Чужие сны и другие истории - Джон Ирвинг

Меня тоже одолевали не слишком веселые мысли. Я прохлаждался в Париже, не успев закончить в срок рукопись «Воображаемой подружки». Французская критика постоянно и открыто сравнивала меня с Мориаком. Один из его критиков как-то заявил, что Бог явно недоволен творчеством писателя. На это Мориак дал великолепный ответ: «Бога совершенно не заботит, что мы пишем, но, когда мы пишем правильно, Он пользуется нашими произведениями». (Я снова и снова твердил фотографам, что Бог едва ли найдет применение фотографии Джона Ирвинга с Франсуа Мориаком, однако фотографы не понимали подтекста моей шутки. Один из них связал отказ сниматься на фоне памятника Мориаку с моим… религиозным фанатизмом!)

А в Вермонте неспешно тянулись апрельские дни, и вместе с ними, в том же темпе — моя работа над «Воображаемой подружкой». В мае мы на несколько дней съездили в Калифорнию. К тому времени восстановительные упражнения сократились до двух часов вдень. Я обнаружил, что снова могу носить Эверетта на своих плечах. Мы показали ему Диснейленд. Правда, Эверетт чаще катался на плечах Колина и Брендана (им это было намного легче). Работа над «Воображаемой подружкой» продолжалась даже в самолете: на обратном пути я правил листы рукописи. К июню рукопись была готова.

Когда пишешь что-то, связанное с твоей биографией, проявляется странное, неистребимое чувство: ты начинаешь скучать по людям, о которых пишешь. Я никогда не скучаю и не скучал по героям своих романов, хотя кто-то из моих читателей говорил мне, что скучает по ним. Мне отчаянно захотелось позвонить людям, которых я не видел и не слышал более тридцати лет. В большинстве случаев потребность была вызвана не только ностальгическими чувствами. Моя память не могла удержать всех деталей, таких как весовая категория на том-то и том-то турнире или место, занятое (либо не занятое) кем-то из моих бывших соучеников и сокурсников.

Раза два я звонил Кей Галлахер, вдове Клиффа Галлахера. Я не мог упомнить всех эпизодов, связанных с Клиффом; их было слишком много. Мне было приятно разговаривать с Кей, но одновременно в душе поднималась острая тоска по Клиффу.

В марте девяносто пятого года умер Дон Хендри. По странному совпадению, это случилось как раз в тот момент, когда Дон Хендри должен был впервые появиться на страницах моих воспоминаний. В начале февраля умер мой канадский друг Филлип Борсос — кинорежиссер, поставивший «Серую лису». С ним я почти десять лет пытался сделать фильм по моему роману «Правила виноделов». Он умер от рака, не дожив до сорока двух лет. Это событие, печальное само по себе, вызвало другие печальные воспоминания, связанные со смертью Тони Ричардсона. (Тони ставил фильм по моему роману «Отель “Нью-Гэмпшир”». Он умер от СПИДа в девяносто первом году. Еще один режиссер — мой друг Джордж Рой Хилл, экранизировавший «Мир глазами Гарпа», — ныне угасает под натиском болезни Паркинсона.) Тони Ричардсон частенько звонил мне по ночам и спрашивал, не попалась ли мне какая-нибудь стоящая книжка. Он был страстным читателем. Мысли о Тони часто заставляли меня снимать трубку и звонить разным людям. Чем ближе я подвигался к концу «Воображаемой подружки», тем чаще становились мои звонки.

Тридцатого мая, в День поминовения, я позвонил в Крестед-Батт своему давнему другу Эрику Россу. Пока я был во Франции и отбивался от попыток снять меня на фоне памятника Мориаку, Эрик ездил в Ирландию, наслаждался игрой в гольф. Там его неожиданно скрутила подагра. Я никогда не играл в гольф и не страдал подагрой. Случившееся с Эриком имело оттенок какой-то жестокой комедии.

Вдохновленный разговором с Эриком, я решил позвонить Винсенту Буономано. По своей дурости я решил, что он, окончив школу Маунт-Плезант, по-прежнему живет в Провиденсе. Я запросил справочную службу штата Род-Айленд. Мне сообщили, что в районе Провиденса есть лишь один Винсент Буономано, который живет в Уорвике. Я сразу же позвонил туда.

Судя по голосу, мне ответила девочка-подросток. Я попросил позвать Винсента Буономано.

— А кто его спрашивает? — поинтересовалась она.

— Наверное, он меня не помнит. Мы не виделись со времен учебы в средней школе.

— Пап! — крикнула девочка.

Возможно, она крикнула: «Папа!» Мне показалось, что у Винсента большой дом и большая семья.

Мистер Буономано говорил со мной очень дружелюбно, но… это был совсем не тот Винсент Буономано, когда-то разложивший меня на лопатки в третьем раунде нашего поединка. Он сообщил мне, что ему иногда звонят и спрашивают другого Буономано, борца. А иногда по ошибке приходят счета, адресованные тому Буономано. По словам того, с кем я говорил, нужный мне Буономано, скорее всего, стал врачом. Один из счетов касался возврата займа, взятого на обучение в колледже, и был адресован доктору Винсенту Буономано. (Наверное, подумалось мне, старина Винсент специализируется на заболеваниях шеи.) Однако все мои попытки найти настоящего Винсента Буономано окончились ничем. Он как сквозь землю провалился. Уверен, он давным-давно забыл обо мне.

От этих поисков мне стало так тоскливо, что я решил позвонить Энтони Пьеранунци. Возможно, он скорее меня вспомнит. Оператор сообщил, что в Ист-Провиденсе нет ни одного Энтони Пьеранунци и только один в Провиденсе. Должно быть, это он. Нет, это наверняка он. Я, не мешкая, позвонил. Мне ответил на редкость приятный, мелодичный женский голос. Я сразу вспомнил тогдашнюю подружку Пьеранунци (возможно, она была его сестрой, очень красивой девчонкой). Я представил, что это все-таки его бывшая подружка, ставшая верной женой, и они живут вместе уже более тридцати лет.

— Скажите, это дом борца Энтони Пьеранунци? — задал я идиотский вопрос.

— Нет, что вы, — засмеялась женщина.

Она слышала об интересующем меня борце, поскольку ей несколько раз звонили и спрашивали того Пьеранунци. И его счета по ошибке приходили на их адрес. (Эти счета стали общей темой — их вечно присылают не на те адреса.) Женщина вспомнила, как однажды кто-то позвонил ее мужу и начал вспоминать эпизоды соревнований. Значит, кто-то тоже разыскивал «настоящего» Энтони Пьеранунци. Но настоящий Энтони Пьеранунци, как и Винсент Буономано, был для меня недосягаем. И никто из них двоих не знал, насколько они для меня важны.

Мне очень хотелось поговорить хоть с кем-то.

Сонни Гринхалг оказался на месте, однако наш разговор превратился в спор. Мы спорили о том, в какой весовой категории победил Джон Карр: до ста сорока семи или до ста пятидесяти семи фунтов. Этот разговор, как и большинство наших телефонных бесед, как всегда перекинулся на Шермана Мойера. Сонни до сих пор переживал, что в одном сезоне он дважды проиграл Мойеру. А ведь это было тридцать три года назад! (Сонни стал всеамериканским чемпионом, а Мойер нет. Думаю, потому-то он и не мог простить Мойеру те два поражения.) Скажу честно: я больше симпатизирую Мойеру, нежели Сонни. Мойер был моим товарищем по команде и восхищал меня своими борцовскими качествами. О Сонни я знал лишь, что это парень из Сиракьюс, успешный борец в категории до ста тридцати фунтов. Я боролся с Мойером каждый день, весь борцовский сезон. Даже не представляю, сколько поражений я принял от него. А тут — всего два. Тем не менее мы всегда говорим об этом, хотя нам есть о чем поговорить. (Я тренировал сына Сонни Джона, когда тот учился вместе с Бренданом в вермонтской Академии. В восемьдесят девятом году Джон Гринхалг завоевал титул чемпиона Новой Англии в своей весовой категории.)

Однако на этот раз наш с Сонни разговор вертелся вокруг Джона Карра. Точнее, вокруг весовой категории, в которой он давным-давно выступал. Потом Сонни сказал, что слышал о смерти отца Карра. Мистер Карр всегда вызывал у меня теплые воспоминания. Я не забыл, с каким энтузиазмом он помогал мне на состязаниях в Уэст-Пойнте… После разговора с Сонни мне захотелось позвонить Джону Карру. Я помнил, что за год до нашего поступления в Питсбургский университет он выиграл чемпионат Новой Англии. Я только не помнил, из какой он был школы. Он выступал в голубой форме, но такой цвет формы имели несколько школ.

В тот год титул «выдающийся борец» присудили Энтони Пьеранунци, ныне неуловимому. Он помешал мне тогда стать призером. Джон Карр не менее, чем Энтони, заслуживал этого титула. У Пьеранунци были хорошие данные, но по разговорам в раздевалке я понял, что у Карра они лучше. Судить не могу, поскольку никогда не боролся с Карром. Потому-то я и считал, что он выступал в категории до ста пятидесяти семи фунтов. В категории до ста сорока семи фунтов я бы обязательно с ним встретился, хотя бы несколько раз, на тренировках. (Находясь в категории до ста тридцати фунтов, я на тренировках состязался с борцами категории до ста сорока семи фунтов, но с борцами категории до ста пятидесяти семи фунтов — никогда.)

Я позвонил в справочную службу Пенсильвании. Оказалось, в Уилкс-Барре целых семь Джонов Карров. Однако мои поиски не были слишком долгими. Я поговорил с женой первого «не того» Джона Карра, затем еще с четырьмя или пятью «не теми» Каррами. Все они говорили: «А, вам нужен борец». Или: «Вам нужен тренер».