будто решая, стоит ли рассказывать и дальше. — Мне тогда было года четыре. Я его и не помню. Зато слышала много. Я горжусь отцом. У нас в семье бывал Бойко-Павлов... Вы знаете, конечно, кто это такой... Он хорошо говорил об отце. Бойко-Павлов пришел в наш институт на выпускной вечер и сказал большую речь, а ко мне обратился отдельно: «Твой отец, Петр Васильченко, был верным коммунистом и храбрым партизаном. Ты не забывай, чем ему обязана... Жаль, что он не дожил до этого дня, мой славный боевой товарищ!»... Подумайте, как я разошлась! — спохватилась Таня. — Совсем неинтересно вам слушать такие подробности.

Но Беридзе было интересно слушать Таню, его растрогал се рассказ. Он принимал близко к сердцу все, что имело отношение к девушке. В шуме голосов он различал сейчас лишь ее голос.

Серафима расстроилась: гости рано покинули стол, на кухне так и не дождались своей очереди пирожки. Она грозилась отшлепать Женю — та первая вскочила из-за стола и убежала в комнату Ольги. Оттуда послышался патефон.

— Вальс «На сопках Маньчжурии», — объявила Женя, появляясь. Она раскраснелась, глаза и щеки ее горели. — Приглашают дамы, так как их больше. Соблаговолите, дорогой москвич?— она приглашала Алексея.

— Не могу.

— Не умеете? Даже забавно — не умеющий танцевать москвич!

— Не могу, — повторил Алексей.

— На что же это похоже? — спросила Женя, оглядывая всех. Шуткой она пыталась скрыть смущение. — Не похоже ли это на оскорбление личности? Вон он какой, лирик! Придется танцевать с Серафимой.

— Проверим, — сказала Таня, поднялась и подошла к Алексею. — Я приглашаю вас.

Алексей снова отказался. Беридзе, и тот удивился:

— Ты что, милый?

— Я сказал: не могу! Извините! — уже с некоторой злостью отрезал Ковшов.

— Приглашайте меня, — предложил Георгий Давыдович. — Танцор я не из важных, однако завертеть могу до смерти.

Таня внимательно взглянула на помрачневшего Алексея и протянула руку Беридзе:

— Покружимся. Только не вскружите мне голову.

Женя не отступалась от Ковшова:

— Какой вы смешной, наивный. Придумываете разные сложности. Пойдемте, потанцуем.

— Женя, отстань! — тихо сказала Ольга своим грудным, слегка вибрирующим голосом.

Козлова поглядела на нее, на Алексея, в досаде махнула рукой и убежала к танцующим.

Ольга с большой симпатией посматривала на Ковшова. Она много слышала о нем от Беридзе.

— Помогите мне закурить, — попросила она его; бинты на руках мешали ей.

Подойдя с зажженной спичкой, Алексей невольно встретился с ней взглядом. Ему показалось, что в широко раскрытых глазах ее, в глубине, лежит страдание.

«Обыкновенно глаза отражают работу разума, а в этих как бы видно сердце», — подумал Ковшов.

— Не люблю, когда женщины курят, — сказал он, отгоняя табачный дым. — Если бы я издавал законы, то строго запретил бы женщинам курить. Пусть уж пускают дым в глаза только фигурально.

— Медики много курят, профессиональная привычка. Лично я почти равнодушна к табаку. — Она потушила папиросу.. — Вы действительно не танцуете?

Он ответил не сразу:

— Танцую. Может быть, вам тоже покажется смешным и наивным, но я действительно как-то сейчас... ну, вот просто не могу танцевать. У меня жена на фронте. И даже не на фронте, а за фронтом...

— Вовсе это не смешно и не наивно! — взволнованно сказала Ольга и неловко пожала ему руку забинтованной своей рукой.

Они молчали, прислушиваясь к тягучей и грустной мелодии вальса.

— Мне очень хочется подружиться с вами, — сказала Ольга. — Порой так нужен умный и верный друг! Что я хотела вам сказать? Да! Я рада за вас, очень рада. Вы счастливый человек, хотя вам и не легко сейчас. В вашей любви нет сомнений, вас, очевидно, любят так же верно и чисто, как любите вы. А бывает другая любовь — темная, гнетущая. Представьте себе, вы полюбили, впервые в жизни — преданно, горячо. Но вот однажды видите — ваша любовь неправильная, она — несчастье. Но она существует, от нее так просто не откажешься. Вы не слышали пословицы: «Если хочешь быть любимой — люби»? Очевидно, это лживая пословица. Но я в нее верила. Я решила любить так, чтобы моя любовь сделала недостойного человека хорошим. — Ольга закрыла глаза; измученно лежали на коленях ее забинтованные руки. — А потом пришлось убедиться, что любовь непоправима, она безнадежна... Осталось одно: бороться с ней. Какая это ужасная борьба! В ней не может быть помощников, а победа не доставит радости.

Ольга отошла к двери и сиротливо стояла там. Гнетущее чувство передалось от нее к Алексею. Он не мог не подойти к Ольге, а подойдя, не знал, какими словами ее утешить.

— Ольга Федоровна... Я рад, что встретился с вами, — сказал Алексей. — Мне хочется, чтобы вы поверили в нашу дружбу. Знаете, я всегда готов придти на помощь, сделать все, лишь бы вам было лучше.

Он прижался губами к пахнущему лекарствами бинту на ее руке и, незамеченный никем, пошел к выходу.

Глава одиннадцатая

О старых грехах

По настоянию Татьяны Васильченко, Коля Смирнов созвал комсомольское собрание. Только он объявил повестку дня и предоставил слово Тане, как появились Батманов, Залкинд, Беридзе, весь состав партийного бюро и некоторые начальники отделов. Комсомольцы, вплоть до Генки Панкова, поняли, что руководство стройки придает большое значение предложению их бывшего комсорга.

— Продолжаем нашу работу, — с достоинством сказал Смирнов и кивком головы попросил Татьяну говорить.

Деловито изложив сущность своего проекта, девушка обратилась ко всем комсомольцам с призывом добровольно записываться в сквозную колонну связистов.

— Нам представляется возможность на деле доказать свой патриотизм, — говорила Таня.

Попросил слова Батманов.

— Нельзя больше, друзья мои, обходиться без проволочной связи, — сказал начальник строительства. — Нам она нужна, как человеку нужны глаза и уши. Вы слышали Васильченко — провод можно подвесить за шесть недель.

Ближе всех к Батманову сидел Генка Панков, он с жадным вниманием, чуть приоткрыв рот, пытливо смотрел на Василия Максимовича. Батманов приметил подростка и часто поглядывал в его сторону.

— Можно, разумеется, приказом назначить в колонну всех, кого назовет Васильченко. Я не хочу этого делать. Связистам предстоят большие испытания, придется работать в тайге при лютом морозе. За это нужно браться добровольно, с открытой душой и решимостью. Так на фронте бойцы идут выполнять важное задание. Кто не чувствует уверенности в своих силах, у кого нет такой решимости — пусть уж лучше остается на своем теперешнем месте.

— Кому дать высказаться, у кого есть предложения? — Коля с высоты своего роста оглядывал товарищей.

— Нечего высказываться, начинай записывать! — закричал кто-то.

— Запиши меня!

Смирнов постучал карандашом по столу:

— Шуметь не надо. Будем работать спокойно.

Приняли решение: поддержать инициативу Татьяны Васильченко, просить руководство закрепить за коллективом комсомольцев строительство проволочной связи как самостоятельный объект.

— Теперь откроем запись! — сказал Коля.

Подходили парни и девушки — чертежники, счетоводы, машинистки. Таня среди них увидела секретаршу Залкинда, молоденькую девушку с круглым личиком.

— Правильно, Зина! — одобрил ее парторг.

Услышав любимое имя, Алексей вздрогнул и внимательно посмотрел на девушку. Петя Гудкин взволнованно шептал на ухо Васильченко:

— Мне очень хочется пойти с тобой, Татьяна. Но я говорил тебе: Ковшов переводит меня на проектирование. Это же мечта моя!

— Оставайся, пожалуйста, со своей мечтой! — Таня отвернулась от чертежника.

— Идти мне или не идти, как думаете? — спрашивала Женя Алексея.

— Воля ваша. А как вы сами считаете?

— Мне безразлично! — пожала плечами Женя. — Я экономист, выполняю нужную работу. По совести, не очень хочется уходить отсюда.

Ковшову не понравился ее ответ.

— Да меня Гречкин все равно не отпустит, — добавила она. — Он говорит — я его опора. Ручаюсь, это обо мне он нашептывает сейчас начальнику строительства.

Действительно, Гречкин придвинулся к Батманову и доказывал ему: хорошо, что все комсомольцы готовы идти с Татьяной Васильченко, но некоторых отпускать нельзя, они нужны как специалисты.