Чистилище Сталинграда. Штрафники, снайперы, спецназ (сборник) - Владимир Першанин

– Персюкова к особисту! – крикнул он.

Повели. Уголовник пытался заговорить по дороге с сержантом, тот отмалчивался. Когда Персюк схватил его за плечо, Борис отпрыгнул и поднял винтовку. В глазах парня сквозила ненависть, палец лежал на спусковом крючке. Персюк видел, тот готов выстрелить и борется с собой.

– Тихо, тихо, – забормотал Персюков, показывая пустые ладони.

У Стрижака имелась своя информация. Он с порога спросил уголовника:

– Бежать собрался?

Персюк видел, на столе нет никаких бумаг. Особист не собирался проводить расследование, за его спиной нетерпеливо перетаптывался помощник. Тимофей вспомнил рассказы о смерти Марчи, которого застрелили походя, просто так и бросили в скотомогильник. Молчание затягивалось, помощник проявлял нетерпение, у Стрижака дернулись мышцы на скуле.

– Товарищ майор, только время теряем, – сказал помощник. – Вывести его, и все дела.

Персюк понял, что просто слова его не спасут. Надо говорить по делу.

– Собирался, – кивнул он, – но не сбежал.

– Почему?

– Страшно было. Поймают.

– На передовой тоже подохнешь, – равнодушно сказал особист. – Какая разница?

– Там хоть какой-то шанс. Один из десяти. Мало, но играть можно.

– Один из ста, – уточнил Стрижак. – Шагай во взвод и без фокусов.

За то время, пока рота стояла на пополнении, многие обзавелись подругами. Большинство женщин буквально за час, непонятно откуда, узнали об отправке. Они облепили забор, тревожно переговаривались и ждали. Елхову пришлось дать полчаса на прощание. Старшину Глухова провожала Зина с подругой Таней. Причем Таня не обращала внимания на своего кавалера Аркадия Сомова, а обнимала старшину. Тот сумел задурить головы обеим женщинам.

– Береги себя, Проша, – просили они.

Вора Надыма, который последнее время ушел в тень, провожала толстуха с двумя детьми. Женщина ревела, Надым нервничал и повторял:

– Хватит, идите домой.

Уголовники над ним посмеивались:

– Ну и плюху нашел.

Надым оттолкнул женщину и пошел к казарме. Непонятно, что чувствовал этот человек. Неписаный закон запрещал настоящим ворам иметь семьи. Женщин полагалось презирать, использовать, как вещь, а затем выкидывать. Надым с его возможностями мог бы найти кого поприличнее, но он привязался именно к толстухе и ее детям. У двери казармы обернулся и крикнул:

– Я вернусь.

Скрытного Воронкова провожала высокая стройная девушка. Судя по всему, политрук много чего ей наобещал, а сейчас тяготился непрошеным визитом. Он тоже уговаривал девушку идти домой и врал, что напишет ей. Виктор Васильевич легко рвал такие отношения, подруга ему надоела, и он опасался лишь одного, чтобы она не забеременела. Повторного скандала, как это случилось со связисткой, он боялся. Воронкову снова пообещали должность в политотделе, и ненужные хвосты были ни к чему.

Борис Ходырев прощался с Катей. Оба не находили нужных слов и молча держали друг друга за руки. Время бежало быстро, когда осталась минута или две, они заговорили, перебивая друг друга.

– Катька, дождись. Я на тебе женюсь, ей-богу.

– Боречка, береги себя, не лезь куда попало.

– Ты скажи, согласна?

– Мама носки и рыбу сушеную передала. Возьми.

– Мои родители не против будут, а по весне…

Никита, брат Кати, вмешался в бестолковый разговор, сунул Борису сверток и заверил:

– Я тут присмотрю, не сомневайся.

Катя наконец заплакала и несколько раз поцеловала жениха в щеки. Подвыпивший Никита неожиданно ляпнул:

– Эх, надо было тебе Катьке дитя заделать, тогда никуда бы не делась.

– Еще успеем, – вытирала слезы Катя, а Ходырева уже тащил за рукав лейтенант Маневич.

Рота срочно грузилась в машины. Бойцов 2-й штрафной роты провожали не только женщины, но и диковинный оркестр, собранный по инициативе капитана Елхова. Состоял он из огромной медной трубы – геликона, баяна и обычного горна, которым играют сбор и дают команды на подъем-отбой.

Способный музыкант Гриша Сечка, раздувая щеки, выводил на горне красивую мелодию марша «Прощание славянки». Баянист фальшивил, гармонь ревела не в такт, но получалось от души. Геликон также старался и притоптывал в такт облепленным грязью ботинком. Получалось до того трогательно, что женщины не выдержали и заплакали. Как обычно выпивший Сечка заливался на горне еще пронзительнее, не обращая внимания на сильный ветер и брызги осеннего дождя.

Затем музыканты сдали свои инструменты оставшимся в расположении роты писарям и погрузились на машины.

Глава 6 Передний край

Уже через полчаса грузовики врюхались в грязь. Их пришлось выталкивать, и это повторялось за ночь не меньше десяти раз. Когда рассвело, Борис увидел, все облеплены, словно панцирем, мокрой глиной. Одна машина поплавила подшипники, вторая перевернулась на мокром спуске. В остальные людей набилось, как селедки, ехали даже на подножках.

Похолодало, небо очистилось от облаков, взошло тусклое негреющее солнце. Ходырев потрогал пальцами затвор винтовки, он не двигался, забитый глиной. В сапогах хлюпала жижа, мокрая шинель облепила тело. Он стал считать людей, но вести учет было невозможно, в кузов набились люди из других взводов.

Сержант не видел, как перед рассветом сбежал Персюков. Он действовал хладнокровно и обдуманно. Перед этим Персюк в очередной раз предложил Надыму присоединиться к нему. Тот ответил отказом.

– Пропадешь ни за грош, – посочувствовал ему Персюк. – Из Сталинграда не возвращаются.

– Как карта ляжет, – коротко ответил Надым.

Кутузов тянул время и не хотел принимать никакого решения.

– Как хочешь, Мишка, – сказал на прощанье Персюк. – Когда рассветет, поздно будет.

Приятель никак не отреагировал, и Тимофей Персюков стал действовать в одиночку. Он неплохо подготовился. Украл в оружейке трофейный пистолет, в кармане шинели лежали деньги, а в вещмешке консервы и запасное белье. Когда колонна исчезла в утренней полутьме, Персюков дважды выстрелил в себя через котелок, набитый тряпьем, которое, как фильтр, задерживало пороховые газы.

Опытный уголовник рассчитал правильно. Двойное ранение вызывает меньше подозрений. Первую пулю он послал в бок, прошив кожу, второй раз стрелял в руку. Однако боль в боку оказалась такой сильной, что следующий выстрел получился неточным. Пуля перебила одну из костей предплечья, Тимофею сделалось плохо. Он присел и долго приходил в себя. Затем стащил шинель, гимнастерку и замотал раны бинтом.

Как и ожидал, на рассвете появились первые машины в обратную сторону. Его подобрали без лишних вопросов. В тыл везли раненых, состояние их было ужасным. Некоторые получили ранение три-четыре дня назад, повязки все это время не менялись, начиналось воспаление. Машину подбрасывало на ухабах, но если Тимофей, будучи здоровым, тряску раньше не замечал, то теперь каждый толчок вгрызался в тело щипцами.

Полуторка в очередной раз застряла. Те, кто покрепче, вылезли из кузова и толкали. Персюков тоже пытался помочь, но неосторожно надавил на раненую руку и едва не потерял сознание. Ни медсестры, ни санитара в машине не оказалось, ему помогли другие раненые и шофер. Примотали к перебитой руке дощечку-лубок, напоили водой, которой Тимофей не запасся. Он не рассчитывал, что в холодную дождливую ночь потребуется вода. А между тем пить хотелось нестерпимо, сохли губы, горели щеки.

– Э, браток, у тебя воспаление, – сказали ему.

– Так быстро? – удивился Персюков.

– Ну, как же быстро. Тебя когда ранили? Сутки, двое назад?

– Сегодня утром.

– Путаешь ты, не могли тебя утром ранить.

Тимофей замолчал. Машина остановилась посреди степи, людей стали выгружать. На заброшенной овцеводческой ферме находился перевалочный пункт.

– Почему дальше не везут? – спросил Персюков.

– Не успевают оборачиваться, сам же видел, что в санбатах творится.

Тимофей согласно кивнул. Конечно, он видел и все понимает. Основную часть прибывших положили на солому в огромный хлев, а наиболее тяжелых внесли в натопленный дом. Персюков оказался в тепле, хотя не считал себя тяжело раненным. Санитарка спросила:

– Где ваша карточка переднего края, товарищ?

Тимофей знал, что карточки выдают в местах боев, и ответил вполне убедительно:

– В кармане.

– В каком именно?

– Не тереби ты его, – сказал сосед с перевязанной головой. – Сама поищи.

Персюков хотел возразить. В кармане лежали деньги, вдруг возникнут вопросы. Санитарка извлекла «вальтер», который Тимофей в горячке не выбросил. Находке не удивилась, осторожно положила рядом, извлекла стопку червонцев и лишь затем удостоверение личности бойца переменного состава штрафной роты. Пистолет оказался самым убедительным аргументом.

– Оне, штрафники, ребята отчаянные, в рукопашку идут, – снова подал голос сосед. – Пистолет у фрица добыл.

Насчет денег вопросов не возникало. Финчасть аккуратно выплачивала денежное довольствие с риском для жизни, таково было правило для передовых частей в Сталинграде. Все же санитарка сходила к врачу, который не спал вторые сутки и пил крепкий чай, готовясь к новым операциям.