37 девственников на заказ - Нина Васина

Я уговорила себя лечь на спину и постаралась расслабиться. Поезд тащил меня, покачивая, в странное место. В место, где жило когда-то больше восьми мужчин-Халеев в одной семье — бравых, дерзких, грубых… Где крестили маленького Богдана, где у остова разваленной церкви я должна закопать свой заветный блокнот, пройтись по заброшенному кладбищу и, если повезет, найти хотя бы одну могилу с заветной фамилией (Богдан говорил, что на этом кладбище только в гражданскую похоронили троих Халеев), постоять у нее, закрыв глаза и сосредоточившись на себе до степени невесомости сердца, мысленно попросить любого из похороненных там Халеев передать Богдану, что его поручение выполнено — список отправлен по назначению.

Потихоньку успокоившись, я стала думать, почему Урса назвал это имя в связи с Роней Глистиным? Предположений у меня было всего два: он сделал это намеренно или случайно. И то и другое предположение совершенно необъяснимо, потому что Киры Ланского нет в живых уже давно и наблюдать Иеронима Глистина он никак не мог… Допустим, одурманенный снотворным Кохан назвал имя психиатра, наблюдавшего в 1993 году Богдана Халея. Этакая неадекватная реакция мозга на снотворное со спиртным — я спросила о Глистине, Кохан думал о бриллиантах и вспомнил, что после смерти Халея один психиатр по имени Кира Ланский показывал ему медицинскую карту пациента… Как это было? Я попросила назвать имя психиатра, наблюдавшего Иеронима Глистина. Кохан удивился: “На кой черт вам нужен этот психиатр?” Нет, он точно говорил о Глистине. Потом стал думать, зачем мне это имя, связал его со смертью Халея и, похоже, обнаружил вора, укравшего девять лет назад сокровище из рваного зонта…

По моим подсчетам, поезд должен был ехать до конечной станции еще больше суток, утаскивая далеко-далеко Урсу, и с ним — бутылку с его мочой, ведро с моей, запечатанной в пакетах, окровавленный нож, ополовиненную бутылку рома, надкушенные конфеты, пустой термос и тщетную надежду на выздоровление. В кармане его плаща нашелся ключ от купе. Я закрыла дверь после себя и не стала выходить из поезда в своем вагоне — проводница не должна была меня видеть — я прошла в соседний и в тамбуре минут десять — пока поезд тормозил, еле тащась между товарняками к станции — разглядывала вблизи лицо юного стеснительного проводника. Он весь извелся, стараясь отвернуться и не в силах не смотреть на меня больше трех секунд. Я внимательно изучила его ноздри и шесть капелек пота над верхней губой. Я заметила, что у него карие глаза и длинные прямые ресницы, правое ухо, предательски алевшее — большое, с длинной мочкой, — свидетельствовало о доброте и высоком интеллекте, а подбородок — выступающий, с ямочкой — о твердости характера. Если мысленно продлить рисунок его брови, попадешь как раз на верхушку ушной раковины. Это говорит о натуре целостной, гармоничной. Почему же хихикающие проводницы обсуждали закомплексованного и непредсказуемого коллегу Акима? Я тяжело вздохнула, стараясь усмотреть в прекрасных чертах юноши задатки будущего маньяка и, естественно, не нашла их в чистоте его непорочного лица, а заглянуть в душу?.. Кто же разрешит в таком возрасте и с таким профилем копаться в душе… Перед самой остановкой поезда он уже почти решился заговорить, уже заставил глаза пойти на дерзость, уже уставился в мое лицо с отчаянной десятисекундной смелостью…

— Вас зовут Аким? — Я решила его слегка притормозить.

— А как вы?.. А в каком купе вы…

— На всякий случай возьмите мой телефон.

— Что?.. Зачем? — Он тупо таращится на карточку, потом — на меня, опять на карточку. И спросил с удивлением и безнадежностью: — Психиатр?..

Береза Аквинии Прекрасной

Все оказалось совсем другим — не таким, как представлялось. Церковь — новехонькая, только что отстроенная; притаиться где-нибудь и откопать в глубину сантиметров пятьдесят для заветного блокнота — не могло быть и речи. Цветники, сплошной асфальт по периметру, беспрерывно снующие туда-сюда прислужники и юркие полусогнутые старушки. Все это разочарование венчал собой хор из сорока двух военнослужащих ближайшей воинской части, которые промаршировали мимо меня, обалдевшей, воровато осматривающей цоколь здания, и грянули потом торжественными песнопениями внутри церкви. Я стояла у дверей и дрожала, как оглушенный орган от уносящихся к небу, процеженных позолоченными куполами мощнейших мужских голосов. Потом на колокольню поднялись трое в рясах — начался следующий концерт, так что на кладбище я пришла совершенно зачумленная такими грандиозными шоу общения с Богом.

Кладбище — его старая часть, заботливо обнесенная оградой из цементных блоков, с деревянной колоколенкой внутри и домиком сторожа — все заросло огромными деревьями и больше напоминало парк. Памятники на могилках не кучились вплотную друг к дружке, стояли раздольно. Сторож оказался молодым мужчиной, который при поисках сверялся с записями в амбарной книге и, наконец, поплутав немного среди старых вязов, уверенно топнул ногой у кривой, обломанной жизнью березы.

— Туточки! Туточки должен лежать Михаило Халей, брат Никиты и Павла. Он старший.

Я растерянно осмотрела место у его ботинка.

— Как вы определили?

— По березе. Берез здеся мало, если все насбирать — не больше десятка будет, но и эта береза будет не той березой, какую сажали на могиле Михаилы. Эта береза будет березой Аквинии Прекрасной, она сама лично садила, вот у меня тут и надпись сделана.

Первое, что я заметила в протянутой амбарной книге, — все страницы заламинированы. На пожелтевшем от времени листе сквозь плотную прозрачную пленку на меня выплыла надпись каллиграфическим почерком: “В соответствии с распоряжением Михаила Халея не иметь на своем погосте памятников, крестов и всего другого, определяющего место захоронения, кроме белого дерева, на месте поваленной березы у могилы мною, Аквинией Прекрасной, женой его племянника Богдана, посажена молодая березка в память нерожденного Тихона Халея. Урна с моим прахом должна быть зарыта у корней этой березы с восточной стороны, а если дерево у мрет раньше, то на его месте. Дело сделано в апреле, 7 дня (25марта по старому), 1960 года, в Благовещение Пресвятой Богородицы, святителя Тихона и Иконы Благовещения Божьей Матери”

— Большая будет? — в третий раз погромче спросил сторож, и я очнулась.

— Большая?..

— Урна, спрашиваю, большая будет?

— Урна?.. А, нет, я не привезла урну, у меня другое поручение.

— И хорошо, что не привезли. Я уж думал — все, померла бабка Аквиния. В прошлом месяце только вот чек прислала из Америки в нашу казацкую управу, а я не успел еще ограду на эти деньги поставить. Да что поставить — заказать не успел! Не было вокруг этой могилы никогда ограды, а тут она вдруг написала, что деньги на оградку.

— Она каждый месяц присылает чеки из Америки? — удивилась я.

— Нет. Не каждый. По два раза в год, но денег не жалеет. А потому как знает: попросит оградку — будет ей оградка. И урну закопаем по всем правилам, она знает… Да тут все такие лежат, полтора метра над родительской могилкой — вот и вся их земля русская. Кто в Австралии, кто в Германии мается, а у нас атаман исполнительный очень в этом деле. Он говорит, что у человека всего-то и есть в жизни — дети да родные могилы… За такие деньги почему не проследить…

— Мне нужна лопата.

— А говорили — не привезли урну! — вроде даже обиделся сторож.

— Я другое кое-что закопать хочу.

— Здеся?! — не поверил он и огляделся. — Здеся ничего другого закапывать нельзя.

Объяснить, что именно мне требуется, было совершенно невозможно. Минут через тридцать после бесплодных переговоров, предложения денег (отказался) я попросила привести меня на могилку любого другого Халея, только побыстрей, потому что уже смеркается. Такая моя просьба имела неожиданные последствия. Меня… арестовали!

Пришли два усатых красавца в странной форме, сапогах с высокими блестящими голенищами, в высоких шапках и с саблями (!) на поясе, аккуратно взяли под руки и повели с кладбища, тактично уговаривая меня не кричать так громко: “а то, не дай Бог, участковый попадется по дороге, уж он-то заарестует так заарестует! Он у нас озабоченный дюже — второй месяц ищет вандалов, кто-то на кладбище повалил памятники и нагадил местами, так что не дергайтесь, дамочка!”

Расплата за бессмертие или сговор с дьяволом?

И я перестала дергаться. Привели меня славные казаки в огромную рубленую избу с рушниками по углам над иконами, с прибитой к двери серебряной подковкой, ткаными половиками метров по шесть длиной каждый, с двумя кроватями, украшенными высоченными горками из уменьшающихся кверху подушек и длинным деревянным столом, на одном углу которого стоял ноутбук новейшей системы, а на другом, пригорюнившись, сидел пышноволосый седой старик с молодым розовым лицом и лукавыми глазами.