Убийственно хорош (СИ) - Стрельна Саша

— Кому им? — почти шепотом спросила я, и Панкратов с Ильченко переглянулись.

— Да кто ж его знает, голуба моя?

Глава 22

То, что Миша Панкратов говорил дальше слушать было, с одной стороны, очень сложно, а с другой — до болезненности интересно.

— По дороге той, возле которой его Ника обнаружил, только в одно место и можно-то добраться, и место то хитрое. Федеральной собственности. Если ты что понимаешь, то разберешь, что это может значить посреди тайги-то. Да, место такое есть… Только никто не знает, что там на самом деле. Вроде как дурдом для особо буйных. Для маньяков там разных и прочих душегубов. Только в народе шепчутся, что не так там все просто. А народ — он хоть дурак и приврать любит, но и зря болтать тоже не станет. Во-от. Что, испугал?

— Да не то чтобы… — я поежилась, внезапно представив себе, что могло таиться в подводных омутах и глубинах спящей памяти Ивана…

Вспомнилось лезвие широкого кухонного ножа, со свистом рассекающее комнату, чтобы через мгновение глубоко вонзиться в стену. Шеф Райбек… Тогда я, дразнясь, назвала Ванечку так. А может, следовало иначе? Нет! Нет! И еще раз нет! В конце концов, он прожил в моем доме, рядом со мной достаточно долго, чтобы я поняла главное — он добрый. Сильный и добрый. Что же делали с ним в том загадочном месте? Почему изуродовали так, что, по сути, уничтожили человека… Слава богу, не личность. Личность его оказалась сильнее всех несчастий. Я любила его. Может быть, кому-то это покажется глупым, но для меня это решало все.

— Я-то поначалу тоже заопасался, но потом… Не бросать же его, полумертвого, в тайге! Забрали. Вызвали вертолет. Перевезли в больницу. Он все это время без сознания пробыл. Потом заявили в милицию — ну вроде надо. Те потыркались, потыркались — не знают, кто такой и откуда взялся. Никто о парне не спрашивал, не интересовался, о пропаже не объявлял… Стали ждать, когда он сам о себе что-то рассказать сможет, а до поры поставили посты надежные у дверей и под окнами — вдруг да правда маньяк какой, оклемается и перережет всех.

«Это, возможно, и спасло ему жизнь, — подумала я. — Потом, когда стало ясно, что он ни черта не помнит, убивать уже смысла не было — только следили. А вот тогда… Господи, кто же он?»

— Через пару недель опамятовался. Стали выспрашивать — и впустую. Ничего о себе сказать так и не смог, бедолага. Ну подлечили его, лицо выправили. Вроде и прижился у нас. Поначалу сторонились его — пришлый, сама догадываешься, как к этому относятся в нашей глухомани. Да еще история с его появлением… А потом ничего, приняли. Говорили, хороший мужик, правильный. Остальное, небось, сама знаешь. Да-а. А вот то, что Сережка Петренко на такое пошел — это для меня новость. Не думал. Знал, что гадина порядочная, но чтобы так… Эй, ты куда это?

Но я только махнула им рукой и опрометью выскочила из-за стола. Бумажка, которую мне накатал Петренко! Я нашла ее под подушкой, на которой спала, где, собственно, и положила вчера вечером, а потом чуть не забыла, балда! И ведь так и не прочитала ее до сих пор! Развернула. Так-так. Вот тебе и бандюк Петренко! ФСБ во всех видах так и перло со страниц. Ну, ясное дело, я не так поняла его намерения, которые состояли лишь в том, чтобы (цитирую) по указанию непосредственного начальства в Москве, а именно Чеботарева В.Н., провести разъяснительную беседу, в которой внушить г-ке Луневой М.А., что ее гражданский долг состоит в том, чтобы не мешать органам в проведении секретной операции по выявлению опасного преступника… Так-то вот. А на какие, собственно, откровения я рассчитывала? Я вздохнула и поплелась в дом…

До вертолета Панкратовы провожали нас со Славой всей семьей. На прощание я обменялась рукопожатием с Михаилом, с благодарностью приняла полотняный мешок сушеных боровиков от Марины Ильиничны, а потом, немного робея, крепко расцеловала в обе щеки Никиту, чем вызвала всплеск смешков среди его младших сестренок и братишки, а, как следствие, — очередь ответных подзатыльников и щелбанов.

Дорогой Ильченко был задумчив.

— Билеты у тебя, значит, пропали?

— Да, — проорала я — вертолет ревел так, что мозги тряслись. — И на местную линию, и до Москвы тоже.

— Это хорошо, — проорал он в ответ и потянулся рукой туда, где у русских обычно скапливаются трудные вопросы. Фуражка из-за этого съехала ему чуть ли не на нос, и он раздраженно снял ее, положив рядом с собой.

— Чего ж хорошего?

— А того… — неопределенно отозвался он и опять замолчал.

Заговорил только, когда вертолет пошел на снижение:

— Сейчас дозаправимся, твои коллеги с техникой погрузятся, и Вадик доставит нас до владений моего соседа, полковника Люлькина. Не смейся. Иначе он вам самолет не даст.

— Самолет?

— А ты что, на собаках до столичного града добираться собралась?

— А не проще…

— Не проще. И не спорь. Знаю, что говорю. Все равно он собирался лететь выбивать финансирование для своей полковой свинофермы. Не смейся, говорю! У каждого своя креза. У кого дети, у кого свиньи… Вот ведь хохотушка непутевая!

— Это у меня нервное, Слав, — стараясь не хихикнуть вновь, пролепетала я.

— Смотри ж ты! А то он еще не отошел от недавней истории…

Вадик, наконец-то выключивший свою винтокрылую тарахтелку, обернулся:

— Это вы про Люлькина? Во потеха была!

— Ну ладно, рассказывай, а я делами займусь, — и Ильченко, напялив фуражку, легко спрыгнул на бетон плаца.

Его не было больше получаса. За это время мы успели заправиться, а между делом Вадик поведал мне захватывающую полудетективную историю о том, как однажды ночью кто-то расписал «под Хохлому» самолет полковника Люлькина, которым он предпочитал летать по начальству. На носу изобразили оскаленную свиную морду с выпученными глазками и вислыми ушами, на хвосте — свиной хвостик бубликом, а по борту протянулась надпись: «Летающая свинья».

Злоумышленник был явно не без искры божьей, хрюшка на самолете вышла диковато похожей на самого Люлькина, и на это творение даже из соседних районов приезжали посмотреть, в то время как ничего не подозревающий полковник с семьей наслаждался отдыхом в Сочи. Следствие, которое немедленно учинил он по приезде, естественно, ничего не дало, зато история заслуженно попала в местный фольклор.

Ильченко с моим оператором и админом подошли к самому концу истории, но эти двое были так озабочены и серьезны, что даже не попросили рассказать, в чем там была суть. Я обратила внимание, что, помимо наших сумок, ящиков с осветительной аппаратурой, кофра с камерой и штатива, в вертолет легла еще пара продолговатых плоских ящиков, на армейском сленге «цинков», в которых хранят патроны, но не стала вдаваться — мало ли какой бартер у Ильченко с летающими свиньями? Когда же следом лег калаш, меня зазнобило…

…Через десять минут вертолет уже был в воздухе. Внизу, а потом и позади остались дома Энска, синяя лента Лены затерялась среди зеленых и сверху каких-то мшистых просторов тайги. Светило солнце, пели птички… То есть наверно пели, потому что в вертолете слышно их не было. Не услышали мы и преследователей. Только почему-то стекла по левому борту внезапно рассыпались каскадом сверкающего крошева. Админ вскрикнул, схватившись за руку, Ильченко метнулся ко мне, пригибая к полу, а Вадик, в своих наушниках похожий на повзрослевшего Чебурашку, закрутил головой, пытаясь увидеть, откуда летит неслышная в ставшем теперь еще более громким реве винтов смерть.

Они были сзади, заходили от солнца, и это было так красиво, что Спилберг плакал бы от восторга, заполучив такой план. Внезапно вертолет преследователей исчез из поля моего зрения и без того сильно ограниченного благодаря вмешательству Ильченко — Вадик заложил крутой вираж, уходя вправо и вниз. Я закрутилась, пытаясь… Да черт его знает, чего я хотела этим добиться. Наверно, просто, как обычно, самостоятельности, возможности действовать… Внезапно Слава сам отстранился, и, когда я села, то увидела, как он, разбрасывая наши вещи, тащит к себе припасенное еще в Энске оружие…