Ученица чародея - Галина Манукян

Я лежала на душной перине. Над головой нависали складки голубого балдахина с коричневыми и белыми узорами и золотыми кистями по краю. Если это кровать, то почему она кружится? Они запрягли ее в повозку с лошадьми и пустили по кругу?

– Тпру, – пробормотала я, пытаясь прекратить вращение.

Хоть бы хны. Я приподняла голову, пытаясь получше рассмотреть, где нахожусь, но сразу же откинулась обратно на мягкую подушку. В висках стреляло. Ничего не оставалось, как таращиться вокруг себя лежа.

Мне показалось странным, что с полотнища над головой, с резных столбиков, к которым декоративными золотыми шнурами были подвязаны узкие пологи справа, с деревянных панелей на стене слева, с ажурной решетки у изножья кровати на меня смотрели черные распятия. Зачем столько?

По привычке я потянулась перекреститься. Звякнули кандалы на руках. Я долго, с недоумением и оторопью смотрела на черные грубые оковы и железную цепь между ними. Почему они на мне? Наконец, вспомнила и от ужаса того, что со мной произошло, вскрикнула во весь голос:

– Боже правый!

– Очухалась ведьма, наконец-то, – проворчал кто-то. Из-за полога показался грузный мужчина в тесных штанах и кожаной охотничьей куртке, из-под которой выглядывала несвежая рубашка.

На толстой перевязи болталась шпага, на поясе – кинжал в ножнах. Бородатое лицо с длинным мясистым носом и маленькими глазками, обрамленное темными кудрями с проседью, выражало недовольство и презрение. Мужчина зыркнул на меня и оперся коленом в ботфорте о перину. Его рука, затянутая в перчатку, с крупным перстнем на указательном пальце, потянулась куда-то за полог. Я инстинктивно начала отползать вглубь кровати. Двигаться оказалось затруднительно, потому что и ноги мои тоже сковывала цепь. Наконец, я уперлась спиной в деревянную стену и сглотнула в испуге, соображая, что делать и как защищаться.

Мне под нос сунули чеканный кубок.

– Пей.

– Спасибо, я не…

– Пей, – грозно повторил мужчина и ткнул кубком мне в губы.

Судя по голосу, это был тот самый де Моле, приставленный ко мне надсмотрщиком.

Лицо его пугало не только выражением, но и грубым шрамом, пересекавшим всю левую половину от переносицы до уха. А смогла бы я исцелить такой шрам? Даже если и смогла бы, не буду!

Я протянула отяжелевшие от оков руки и покорно выпила новую порцию вина. Мой надсмотрщик убрал кубок и сел в роскошное кресло, закинув ногу за ногу. Его жесткий взгляд смущал меня чрезвычайно. Это был взгляд воина, повидавшего реки крови и разрубленную плоть, безжалостный взгляд палача, способного задушить любого, если потребует король. Я оттянула вниз юбку, стараясь прикрыть щиколотки. И посмотрела на перстень с фиолетовым камнем на его руке. За какие заслуги де Моле его получил? Вряд ли за добрые дела…

Как ни странно, голова скоро перестала болеть, и раздражающее кружение вокруг меня тоже прекратилось. Я перелезла на край кровати и теперь сидела, пытаясь привыкнуть к оковам. На мне было вчерашнее платье, залитое потеками вина. Я вздохнула: ткань жалко, но себя еще жальче.

Стены достаточно просторной комнаты до середины покрывали красивые деревянные панели, над ними пестрели фрески, изображающие сюжеты из рыцарских баллад. За спиной надсмотрщика высилось изящное трюмо на изогнутых ножках, ширма и шкаф. Искусным резным орнаментом на мебели я бы непременно восхитилась, если бы на душе не было так скверно.

Судя по словам лекаря и по нестерпимому смраду, болезнь короля была гораздо более запущена, чем у графини. А это плохо, очень плохо. Во-первых, я не желаю исцелять тирана – отчего я должна страдать за его грехи? Наверняка и бедный народ Савойи будет счастлив избавиться от короля-самодура. А во-вторых, я наверняка отдам богу душу, если решу подчиниться. Долго выжидать, пока я соизволю согласиться на роль лекарства, герцог Виктор Амадей не станет. Не такой у него характер. Ему и так не терпится меня поджарить … – даже мурашки пробежали по спине. – А какие еще есть варианты?

– Уважаемый мсьё, вы не были бы столь любезны и не сняли бы с меня оковы? В них очень неудобно, – осторожно заговорила я с де Моле и невинно хлопнула ресницами.

– Только по приказу короля.

– Я обещаю вести себя примерно и не доставять никаких неприятностей.

– Только по приказу короля.

Я грустно потупилась, думая: «Ах ты, чурбан бесчувственный! Перпинос бесхвостый! Свинорыл и пиндохлыст! Чтоб на тебя, как на меня, навешали железяки по полпуда весом! И на нос твой, размером с овернскую колбасу! К тому же порезанную…»

Хмурый охранник сузил глаза, я мило и печально ему улыбнулась. Мда, а габаритами он значительно уступает Огюстену. Как бы это ни было эгоистично, я подумала, что помощь моего великана, хоть в виде помощника купца Огюстена Марешаля, хоть в виде Голема была бы кстати. Все равно ждать помощи неоткуда. И, пожалуй, в виде Голема он пригодился бы куда больше. Во мне маленькой ящеркой зашевелилась совесть, но я решила наступить ей на хвост – умирать в руках тирана было так же неприлично, как и использовать молодого гиганта для защиты. «Эй, Огюстен!» – мысленно позвала я.

В дверь постучали.

«Ой, так сразу?!»

– В чем дело? – гаркнул де Моле.

– Велено было доставить, – ответил детина с висячей родинкой на подбородке. – Вода из перужского источника.

– Заносите, – жестом указал надсмотрщик.

И несколько дюжих молодцев втащили огромную бочку. Они с шумом и плеском поставили ее по центру комнаты и вышли, потирая поясницы. «Нет, – вздохнула я, – одному Огюстену даже в виде Голема не справиться с гвардейцами, стражниками и прочей челядью герцога». И я с сожалением в мыслях дала Огюстену отбой: «Не ходи! Не ходи за мной, слышишь? Сиди, где сидишь. Госпожа приказывает…»

– Извините, а для чего бочка? – поинтересовалась я.

– Мне почем знать? – буркнул де Моле.

По взгляду было понятно, что он знал, бурундук пучеглазый. Я попыталась встать, но с цепью на щиколотках получилось не очень. А может, дело было не только в цепи, а в том, что пол шатался. Ай, мы на корабле? Я вытянула голову и глянула в окно. За стеклом не шумело море, а буйно и буднично зеленел лес. В желудке стало тоскливо. То ли голод, то ли тошнота, не поймешь. А кормить они меня будут? Лекарь вроде говорил, что надо, но пока я не заметила ни черствой краюшки с водой, ни жареного фазана…

Пить хотелось страшно, а кроме вина в графине на тумбочке ничего не было. До бочки с водой при такой качке и в цепях я не дойду. А если ползти… нет, вдруг эта Моль в перстне начнет делать что-то неподобающее. Я вздохнула и отхлебнула еще вина. Помирать, так навеселе!

Я снова плюхнулась на край перины и, сложив на коленях руки, от нечего делать попыталась вообразить красный поток, как вчера. Ярости не хватало, точнее, ее совсем не было. Мне представлялись какие-то веселые разноцветные змейки, подпрыгивающие у меня в животе. Когда они допрыгивали до самого горла, я начинала икать.

Интересно, а что если эта змейка выпрыгнет и укусит эту Моль усатую за нос? Я хихикнула. Де Моле посмотрел на меня подозрительно. Я отхлебнула еще вина и хихикнула громче. Он привстал, положив ладонь на эфес шпаги. «Во-от сейчас… – настраивалась я, щекоча выдуманным пальцем очередной змейке пузико. Та извивалась в моем животе и заставляла меня икать сильнее – ни дать ни взять – пьяница наутро возле таверны.

И вдруг в дверях появилась женщина. С вуалью, скрывающей лицо, с высокой прической, в медового цвета платье с белыми полосками. Она вошла бесшумно, но уверенно – как к себе домой.

– Де Моле, оставьте нас на минуту, – сказала она, и я узнала голос графини.

– Но по приказу короля…

– Приказ короля сейчас звучит из моих уст. Оставьте нас, любезный!

Надсмотрщик нехотя вышел, буркнув, что будет стоять у дверей.

Графиня решительно направилась ко мне и подняла вуаль. Под ее правым глазом расплылся внушительный сизый фингал. Я хмыкнула. Графиня поморщилась, но требовательно произнесла:

– Абели, душечка, ты должна мне помочь!

И я расхохоталась.

Графиня скривилась, и чем кислее и раздраженнее становилось ее лицо, тем больше меня разбирал смех.

– Не понимаю, что смешного… Неужели в тебе, Абели, совсем нет христианского сочувствия? Где же твоя набожность и добродетель? Разве для тебя это пустой звук?

При этих словах из уст королевской блудницы я прыснула еще сильнее, хлопая себя по коленям и притопывая пяткой по шатающемуся полу. Не знаю, что звенело громче – цепи или мой смех.

– Хватит, – взвизгнула, потеряв терпение, мадам де Веруа. – Раньше ты казалась мне славной и воспитанной девушкой…

– А вы – мне, – заметила я и подмигнула. – Мы обе здорово притворялись.

Графиня нахмурилась и ткнула пальцем в синее безобразие под собственным глазом: