Аракчеев - Владимир Томсинов

Умирала его мать. И в душе своей Павел не мог не испытывать горького чувства утраты. Но, с другой стороны, мать была императрицей, и притом не по-женски властной и не по-матерински жестокой с ним. Она не пускала его на императорский трон, в тоске по которому он, 42-летний цесаревич, вконец истомился. Она хотела даже вообще не давать ему скипетра самодержавной власти, о котором он столько грезил. И вот его мать-императрица умирает. Какое несчастье! Наконец-то оно случилось!!!

Однако же ехать в Зимний дворец было надо, и после непродолжительной прогулки по вечернему Санкт-Петербургу Павел двинулся дальше. По прибытии в Зимний дворец он сразу же прошел к умиравшей императрице. Постоял. Затем вышел устраиваться. Выбрал себе комнату, смежную с той, где лежала Екатерина. Отдал первые распоряжения. После прибытия Павла императрица умирала еще целые сутки — до вечера 6 ноября. Но Павел сразу, как прибыл в ее покои, повел себя так, будто уже взошел на престол.

Для сановников эти сутки, когда во дворце еще присутствовала Екатерина, но уже был Павел, стали сутками великих и небывалых мук. С одной стороны, умирание всемогущей императрицы побуждало их предаваться скорби, но с другой — присутствие Павла, всходившего на престол, заставляло изображать радостное ожидание будущего. Эти чувства — скорбь и радость — столь одно от другого отличны, что с ума надо было сойти, дабы совместить их на своей физиономии и выражать одновременно!

Обосновавшись в Зимнем дворце, Павел вызвал из Гатчины Аракчеева. Алексей, получив от покровителя своего такое многообещавшее приказание, в тот же миг, как был в одном мундире, кинулся к лошади и галопом — в столицу! Не быв в Зимнем дворце ни разу и потому не зная расположения комнат, он долго и лихорадочно бегал по залам, пока наконец не отыскал нужный кабинет. Павел встретил Аракчеева радостно. Перед своим любимцем он мог не скрывать истинных своих чувств и мыслей. «Смотри, Алексей Андреевич, служи верно, как и прежде», — сказал он. Его Высочество уже ощущал себя Величеством — самодержцем всероссийским.

Высказав свои наставления «гатчинскому капралу», он велел позвать к себе сына Александра. Когда тот пришел к нему, Павел сразу заговорил об Аракчееве. Затем взял руки обоих и соединил со словами: «Будьте друзьями и помогайте мне!»

Из кабинета Павла Алексей и Александр выходили вместе. Увидев, что мундир фаворита нового императора насквозь мокрый от пота и весь забрызган грязью, и узнав, что Алексей примчался из Гатчины без какой-либо другой одежды, великий князь повел его в свои покои и дал ему на смену чистую рубашку из собственного гардероба.

Этот скромный Александров дар Аракчеев будет хранить у себя всю жизнь как памятный знак своего счастья, как входной билет в сферы высшей власти. В подаренной ему великим князем Александром рубашке он ляжет в могилу.

Где-то в половине десятого вечера 6 ноября 1796 года из кабинета, где лежала умиравшая императрица, раздался громкий, протяжный стон, который слышавшие его назовут впоследствии ужасным. Императрица Екатерина II испустила дух.

С этим стоном над Россией возносилась звезда нового самодержца, а вместе с нею и звезда верного его слуги — Алексея Андреевича Аракчеева.

Глава четвертая

«БЕЗ ЛЕСТИ ПРЕДАН»

С восшествием Павла на престол жизнь сановно-чиновного Петербурга резко переменилась. Новый император решительно взялся за рычаги управления Российской империей. То, что он сделал в первые же часы и дни своего царствования, будет впоследствии описываться в мемуарах современников, как правило, в самых черных красках и уничижительных тонах. Действия Павла в роли самодержца уподобят поступкам неразумного ребенка, исступленно ломающего подаренные ему игрушки.

Действительно, в азарте человека, долго и томительно ждавшего скипетра самодержавной власти и наконец получившего его, Павел совершал немало такого, что могло вызывать улыбку, смех, а то и подозрение в умопомрачении. Но при всем том деятельность императора Павла в целом была вполне осмысленной. Он вступил на престол, имея конкретную программу действий, сложившуюся в основных своих чертах, по меньшей мере, десятилетие назад и предполагавшую целую систему преобразовательных мер, касавшихся гражданской администрации и армии, суда и полиции, промышленности и торговли, дворянского землевладения и крепостного права.

Общий смысл всех планировавшихся Павлом реформ заключался в укреплении самодержавия и усилении его воздействия на общественную жизнь. Павел желал обуздать произвол сановников, стремился установить в обществе порядок, при котором соблюдались бы законы, царили принципы справедливости и правды. Роль главного гаранта такого порядка Павел отводил собственной персоне. Он мнил себя отцом и благодетелем отечества. Именно это сознание придавало его действиям чрезвычайную решительность.

Благодаря Елизавете и Екатерине II в русском обществе привычным стал стиль монархического правления, который условно можно назвать «мягким» или «осторожным». Обе императрицы взошли на престол в результате заговора, то есть «незаконным» путем, и правили, опираясь на традиционные порядки, стараясь угождать своему сановному окружению. Суть подобного стиля правления хорошо выразила Екатерина II в разговоре со своим статс-секретарем В. С. Поповым. Желая польстить императрице, Василий Степанович заявил ей однажды, что не перестает изумляться тому чрезвычайному усердию и ревности, с которыми все исполняют ее повеления и стараются угождать ей. «Это не так легко, как ты думаешь, — отвечала Екатерина, — во-первых, повеления мои не исполнялись бы с точностию, если бы не были удобны к исполнению. Ты сам знаешь, с какою осмотрительностию, с какою осторожностию поступаю я в издании моих узаконений. Я разбираю обстоятельства, изведываю мысли просвещенной части народа и по ним заключаю, какое действие указ мой произвесть должен. Когда уже наперед я уверена об общем одобрении, тогда выпускаю я мое повеление и имею удовольствие видеть то, что ты называешь слепым повиновением, и вот основание власти неограниченной. Но будь уверен, что слепо не повинуются, когда приказание не принаравлено к обычаям, к мнению народному, и когда в оном я бы последовала одной своей воле, не размышляя о следствиях. Во-вторых, ты ошибаешься, когда думаешь, что вокруг меня все делается только мне угодное. Напротив того: это я, которая, принуждая себя, стараюсь угождать каждому, сообразно с заслугами, достоинствами, склонностями и привычками, и поверь мне, что гораздо легче делать приятное для всех, нежели, чтобы все тебе угождали. Напрасно сего ожидать и будешь огорчаться; но я сего огорчения не имею, ибо не ожидаю, чтобы все без изъятия по-моему делалось».