Цепная реакция - Андрей Молчанов

На мгновение она замялась. Произнесла вяло:

— И это заметили?

Атанесян выжидающе молчал.

— У него проблемы последнее время начались… Ну, мужские. И он… В общем, он мне надрезы делал, и кровь пил… Возбуждало его… — Она отвела глаза от майора, всеми силами пытавшегося скрыть свою ошеломленность подобным признанием. — А потом, — продолжила неуверенно, — себя резал, и меня заставлял… вот.

В восемь часов вечера Атанесян встал из-за стола. Убрал документы в сейф. Сказал:

— Сейчас едем к тебе домой, дождемся наших офицеров, они останутся с тобой в квартире. Будет звонить Крученый или Антон, скажешь, что никто не приходил, что скучаешь, пусть приезжают. Поняла?

Она послушно кивнула. В глазах ее стояла боль и усталость.

— Тогда — поехали…

На подъезде к дому Ольга ухватила Атанесяна за руку, с заполошным испугом пролепетав:

— Они здесь… Вон — машина…

И майор, невольно притормозив, увидел припаркованное возле подъезда БМВ, возле которого стояли, угрюмо о чем-то беседуя, Антон и Крученый.

На мгновение Атанесян растерялся. Что делать? Бандиты, вероятно, поджидают Ольгу, а может, не застав ее, уже собираются отъезжать…

Да, Антон, похоже, садится за руль…

— Из машины не выходить! — прикрикнул Атанесян на Ольгу и — выскочил из машины, не без досады уясняя, что оставил оружие на службе.

Схватил Крученого, уже протискивающегося в салон, за локоть.

— Не торопитесь, Александр Иванович, есть разговор…

— Ты чего, фраер?! — В колючих глазках, уставившихся исподлобья на майора, читалась яростная готовность к отпору.

Атанесян показал удостоверение. Невозмутимо пояснил:

— РУБОП. Вам и Антону придется проехать со мной.

— Клал я на твою ксиву вонючую, — с терпеливым презрением отозвался вор, совершая новую попытку влезть в автомобиль. — А на тебя… — Договорить он не успел: Атанесян, ухватив его за плечо пиджака, рывком выдернул из салона. Дружелюбно предупредил:

— Ты меня, Крученый, не зли, а то — допросишься, чего не хотел… Больно ведь будет…

— Да ты чего тут быкуешь?!. — Кулак Крученого поднялся для удара, однако противник, искушенный в искусстве восточных единоборств, широко и косо взмахнул ногой, угодив каблуком в подбородок оказывающего сопротивление задержанного.

Крученый рухнул на асфальт.

Боковым зрением майор усмотрел вылезающего из автомобиля здоровяка Антона.

Лицо Антона выражало гамму сложных чувств: во-первых, его откровенно поразило, что могущественный и грозный кумир и хозяин, в ответ на свое неподчинение приказу какого-то там мента, получил от него — профессионально и без излишних препирательств, по физиономии; во-вторых, спешить на помощь своему патрону — означало — атаковать сотрудника милиции, что не поощрялось уголовным кодексом; и, в-третьих, появился этот сотрудник со своими требованиями в данное время и в данном месте, конечно же, неслучайно.

Крученый между тем встал на ноги и — бросился на майора.

Атанесян провел подсечку, вновь повалив противника, в ком чувствовалась, несмотря на возраст, могучая физическая сила и готовность стоять в своем сопротивлении до конца.

Антон между тем сделал первый робкий шажок к месту схватки. То, что за первым последует второй и третий, сомнений не вызывало.

Вновь атака Крученого, вновь удар майора, сваливший неугомонного вора наземь, и его нутряной рык:

— Антон, сука, фас!

Переросток, как сомнамбула, двинулся на Атанесяна, в эту секунду с неудовольствием припомнившего о самозабвенном увлечении будущего противника таинствами каратэ. Полумеры в отношении поклонника профессионального рукопашного боя, были недопустимы: в Антоне мог привычно проснуться слепой агрессивный азарт бескомпромиссной схватки.

Подскочив к покуда еще мешкавшему с активными действиями неприятелю, Атанесян нанес ему сокрушительный удар сгибом локтя в челюсть.

Юнец тут же принял горизонатальное положение, в то время как Крученый вновь обрел устойчивость своей вертикальной позиции.

Дальнейшие передвижения Атанесяна от противника к противнику сопровождались удручающе однообразными и рутинными результатами: падал Крученый, вставал Антон; падал Антон, вставал Крученый…

Майор чувствовал, что затянувшаяся игра в эти опасные ваньки-встаньки отнимает у него последние силы.

Между тем события происходили во дворе респектабельного дома и выглядели со стороны так: человек лет тридцати пяти, явно спортивного телосложения, одетый в джинсы и легкую шелковую рубашечку, методично избивает изысканно одетого пожилого господина и — пусть переростка, однако явно мальчишку, вступающегося за своего, предположительно, папу.

По тротуару в изобилии проходили разнообразные люди, в том числе — крепкие мужчины; из окон за потасовкой наблюдала не одна пара глаз, однако со звонком в милицию и даже с трусливым выкриком-требованием прекратить безобразие, никто категорически не спешил.

Перед глазами упревшего от метаний Атанесяна уже плавали мутные, сплетающиеся между собой кольца, но вот наступил тот долгожданный момент, когда оба недруга, совершая попытки подняться с асфальта, никак не могли достичь в этом своем устремлении положительного результата.

Неверной рукой майор отстегнул от брючного ремня упакованный в кожаный чехольчик мобильный телефон, судорожно набрал номер дежурной части, и, скороговоркой промолвив адрес, попросил срочного подкрепления.

В этот момент бандитам наконец-таки удалась попытка одновременного обретения почвы под ногами. Телефон полетел на травку газона, и драка вспыхнула с новой силой.

«Только бы продержаться… — думал Атанесян, пропуская удар Антона и — нанося ответный. — Ну, быстрее, ребята, быстрее»…

Заветный вой сирены и визг тормозов оперативной машины прозвучал в ушах Атанесяна сладким победным маршем… А затем последовала увертюра новой рапсодии: лязг автоматных затворов, короткие и отчетливо-глухие удары прикладов спецназа, всхлипы и стоны…

Всё…

Наказав Ольге утром идти в школу, а после приехать в РУБОП, Атанесян вернулся на службу: следовало немедля допросить деморализованного арестом Антона, не давая ему опомниться от шока.

Результат допроса майора обескуражил: предъявив юнцу фотографию мертвого Весла, в ответ он услышал историю о неудавшемся ограблении, в котором участвовал некто Витек — один из подручных Чумы.

Покопавшись в папках, Атанесян извлек фото скрывшегося со своего постоянного места жительства селянина.

— Этот?

— Ну да… — шмыгая носом, ответил юный бандит, с водворением в стены РУБОП, незамедлительно вставший на путь безудержного раскаяния.

«Значит, — рассуждал Атанесян, рассматривая прокисшую физиономию допрашиваемого, — Весло отдал концы в машине, после чего, бросив труп на пустыре, подельнички отправились на квартиру Чумы, где, вероятно, сообразительному Витьку пришла в голову мысль порвать связи с бандой и, одновременно, овладеть финансовым наследием своего босса… Что же, разумно и, главное, вовремя… Теперь — ищи-свищи этого озорного Витька»…

— Адрес, где вы нарвались на ствол, помнишь? — спросил Атанесян.

— Конечно, пишите…

— А теперь Антон, если не хочешь в камеру, а хочешь, дав подписку о невыезде, вернуться сегодня домой, то — выкладывай про все налеты. Договорились, или как?

— Пишите… — вздохнув, повторил Антон.

Он рассказал все, что знал, включая эпизоды с убийством незадачливого Лехи, поджогом бывшего вертепа и беспощадным избиением строптивого хозяина-алкоголика, скончавшегося, кстати, от побоев.

Руку майора, державшую авторучку, уже начинала сводить судорога от непрерывной и судорожной писанины.

Уже поздним вечером он отвез Антона домой. Сказал на прощанье:

— Утром — в школу. После — вместе с Ольгой — ко мне на коллоквиум… За то, что получил от меня по загривку, прощения не прошу. Ни Крученого, ни дружков его не бойся — они для тебя уже так… призраки.

Антон разлепил разбитые губы:

— И сколько мне дадут… лет?

— Не знаю, — честно признался Атанесян.

Через день из больницы выписалась Ирина Ганичева, усилиями врачей обретшая способность к адекватному восприятию действительности. Действительности, увы, ужасающей.

Разговора с этой сломленной, истерзанной невзгодами женщиной, напрочь утратившей былую привлекательность и какую-либо уверенность, не получилось: она выбралась из бездны, но утраченное ей было безмерно, и его восполнение после неизбежного осуждения детей, виделось Атанесяну уже непоправимо безнадежным, хотя в этаком мнении ему очень хотелось ошибаться…

Долгий и тяжкий труд души, мучимой стыдом и раскаянием — окажется ли он ей под силу? И как тут не вспомнить о той самой мистической карме?..