Рот, полный языков - Ди Филиппо Пол

— Вы были на бумажной фабрике и кожевенном заводе? Заполнили цистерны?

— Да, сеньор, всё сделано, как вы передали.

— Тогда начинайте.

Пожарные развернули брезентовые шланги и принялись усердно качать насос. В студенистую массу ударили тугие струи, поднимая густые клубы пара. Воздух наполнился едким запахом химикатов.

К Кинкасу присоединился отец Тексейра.

— Я почти слышу вопли демонов, которых низвергают обратно в ад.

— Я вас понимаю.

— Что с вами, мой добрый друг? Мне кажется, у вас есть какая-то ещё причина для беспокойства.

— Эта погибшая женщина… Когда-то мы были близки.

Тексейра нахмурился.

— Я должен с вами поговорить, Арлиндо. Давайте, когда всё окончится, уедем вместе.

— Хорошо, святой отец.

Цистерна за цистерной химикаты, разрушающие клетки, перекачивались в живое озеро. Сперма умирала, превращаясь в зловонную гниль. Убедившись, что его рецепт работает, доктор окликнул пожарных:

— Окатите всю землю в пределах рва, и как следует.

Кинкас отвернулся и побрёл через толпу к воротам. Ему хотелось побыть одному. В шелестящей тени огромного дерева он заметил двух женщин, сидящих в обнимку под одеялом. Одна плакала, другая молча гладила её по голове. Кинкас направился к ним.

— Могу я вам чем-нибудь помочь?

Плачущая женщина повернула голову. В лунном свете сверкнули ярко-рыжие волосы.

— Ах, сеньор, мы не знаем, что и делать. Хозяева мертвы, вся прислуга потеряла работу. Куда же нам теперь?

Кинкас ласково похлопал её по плечу.

— Как ваше имя, сеньорита?

— Маура. Маура Колапьетро. А это Мэй-Мэй — она немая.

— Кем вы работали?

Маура улыбнулась.

— Я была горничной сеньориты Реймоа, а Мэй-Мэй — её портнихой.

Кинкас немного подумал.

— Если так, то я, наверное мог бы найти для вас работу в своём заведении. Гостиница «Ясный полдень». Приходите в понедельник.

Маура радостно взвизгнула и бросилась Кинкасу на шею. Мэй-Мэй последовала её примеру, молча, но с искренним чувством.

— Не знаю, как и благодарить вас, сеньор!

Окружённый благоухающей женской плотью, Кинкас ощутил одновременно блаженство и страх.

— Не стоит благодарности, я деловой человек и всегда рад случаю нанять хорошего работника.

Кинкас бросил взгляд через плечо на развалины и, заметив приближающуюся фигуру отца Тексейры, поспешил вежливо отлепить от себя благодарную парочку.

— Извините, я должен идти. С вами всё в порядке?

— Да, теперь в порядке, благодаря вам! Кого нам спросить в гостинице?

— Сеньора Кинкаса. Итак, до понедельника.

Оставив счастливых женщин сидеть под деревом, Кинкас подошёл к священнику.

— Давайте поедем в вашей двуколке, Арлиндо, — предложил тот, — а мою оставим нашему уважаемому доктору. Я ему уже сказал.

Отъехав от опустошённого поместья, превратившегося в отравленное болото, мужчины долго молчали. Потом Кинкас спросил:

— Который час, святой отец?

— Уже почти десять. У вас назначена встреча?

— Вообще-то да, но я не уверен, что найду в себе силы присутствовать.

Священник усмехнулся.

— Хотите, угадаю? Вы собирались посетить дом сеньоры Граки и попробовать новых девочек.

— Как вы узнали?

— Иво и меня пригласил.

— И… вы согласились?

— Конечно, — кивнул Тексейра. — Женщины с Трёх Озёр имеют непревзойдённую репутацию.

— Но ваши обеты…

— Ерунда! Обеты нужно исполнять сердцем. Бывает, что человек сохраняет телесную чистоту, а душа его черна как ночь. Бывает и наоборот. Рим очень далеко отсюда, друг мой, и белые люди совсем не приспособлены к горячим необузданным тропикам. Неужели после всего, чему мы только что стали свидетелями, вы решитесь утверждать, что здешняя распущенность хоть немного отвечает европейским нормам? Иной климат диктует соответствующую этику и тип поведения. Не так ли, Арлиндо?

— Наверное, вы правы, святой отец.

— Пожалуйста, Арлиндо — в свете того, куда мы оба направляемся — зовите меня просто Бальтазар.

— Хорошо, святой… Бальтазар.

— Надеюсь, вы согласитесь сопровождать меня в наш излюбленный притон, если я изберу это для вас в качестве епитимьи?

— Епитимьи? — усмехнулся Кинкас. — Чем же, интересно, я заслужил такой необычный вид искупления? Все мы, как говорится, не без греха, однако мне что-то неизвестны преступления, за которые грешников бросают в жаркие объятия шлюх.

— Вы поддались чарам ведьмы, друг мой, и ваше отношение к ней граничит с идолопоклонством.

Едва не выпустив из рук вожжи, Кинкас не нашёлся что ответить. Выдержав строгую паузу, отец Тексейра продолжал:

— Я всё знаю, Арлиндо. Сплетники из вашей гостиницы не упустили ни одной подробности, так что я без труда догадался, кто была та погибшая женщина. Не сомневаюсь, что разрушение дома Реймоа — дело её рук. Нам всем очень повезло, что она мертва.

Кинкас молчал.

— У вас просто не хватает силы духа согласиться со мной, — укоризненно проговорил священник, — что уже служит верным признаком дьявольского обольщения. Когда я говорю о гробах повапленных, сияющих снаружи, но наполненных тленом, то имею в виду именно это.

В голосе Кинкаса, полном праведного возмущения, прозвучала нотка неуверенности.

— Если бы вы знали её как я, Бальтазар… — начал он.

— Мне и не нужно её знать. Будь она хоть самой Матерью Божией, ваше чрезмерное поклонение и то представляло бы опасность. Я вижу недоверие в ваших глазах, так позвольте мне рассказать вам одну историю. Надеюсь, вы найдёте её весьма поучительной. ещё в семинарии я познакомился с неким Жоакимом Кабралом. Мы были добрыми друзьями, но сразу после выпуска наши пути разошлись. Милостью Господа я получил место в Сан-Паулу, а Жоакима послали в Пернамбуко наставлять на путь истинный фермеров на плантациях какао. В его сельском приходе не было ни просвещённой компании, ни шумных городских развлечений. Жоаким отличался умом и образованностью, не говоря уже о темпераменте, и вдруг оказался среди краснокожих дикарей и неотёсанных крестьян — и ни одной прекрасной дочки плантатора по соседству. А до индейских женщин он не мог и пальцем дотронуться, иначе его высушенная голова мигом оказалась бы на поясе у какого-нибудь вождя. Местные племена нисколько не походили на наших мирных аборигенов, которые за последние столетия испытали облагораживающее влияние нашей культуры. За весьма короткое время Жоаким перечитал весь свой скудный запас книг, пресытился общением с соседями и исчерпал сухие прелести онанизма. Он всей душой жаждал женской плоти, и настолько измучился, что даже стал заглядываться на молодого осла, самого чистого и откормленного в округе. И тогда у него возник невероятный план. Он решил, что сам продукт, которым изобиловал тот район, может послужить ему утешением. Скорее всего, источником его вдохновения послужили слухи о проделках рабочих на каучуковых плантациях. Жоаким добыл где-то мешок какао-бобов последнего урожая из тех, что не годились для экспорта, и наняв себе в помощь индейцев, сварил фунтов сто сладкого чёрного шоколада. Потом смастерил из листового олова фигуру женщины — с широкими бёдрами, грудью и всем, что положено, — и залил горячим шоколадом, не забыв вставить между ног длинный стержень. Несколько дней ему пришлось ждать, пока содержимое формы остынет. Чтобы ускорить дело, он погрузил своё творение в холодную проточную воду, подаваемую из реки по целой системе желобов. Наконец, когда торжественный день настал, он распустил рабочих и, дрожа от нетерпения, разбил оловянную оболочку. Женщина вышла на славу, совершенная во всех деталях, включая соблазнительное отверстие. И разумеется, поскольку авторство проекта принадлежало самому Жоакиму, она была его идеалом. Жоаким полагал, что сможет совершить задуманное прелюбодеяние лишь один раз, поскольку oт его жарких ласк шоколадная плоть растает и деформируется. Он решил, что будет собирать останки своей любовницы и отливать её заново, добавляя новый материал, чтобы восполнить неминуемые потери. Однако произошло непредвиденное. Что тут сыграло роль, неизвестно — то ли сверхъестественная похоть святого отца, то ли дьявольские козни индейцев, — так или иначе, шоколадная женщина ожила! Когда Жоаким разделся и заключил её в объятия, она ответила ему с невероятной страстью. Шоколадные веки раскрылись, показав шоколадные зрачки, а шоколадный язык показался между губами и проник ему в рот. Женщина легко раздвинула ноги, и её шоколадное лоно приняло напряжённый член священника, зажав его в тугие тиски. Жоаким совсем потерял голову и пустился вскачь, точно солдат, вернувшийся с фронта. Когда он кончил и вытащил член, белая начинка потекла из шоколадной щели, будто из надкушенной конфеты. Безмолвная любовница, сладкая и нежная, совсем не пострадала от неистовых ласк — видимо, её сверхъестественная плоть каким-то образом могла сама собой восстанавливаться. Жоаким был на седьмом небе от счастья. Так продолжалось несколько месяцев. Он хранил своё сокровище в прохладном помещении с проточной водой и каждый день развлекался сколько хотел. А потом наступила небывалая засуха. Солнце палило вовсю, дождей не выпадало ни капли, земля потрескалась. Наконец пересохла и река. Плантации были заброшены, и Жоакима вызвали в столицу к епископу за новым назначением. Шоколадную женщину он взять с собой не мог, но настолько к ней привык, что пошёл против воли начальства и остался. Однако воды с каждым днём становилось всё меньше, и наконец благодатный источник совсем иссяк. Шоколадная женщина начала таять. Жоаким плакал и рвал на себе волосы, но сделать ничего не мог. Всего за несколько часов его красавица превратилась в оплывшую тёмную кучу на полу. И что же сделал Жоаким? Как вы думаете, Арлиндо? Он стал её поедать, запихивая в себя шоколад целыми фунтами, словно дикарь на ритуальном пиршестве. Провёл рядом с ней больше суток, весь перемазавшись шоколадом — ел и ел, пока его живот не раздулся как бочка, а кишки не завязались в узлы. Сильно отравился, но всё же выжил, и долгие годы спустя рассказал мне эту историю, как я рассказываю её вам.