Напоминание - Энна Аленник

Именно в этом месте блаженно свернулась третья гюрза, нежась и готовясь к смертоносному акту. Гюрза зашипела, подняла головку- тотчас подняла головку жена, защищенная поднятым углом тюфяка.

«Ты что-то забыл здесь? — удивилась она и так мило, полусонно пошутила: — Надеюсь, не скальпель?»

В ответ она услышала шипенье не змеи, а мужа: «Не шевелись!»

Алексей Платонович обвел взглядом поверх очков своих гостей, убедился, что их глаза хорошо, не скучно расширены, и теперь можно от общего стола перейти в соседнюю комнату к своему, уединенному.

Он бесшумно поднялся, вежливо улыбнулся и деликатно задал вопрос, по его мнению содержащий и ответ:

— Надо ли говорить, чьей победой закончился поединок «Благородный супруг — Гюрза-три?»

Ответ был не таким, на какой он рассчитывал.

— Надо! — ответили ему гости довольно настойчивым хором.

— Скажи, как ты гюрзу извлек, — потребовал академик Сергей Михеевич.

Хозяин дома присел, не коснувшись стула, чтобы ответить, не возвышаясь над своими гостями:

— Гюрза-три была схвачена пониже головки, как обычно хватают их охотники за змеями. Но когда она была схвачена, ее извивающийся нижний завиток мелькнул над лицом моей супруги.

— Не мелькнул, скользнул по лицу! — поправила Варвара Васильевна и провела рукой от уха до уха, как бы стирая со щек змеиный след.

— Вот кто вам лучше меня доскажет, — обрадовался Алексей Платонович и исчез за дверью спальни-кабинета.

Варвара Васильевна снова представила себе, чем эта гюрзиная история могла окончиться, и не хотела о ней говорить. Сказала только:

— Но этот проклятый завиток свое дело сделал. С тех пор змеи в квартире Коржина не водятся и, надеюсь, водиться не будут.

Матильда Петровна поспешно заявила, что прекрасно понимает, насколько лучше жить без ядовитых змей в кровати.

Сергей Михеевич выразил одобрение по поводу столь здравого и мудрого отношения Матильды Петровны к змеиному вопросу. Затем этот академик, похожий на рыцаря печального образа, начал обсуждать змеиный вопрос с Николаем Николаевичем и Саней в более широком аспекте. Варваре Васильевне хотелось послушать их беседу, но пришлось занимать разговором остальных гостей.

Хозяин дома отсутствовал минут сорок. Он вышел к гостям со статьями для Сергея Михеевича и обещанными переводами для хирургов, в том числе и тем, который он за эти сорок минут закончил.

Бобренок поделил переводы с Грабушком, поблагодарил хозяев, поднялся, посмотрел на гостей упомянутым взглядом, взывающим к совести, и попрощался.

И через полчасика у Варвары Васильевны были все основания снова сказать:

— Он мне все больше нравится.

Глава вторая

— Тишина — прекрасна!

— Кто это шумит о тишине?

— Коржин.

— Зачем так громко?

— Глупость хочет перекричать.

— Вот чудак!..

(Из услышанного в клинике пишущим человеком, которому в этой главе, к прискорбию, придется быть одним из действующих лиц.)

1

На месяцы летних каникул супруги Коржины покинули Минск. Они отбыли в центр благословенной Ферганской долины — в цветущий город Фергану. Алексея Платоновича туда настойчиво приглашали, сулили медицинские соблазны, все блага и спокойный отдых.

Коржины собрались с такой быстротой, что письмо о намерении принять приглашение дошло до пишущего, когда они уже перевалили Уральский хребет и сперва грелись, а потом жарились в вагоне, как утки в духовке, да еще глотая пыль с паровозной гарью.

Но, как явствовало из письма с дороги, — ну как тут не вспомнить с благодарностью волчий билет и привитую этим билетиком привычку к перемене мест! — им нравилось решительно все. Нравился даже вагон-духовка, на этот раз — мягкий, ибо он уже начал исцелять глубоко продрогшие бедные ноги Варвары Васильевны.

На отдельной страничке Алексей Платонозич сообщал, что его подопытные страдалицы-мышки умерли. Он так и написал: не подохли, не передохли, как пишут о четвероногих, а умерли. И он похоронил их в аккуратно вырытой могилке, с грустными мыслями о судьбе всех подопытных. Но с мыслями и обнадеживающими, потому что эти мышки еще больше подтвердили вероятность вирусного происхождения рака. А такое предположение было у него уже довольно давно, и он хотел поделиться им на московском совещании онкологов. Однако председатель, один из самых уважаемых онкологов, самый искренний друг Алексея Платоновича, прочитав его тезисы, не дал ему слова. Он назвал эти тезисы ни много ни мало бредом собачьим, да еще при сем добавил, что не желает видеть, как над удивительнейшим из хирургов будут потешаться онкологи всея Руси.

Вот и выходит, что Саня в вечер возвращения Коржина с этого совещания ошибся только в том, что его отец получил афронт. Фронта не было, потому и афронта не могло быть, но оценка ниже единицы с минусом, приятненькая оценка «бред собачий», — все-таки была.

Дорожное письмо Алексея Платоновича заканчивалось так:

«Зато у могилки подопытных мышек рядом со мной стоял человек со светлой головой, чутким сердцем и руками истинного хирурга. Догадались, кто?.. Да, Николай Николаевич Бобренок.

Если — не доведи аллах! — Вам понадобится помощь, обратитесь к нему.

С зауральским приветом А. К.»

О помощи Алексей Платонович написал потому, что однажды этому адресату, тогда еще студентке-первокурснице, извлеченной в сильно изувеченном, бессознательном виде из поезда дальнего следования, потерпевшего под Минском крушение, уже пришлось оказывать помощь.

— Небольшую, — объяснил ей потом Бобренок, — с того света пришлось вернуть на этот.

— Как наше дитятко? — спрашивал Алексей Платонович, подходя к ее койке. Затем опускал руку в оттопыренный карман и извлекал оттуда яблоко, либо телячью отбивную в клееночке для компресса, либо порядочный кусок домашнего пирога — в той же упаковке.

Оказывается, он занимался дома воровством. Да, занимался, когда знал, что у него в клинике лежит больной и ему никто не носит подкрепляющих передач, а это подкрепление крайне необходимо.

Варвара Васильевна делала вид, что воровства не замечает. Но иногда не выдерживала, говорила, что не может покупать и готовить на всю клинику, и что это уж чересчур, и надо знать хоть какую-то меру.

«Дитятке» никто передач не носил. У нее не осталось ни денег, ни удостоверения личности. Платья — и то половина на ней осталась. Вместе с платьем поддело и сорвало кожу. Лоскутами, вся в осколках стекла, свисала она с плеча, лопатки и с макушки головы — с волосами вместе.

Но на том свете пришлось побывать не из-за этих лоскутов, не из-за треснувшей лопатки, а из-за маленькой, пустяковой подколенной ямки. Кто из здоровых ее берет в расчет, кто помнит, что она есть? Кто знает, что у нас под коленом, в этой ямке, находится сосудистонервный пучок? И что сосуд там большой? Оказывается, при ранении из него сильно хлещет кровь. А тут сосуд был совсем разорван. Можете себе представить, как она хлестала и сколько ее выхлестало?

По-видимому, когда толчком вдавило внутрь вагонную стенку с окнами, кусок стекла угодил в подколенную ямку рухнувшей ничком пассажирки.

Когда она начала слышать, до нее донесся голос, объясняющий студентам, почему было трудно соединить края сосуда и надлежащим образом сшить. Она не знала, что речь идет о ее сосуде, голос доносился словно бы откудато издалека, и она перестала его слышать, погружаясь в забытье, в ту приятную, легкую тишину, в какой рождаются заново.

И только тогда, когда пассажирка смогла говорить, выяснилось, что она студентка из Ленинграда, в Минске у нее — никого. Нет, телеграмму домой не надо, там с ума сойдут. А так еще не волнуются. Знают, что ей долго добираться поездом, долго от поезда и письмо с места не скоро до них дойдет. Вот когда поправится — спасибо, если дадут телеграмму: «Вышлите деньги на билет. Подробности при встрече».

Прошла еще неделя. Если бы кто-нибудь из близких у нее здесь был, ее следовало бы выписать. Освобождения койки ждала неотложная больная. Но для отправки в Ленинград, с глаз долой, было рановато. И была она еще очень слаба.

Алексей Платонович, вероятно, ух как красноречивожалостливо обрисовал это затруднительное положение Варваре Васильевне, и она разрешила на несколько дней перевезти «бедняжку-студенточку» к ним.

Так началось знакомство пишущего с Коржиным, его женой и его сырой квартирой.

Бедняжку привезли к ним на «скорой помощи», в больничном белье и больничном халате. Поверх Варвара Васильевна на нее натянула теплющий Санин свитер.

— Хоть он велик, зато почти как платье, не будут стынуть колени. И приятно на него глядеть: свитер напоминает о сыне. Он так редко приезжает. А вещи лежат, лежат… и тоже устали ждать.