Туз в трудном положении - Джордж Мартин

– Нет. Девочка влюбилась в сенатора и не смогла вынести его упорных отказов. Думаю, она разрывается между любовью к нему и желанием отомстить. Вы помните, как говорится: «Нет ничего страшнее отвергнутой женщины».

– Точно, – вставил Джек.

– Я пытался заинтересовать эту молодую леди собой, но она была одержима сенатором. Печально, – закончил Тахион.

«Но не так печально, как то, что я только что с ней сделал».

– Кто вы такой? – пронзительно вопросила Сара.

Мужчина, державший ее за руку, не ответил. Или, возможно, в хаосе из вопросов и ярости, обрушившимся на них, словно цунами, ее слова просто потонули.

Однако что-то в его поведении говорило о том, что он ее игнорирует.

Первыми, конечно, появились малозаметные охранники: они надвигались на нее в своих темных костюмах-тройках, бормоча что-то в ларингофоны. Она стояла, бросая вызов, прямая и одинокая, в своей коричнево-зеленой юбке и белой блузке с длинными рукавами, подняв подбородок над жабо, которое было гораздо более скромным, чем у Тахиона. Она не обращала никакого внимания на шум. Она вывалила правду на ковер, словно кучку дерьма, которая теперь блестела и воняла под жаркими лампами телевизионщиков, и это дерьмо нельзя было не заметить или спрятать. Теперь она готова принять последствия своего шага.

Ее схватили за запястье. Она повернулась, готовясь направить пинок в габардиновый пах. Вместо мощного юного громилы рядом оказался невысокий, седой, лысеющий мужчина, с брюшком, вздымающимся под футболкой с Микки-Маусом. Овчарки были еще далеко.

Теперь седой тянул ее к боковой двери со скромной, но неудержимой властностью речного буксира. Охранники завязли в водоворотах делегатов и репортеров, забрасывающих друг друга вопросами. Последний взгляд в сторону кафе показал ей Джека Брауна: тот смотрел ей вслед с выражением недоумевающего разобиженного младенца. Рядом с ним Тахион озирался с неврастеническим отчаянием, словно худосочный щеголь восемнадцатого века, у которого камердинер пукнул в гардеробной.

Ее спаситель – кто бы он ни был – протащил ее по коридору мимо каких-то нелюбопытных людей, а потом свернул в боковой служебный коридор. Воспользовавшись инерцией их движения, он развернул ее и прижал спиной к стене. Свора репортеров пронеслась по коридору, взяв ложный след.

– Действуешь неправильно, – сказал незнакомец.

Он походил на ворчливого дядюшку из тех, какие бывают только в телесериалах. И у него был акцент… русский?

Сара не выдержала. Все было слишком странно. Она вырвала у него руку: прикосновение пугало ее даже сильнее, чем другие возможные последствия.

Он надвинулся на нее.

– Нет! Послушай. Ты в серьезной опасности.

«Скажи мне что-то новенькое!» Она проскользнула мимо него и бросилась бежать. При этом с нее слетела туфелька на каблуке, и она ударилась об стену, прижимая к ней руки в попытку устоять на ногах, отчаянно пытаясь избавиться от второй туфли.

– Дурочка! – заорал ей вслед мужчина. – Правда может тебя убить!

Туфля наконец слетела, ударившись о противоположную стену. Она побежала.

10.00

Грегу казалось, что ночью он вообще не спал. В шесть позвонила Эми, чтобы сообщить о расписании на утро и напомнить, что в семь часов он встречается за завтраком в «Помпано» с Эндрю Янгом. В семь сорок пять он уже совещался с Тахионом, Брауном и другими влиятельными лоббистами и делегатами относительно программного пункта по правам джокеров и партийной платформы. В восемь десять возникли небольшие затруднения с делегацией от Огайо, которые назначили Грега любимым сыночком, поскольку он родился в их штате, и сочли себя достойными получить к нему привилегированный доступ. В восемь тридцать состоялась беседа с Тедом Кеннеди и Джимми Картером относительно завтрашних номинационных речей. Эми и Джон Вертен уединились с ним, чтобы утрясти расписание на остальную часть утра, а потом Грег быстро переговорил с Тони Кальдероне о том, как идет работа над речью, в которой он выразит согласие стать кандидатом от демократической партии.

Примерно в половине десятого к нему ворвался Тахион, жаловавшийся на то, что Сара Моргенштерн в конце концов зашла слишком далеко. Он сообщил Грегу о ее демарше в кафе.

– Она совершенно не в себе! – кипел инопланетянин. – Паранойя, мания преследования. С ней надо что-то делать.

Грег был с этим согласен – Тахион даже не догадывался насколько. Она стала непредсказуемой и опасной, а он не смел воспользоваться Кукольником, чтобы ее обезвредить. Слишком велика была опасность вмешательства Гимли. При тех проблемах, которые доставлял ему Кукольник в последние несколько недель, он рисковать не мог. Публичный скандал все погубит.

Вскоре после десяти он наконец смог на несколько минут уйти к себе в номер. Эллен там не было: она встречалась с делегатами и агитировала за него. В их номере царила благословенная пустота. В виски стучалась головная боль – и у нее был голос Гимли.

«А чего волноваться из-за Моргенштерн? Она, конечно, психованная баба, но не такая серьезная проблема, как я, правда? Ты с ней справился бы, если бы посмел выпустить Кукольника. Ты его еще не чувствуешь, Грегги? Не слышишь, как он воет, требуя очередной дозы? Я слышу. И ты тоже услышишь, очень скоро».

– Заткнись, твою мать!

Он не заметил, что произнес это вслух, пока к нему не вернулось слабое эхо собственного голоса.

Гимли захохотал.

«Ну, конечно. Я немного помолчу. В конце концов, я ведь уже добился, что ты сам с собой разговариваешь. Только помни: я все еще здесь, все еще жду. Но ты об этом вряд ли забудешь, правда? Не сможешь!»

Голос исчез, оставив Грега со стоном сжимать голову. «Проблемы надо решать по очереди, – сказал он себе. – Сначала Сара». Он взял себя в руки, снял с телефона трубку и набрал номер. Раздалось негромкое шипение междугородной связи, а потом сигнал соединения.

– Хартманн в восемьдесят восьмом, – проговорил голос с сильным гарлемским говором. – Нью-йоркский офис, говорит Мэтт Уилхейм.

– Мех, как дела на севере?

На том конце трубки засмеялись. Грег знал, что Уилхейм – известный в Джокертауне также как Мех – предпочитал свое джокерское прозвище.

– Сенатор, рад вас слышать. Должен был бы догадаться, что по этой линии звоните вы. Все идет гладко, хоть и притормаживает. Ждем официального объявления о том, что вас выдвинули, и тогда резко ускоримся. Как Атланта?

– Жарко и влажно. И в зале ужасно тепло, насколько я понимаю.

– Сильное сопротивление по платформе, – отозвался Мех. Грег представил себе его хмурое львиное лицо. – Я этого ожидал.

– Боюсь, что да. Но мы не отступим.