Контакт - Карл Саган

– Слышишь, папаша, жить я буду или помру? – тихим голосом осведомился молодой человек.

– В свой черед и то и другое, мальчик мой, – отвечал преподобный мистер Ренкин.

Джоссом овладело чувство открытия: мир действительно существует. Но ему трудно было выразить свои чувства, они как-то противоречили той величественной фигуре и ощущению бесконечного счастья, которым сопровождалось видение. Реальность и испытанное блаженство конфликтовали в душе. А потом он вдруг начал в разных ситуациях обнаруживать, что то один, то другой из этих аспектов его сознания требует, чтобы он что-то сделал или сказал. Ему оставалось только подчиниться им обоим.

Потом Джоссу объяснили, что он действительно умер. И врач в самом деле засвидетельствовал смерть. Но над ним молились, пели гимны и даже попытались прибегнуть к массажу области Мавритании, так сказать. И он вернулся к жизни. В прямом и переносном смысле слова Джосс родился заново. И поскольку все это прекрасно соответствовало его собственным ощущениям, он без возражений принял эту точку зрения. Хотя Джосс никогда и не говорил об этом, внутренне он был уверен в значимости события. Он был убит поделом. И воскрешен не без причины.

Под руководством своего наставника он принялся за серьезное изучение Священного писания. Идея Воскрешения и доктрина об Искуплении трогали его до глубины души. Джосс начал помогать преподобному мистеру Ренкину сначала понемногу, в основном в дальних или трудных поездках, особенно после того, как, повинуясь зову Господня, младший Билли Джо Ренкин отбыл в город Одессу, что в штате Техас. И тогда Джосс обрел свой пасторский стиль, не столь увещевательный, как поясняющий. Простыми словами, обыденными сравнениями он толковал о крещении и загробной жизни, о связи между христианским откровением и классическими мифами Греции и Рима, о плане Господнем для всего нашего мира, о совместимости религии и науки, если правильно разделять сферы их интересов. Проповеди звучали несколько непривычно, многим они казались слишком уж экуменическими, но тем не менее пользовались необъяснимой популярностью.

– Джосс, ты родился заново, – говорил ему старший Ренкин. – И тебе следовало бы сменить имя. Но для проповедника имени лучше, чем Палмер Джосс, просто не придумаешь. Только дурак может от него отказаться.

Как доктора или адвокаты, поставщики религиозных услуг редко критикуют предлагаемый конкурентом товар. Но однажды вечером он посетил в Крусадере новую церковь Господню, чтобы послушать младшего Билли Джо Ренкина, с триумфом возвратившегося из Одессы. Билли Джо строго придерживался доктрины в вопросах Воздаяния, Возмездия и Искупления. Но тот вечер был посвящен Исцелению. Как было сказано собравшимся, сегодня Исцеление им подаст нечто куда более священное, чем щепка истинного Креста Господнего, и куда более могущественное, чем бедренная кость Святой Терезы Авильской, которую, по слухам, генералиссимус Франциско Франко держал в кабинете для увещевания неблагочестивых. Билли Джо заверял, что располагает настоящей амниотической жидкостью, хранившей и оберегавшей нашего Господа и сохраненной, как утверждали, Святой Анной в древнем глиняном сосудике. Крохотной капли этого средства достаточно, чтобы исцелить любого из нас воздействием божественной Благодати. Святейшая вода, святейшая из всех…

Джосс был возмущен не столько попыткой подлого жульничества, предпринятой Билли Джо, сколько суеверием, которое проявили ни в чем не усомнившиеся прихожане. По прежней своей жизни он знал многие способы надувательства. Чего еще ждать от бродячего шоу? Но здесь иное… здесь вера! Только она способна правильно объяснить действительность, не прибегая к выдуманным чудесам.

В ближайших выступлениях он с лихорадочным возбуждением обрушился на разные извращения христианского фундаментализма, в том числе и на всяких там начинающих герпетологов, испытывавших собственную веру в возне с ядовитыми змеями, буквально истолковывая библейское изречение: дескать, чистый сердцем не убоится змеиного яда. В одной часто цитировавшейся потом проповеди Джосс перефразировал Вольтера. Он сказал, что вовсе не рассчитывал иметь дело с людьми столь ядовитой породы, теми, кто согласен с отпетыми богохульниками, утверждающими, что первый священник – это первый обманщик, встретивший первого дурака. Такая вера губительна в своей основе. И он изящно грозил пальцем.

Джосс оспаривал даже то, что в каждой религии есть некая доктрина и все выходящее за ее пределы просто оскорбляет чувства верующих. Люди спорят о том, где провести эту грань, но самим религиям нет до этого дела: они вторгаются туда, куда им вздумается. Народ не оболванить, объявил он. Приводя в порядок земные дела, старший Ренкин за день до смерти передал через посланника Джоссу, что сожалеет о знакомстве с ним.

Уже тогда Джосс начал утверждать, что наука дает ответ не на всякий вопрос. В теории эволюции концы явно не сходились с концами. И ученые старательно скрывали, по его мнению, все не укладывавшиеся в канву факты. Их утверждение, что Земле 4,6 миллиарда лет, на самом деле не более обосновано, чем мнение архиепископа Ашера[17], верившего, что нашей планете шесть тысяч лет. Никто не видел, как происходит эта самая эволюция, никто не измерял, сколько времени прошло с момента Творения. «Истекло две сотни квадрильонов Миссисипи…» – ему вдруг представился терпеливый голос, отсчитывающий число секунд от сотворения мира.

Теория относительности Эйнштейна так же бездоказательна. Эйнштейн уверяет, что никто не может путешествовать со скоростью, превосходящей скорость света. Откуда ему это известно? Он что, сам пытался достичь скорости света? Относителен сам характер постижения мира людьми. Никакому Эйнштейну не дано знать, чего сумеет достичь человек в далеком грядущем, и тем более не ему ставить ограничения там, где речь идет о Боге. Кто может помешать Господу перемещаться быстрее света, если Он только захочет? И если Ему это угодно, разве не в силах Он отправить нас с вами куда угодно со сверхсветовой скоростью? Преувеличения имеют место и в науке, и в религии. Разумный человек не будет относиться к ним слишком серьезно. Теологи создали множество интерпретаций Писания, а ученые – множество научных картин мира. И то и другое сотворено Господом, а потому обе картины должны согласовываться между собой. И если существуют взаимные расхождения, значит, ученый или теолог, а может быть, и оба не справились со своей работой.

Беспристрастную критику науки и религии Палмер Джосс перемежал призывами к покаянию – он уважал разум собственной паствы. И постепенно его репутация достигла общенациональных масштабов. Во всяких дебатах – и по поводу преподавания «научного креационизма» в школах, об этической стороне абортов и использования замороженных эмбрионов, о допустимости генетической хирургии – он пытался держаться среднего пути, избегая карикатурного противопоставления религии и науки. Оба лагеря негодовали, а популярность Джосса только росла. Он стал доверенным лицом президентов. Его проповеди цитировались на редакторских полосах главных светских газет. Но он отвергал постоянные приглашения и льстивые уговоры стать основателем электронной церкви. Джосс продолжал вести простую жизнь и лишь ненадолго – только по приглашению президентов или для поездки на очередной экуменический конгресс – оставлял сельский юг. Укрываясь за традиционным патриотизмом, он взял себе за правило не вмешиваться в политику.

Так на стезе своей, пересекающей поле деятельности с множеством сомнительных начинаний, обаятельный и эрудированный моралист Палмер Джосс стал выдающимся христианским проповедником наших времен.

Дер Хиир спросил, не могут ли они пообедать вдвоем, где-нибудь в тихом уголке? Вместе с ВГ и советской делегацией он улетал на итоговую конференцию, посвященную недавним достижениям в прочтении Послания. Но южно-центральные районы Нью-Мексико кишмя кишели журналистами, собравшимися со всех концов света, и на сотню миль в любую сторону в штате не нашлось бы ресторанчика, где можно было пообедать, не опасаясь чужих глаз и ушей. Поэтому Элли пригласила его к себе и сама приготовила обед в своей скромной квартире, расположенной неподалеку от гостиницы для прибывающих в «Аргус». Им было о чем поговорить. Иногда казалось, что вся судьба проекта висит в руках президента на тонкой ниточке. Но легкий трепет, с которым она ожидала гостя, был вызван не только этим – и Элли смутно догадывалась о причинах. Разговор о Джоссе не относился к числу деловых. Поэтому к нему приступили, загрузив посуду в судомойку.

– Он боится, – сказала Элли. – Потому что у него узкий кругозор. Ему кажется, что Послание несовместимо с библейской экзегезой[18] и противоречит его вере. Он совсем не представляет, каким путем новая научная парадигма поглощает предыдущую. И еще вопрошает, что дала ему наука, и потому, должно быть, его считают голосом рассудка.