Миллениум - Инна Тронина

— Нет, мой сын жив. Я надеюсь, что здоров.

Валерия встала с дивана, пошатнулась от слабости и волнения, и Артуру пришлось поддержать её. Кровь отхлынула от лица молодой матери, и косметика показалась нанесённой на туго натянутый полиэтилен.

— Двадцать первого января ему исполнился год и семь месяцев. Девчонки вам, наверное, рассказывали, что я хотела назвать мальчика Вадимом — в память отца. Но я не знаю, какое имя теперь носит ребёнок; и фамилию мне не сообщали — таков был уговор. Живёт сын в Лондоне, в очень обеспеченной семье. А теперь я хочу всё-таки предложить вам угощение. Очень необычное — салат с дайконом, очень полезным дальневосточным корнеплодом. Мой папа просто обожал его. Очень вкусна овощная хризантема, и в нашей семье её всегда употребляли — и в лечебных целях тоже. Я попросила Валеру найти всё это в Москве и привезти мне, потому что иначе я не могла выздороветь. Есть компот из яблок Недзвецкого — восхитительного густо-алого цвета. Клубника в соке красной смородины. Ну и кофе, разумеется. Хотите попробовать?

— Не откажусь. — Артур во время своих многочисленных путешествий дегустировал экзотические кушанья, но конкретно об этих он ничего не слышал. — Я надеюсь, что мы друг друга поймём, Валерия Вадимовна, и наша деликатная беседа пройдёт гладко. Думаю, что вы тоже этого хотите.

— Да, очень хочу. — Лера пыталась плотнее сжать губы, но они всё равно дрожали. — Подождите немного, я быстро соберу на стол. И можно ещё об одном вас попросить? Не называйте меня по отчеству — я ещё слишком молода для этого. И потом, официальное обращение постоянно напоминает мне о том, что я — преступница. И могу быть арестована…

— Что вы, Лео, я обещаю не задерживать вас! Надеюсь, на ваших руках нет крови. — Тураев увидел, как вздрогнула девушка, а потом несмело улыбнулась. — Я понимаю, что вы нарушили закон. Но я помню, как жестоко вы поплатились. Я хочу узнать правду, и только.

— Я клянусь своей жизнью и памятью родителей, что не утаю ничего. Действительно, мне очень трудно одной нести этот тяжкий груз. Да, я никого не убивала. И ничего не воровала, если не считать моего собственного ребёнка, судьбой которого я распорядилась единолично.

Валерия произнесла последнюю фразу шёпотом и быстро вышла из холла, обдав Тураева запахом нашатыря. Артур перевёл дыхание и только сейчас почувствовал, что майка и форменная рубашка прилипли к телу — даже ему этот спокойный и в то же время невероятно напряжённый разговор дался нелегко. Можно представить, что переживает сейчас на кухне ещё не оправившаяся после двух операций и сильной простуды Валерия, и потому нужно быть с ней максимально деликатным.

Да, она фактически призналась в том, что продала своего первенца в Англию. Но Тураев куда сильнее осуждал тех матерей, которые оставляли новорождённых в роддомах, подбрасывали к чужому порогу, а то и просто убивали. А закон почему-то оказывался к ним куда более снисходительным, чем к уступившим своё чадо другим людям за деньги.

И всё-таки гений Олежка Грушин, самоотверженный добряк, которого два дня назад пришлось отогревать в ванне! После того, как он выслушал поклёпы старухи из останкинского двора на всех соседей, частный сыщик начал глухо кашлять и едва не слёг. Но, кажется, всё обошлось, и Олег уехал на несколько дней в Жуковский — там жил его отец, бывший военный лётчик-ас, прошедший Корею и Вьетнам. Теперь Олег каждый месяц навещал овдовевшего старика, подкидывал деньжат, так как пенсии орденоносца на жизнь не хватало.

А потом нужно будет поручить Грушину узнать побольше о Любе Горюновой, попробовать найти её родственников и грудного ребёнка, которого вся семья усиленного от кого-то прятала. Артур был уверен на сто процентов, что Олег Грушин узнает, от кого именно. И поймёт, зачем Горюновы делали это.

— Я очень хотела иметь малыша. Я бредила им, видела его в своих снах ещё до того, как забеременела. Представляла своего сына самым сильным, умным, красивым на свете…

Валерия положила в рот ложку варенья. Артур пока ни к чему не притрагивался, чтобы не отвлекаться и постоянно контролировать работающий в кармане диктофон.

— В ЗАГСе я была самой нарядной невестой — в королевском платье на кринолине, с жемчугом в ушах и на шее. Рубецкий никак не мог изловчиться и поднять меня на руки. Потом мы обвенчались в Никольском соборе. Искренне поклялись друг другу прожить лет пятьдесят, а то и больше, бок о бок, и умереть в один день. Мама с папой таких обещаний не давали, но именно с ними это и произошло. И Леоновы, и Рубецкие в один голос просили сделать их бабушками и дедушками. Мы с Феликсом были единственными детьми у своих родителей, и потому у них на нас была вся надежда. Сватья взаимно пожертвовали самое драгоценное, что имели. И свекровь настояла, чтобы прекрасная принцесса не возвращалась в общагу, а поселилась у них. Нам с Феликсом выделили комнату с балконом, и его мать принялась кормить меня, как на убой…

Артур вспомнил, как недавно разглядывал свой собственный альбом и переживал тот далёкий день заново. И сколько же сияющих от счастья парочек вдребезги разбиваются о быт, о трагедии, просто о несбывшиеся мечты! Почему-то в день свадьбы всегда кажется, что именно тебя и твою половину все беды обойдут стороной. Но так, к сожалению, не получается.

— Я встала на учёт в ноябре девяносто седьмого, — продолжала Валерия, пристально глядя в свою чашку.

Она, казалось, не ощущала вкуса еды, старалась жевать салат и давилась.

— Все уже были в курсе, и папа с мамой настаивали, чтобы я приехала в Иркутск на каникулы. У наших знакомых был домик прямо на озере Байкал — мы там часто отдыхали и летом, и зимой. Я купалась в океане счастья, не подозревая, что вскоре лишусь и родителей, и дома, и мужа. Я записалась на все курсы, занималась йогой для беременных, гуляла, питалась исключительно с рынка. Вряд ли какая-то мамаша создавала своему ребёнку более комфортные условия. Но в ту проклятую субботу, шестого декабря, блаженство закончилось. Счастье сгорело вместе с домом, и мой сын, наверное, получил эмоциональный шок. Я даже боялась потерять его — прямо с зачётной сессии меня увезли в больницу с угрозой. Я думала только об одном — почему этот проклятый «Ан» свалился именно на наш дом, где жили порядочные, нормальные люди? Не на колонию, не на какой-нибудь воровской особняк, не в тайгу, наконец? Кто выбрал для уничтожения конкретно это здание? Вполне вероятно, что я тронулась умом, не знаю. Жила, как в бреду, и думала только о родителях. В тех скрючившихся обгорелых трупах, которые мне предъявили, я не смогла их опознать, и отчаянно надеялась на чудо. Но чуда не произошло. Более того, мой статус в семье Рубецких резко понизился. Я наивно надеялась, что свёкор и свекровь, понимая моё состояние, постараются смягчить удар, в какой-то степени заменят родителей. Молоденькая беременная девочка, отличница, как раньше говорили, гогочка, не сделавшая им ничего плохого… Они ведь подарили мне на свадьбу кабинетный рояль, который так и остался на Первом Муринском! Очень просили играть классику, хвастались перед своими знакомыми светским воспитанием невестки. Создавалось впечатление, что они любят меня больше, чем Феликса. Но ведь мой папа не занимал какой-то высокой должности; адвокат Рубецкий был куда богаче него. Поэтому заподозрить корысть, расчёт я не могла. Какая муха их укусила, не знаю…

Валерия съёжилась в кресле, обнимая себя руками за плечи. Глаза её лихорадочно блестели, и Артур забеспокоился, решив, что у неё снова поползла температура. Но он не прерывал исповедь, которой так долго и упорно добивался.

— Рубецкие вели себя так, словно я им мешала. С каждым днём их отношение делалось холоднее, высокомернее. Скандалов не было, и внешне всё выглядело вполне пристойно. Но мне очень хотелось обратно в общежитие, к девчонкам, на свою старую кровать. Пусть там клопы, тараканы, сломанный душ и вонючая кухня, но оставаться с Рубецкими я не могла. Да, другая бы стерпела, стиснула зубы, подлизалась к свекрови, чтобы прописаться в эти комнаты и стать там полновластным жильцом. А я не уходила только из-за ребёнка. Боялась, что быт в общежитии пагубно повлияет на его здоровье. Да и куда принести кроху из роддома? Комнату не дадут, комендант всю свободную площадь сдаёт приезжим. Не спать же Вадику в чемодане, на самом деле! Потом я поняла, что Рубецкие считали меня наглой провинциалкой, поставившей себе цель закрепиться в Питере. До катастрофы в Иркутске они соблюдали приличия, потому что папа никогда не дал бы меня в обиду. При случае он мог, грубо говоря, и морду набить. Мы с мамой за ним жили, как за каменной стеной. Таких мужчин сейчас очень мало, но лётчик не мог быть иным. Вадим Леонов раз пять был на волосок от гибели, но всё же оставался в живых сам, спасал других. А вот его никто не смог спасти — ни Бог, ни люди. Авиаотряд выделил на похороны жалкие крохи, иркутская администрация тоже не шибко расщедрилась. Кое-какие деньги я получила из федеральных структур, но очень быстро их прожила. Надо было существовать самой и готовиться к рождению сына. Просить что-то у Рубецких не поворачивался язык. Артур Русланович, я не пытаюсь вас разжалобить, склонить на свою сторону, поймите! Рассказываю о том, что действительно происходило. Мне не к кому было прислониться, выплакаться всласть, а потому приходилось подолгу засиживаться у девчонок — в комнате или в столовой. Свекровь по возвращении начинала читать нотации, говорила, чтобы я определялась со своим местом жительства. На её лице читалось следующее: «Деваться тебе некуда, поэтому проглотишь любую обиду. А уйдёшь — скатертью дорога!». Я заметила, что мать Феликса похудела, постарела, стала сварливой и несправедливой, часто срывалась. Доставалось главным образом мне, а мужчин она берегла. Феликс начал шататься по клубам и саунам, Станислав Эдмундович, кажется, завёл себе любовницу. Во всяком случае, он стал очень поздно возвращаться со службы. Оправдывался тем, что нужно присутствовать при ночных допросах. А виновата, как всегда, невестка…