От Сталинграда до Берлина - Валентин Варенников

Еще он сказал мне, что наша батарея выполняет задачи уверенно. Не только мастерски ведет огонь, но вместе с батальоном ходит в контратаки. Вообще-то он так говорил, кажется, по одной причине – чтобы больше старались.

Я проверил наши возможности огнем. Мины ложились туда, куда положено. Огонь противника то несколько усиливался, то угасал. Мы перебежками и ползком добирались до нашего НП. А вот когда стали подводить итоги, пришла пора печали… Только погибших в батальоне – сорок два человека (запомнил, поскольку дело происходило в 1942 году), среди них четыре офицера. Погибли командир левофланговой роты, начальник штаба батальона и его ординарец – хотел помочь своему командиру, но рядом разорвалась мина, и его раскромсало.

Раненых было почти в два раза больше, но многие не считали себя таковыми, например, командир батальона: касательное осколочное ранение, а он ограничился перевязкой, сделанной ординарцем.

Филимону посекло всю плащ-накидку, осколком легко ранило в бедро. Он водкой обработал свою рану, мастерски ее забинтовал, в общем, сам привел себя в порядок, сказав, что не хочет отправляться в тыл. Видно, пример комбата повлиял. Но, возможно, и без этого примера он остался бы в строю.

А ведь бои для нас только начинались – было о чем задуматься. Командир батальона, долго молчавший, вдруг сказал: «Если так будем воевать, нас хватит на несколько часов… Сейчас в атаки ходить нельзя. Надо зубами держаться за этот рубеж. Зубами! И не рисковать людьми! Зарыться, поставить противопехотные мины и бить их, бить беспощадно…» Мне понравилось сказанное комбатом. Его авторитет, кажется, еще больше вырос, когда он провозгласил: «А вот и наша каша!» Командир хозвзвода принес с двумя бойцами термосы. Мы повеселели.

Еда заняла минут 10–15. Водку не пили, комбат сложил фляги в вещевой мешок, где уже было несколько буханок хлеба, и объявил: «Это НЗ». Затем, поблагодарив за обед, начал названивать «вниз» и «вверх» – в роты и командиру полка. Первым еще раз напомнил, что надо хорошо окопаться, так построить систему огня, чтобы все подступы простреливались. А командиру полка, доложив о потерях, напомнил, что целесообразно забросить побольше боеприпасов, и попросил прислать саперов для постановки мин на всем фронте батальона. Еще просил прислать радиостанцию, поскольку одну из имевшихся двух разбили.

Потом, предупредив меня, чтобы следил за обстановкой и открывал огонь при малейшей опасности, отправился в роты.

Ночь кончалась, небо немного посветлело. Я обстоятельно поговорил с командиром батареи: доложил обстановку, посетовал, что «огневики» (расчеты) медленно выполняют команды, когда идет корректировка огня; но похвалил их за меткость. Попросил с первой оказией передать запасные аккумуляторы для радиостанции. Еще сказал, что с рассветом немцы обязательно возобновят атаки.

И тут неожиданно подумал о себе. Как же я остался жив? Нет, страха не чувствовал. Это презренное чувство приходило ко мне не один раз, но то было уже значительно позже, во времена, далекие от Великой Отечественной…

Случалось это несколько раз в Заполярье, когда мог бесславно погибнуть, замерзнув в снежных сопках. Или в Сирии, Анголе, Эфиопии, но прежде всего в Афганистане, где находился на острие военных действий. Конечно, могли захватить заложником, взять в плен с последующими тяжелейшими экзекуциями, о которых знаю от других. Да, это страшно! Не раз спрашивал себя: а сам ты готов к мучительной смерти? И знаете, глядя на обезображенные трупы соотечественников в Афгане, не находил ответа.

А ведь в такие минуты представляешь весь ход истязаний: вот собрались люди на центральной площади городка или кишлака, вот приводят жертву, говорят о нем все самое плохое, к чему тот не имеет никакого отношения, плюют на него, бросают камни, бьют плетью или палкой, но не убивают. Для палачей это – наслаждение, оно длится часами. Затем приступают к главному: с жертвы крючками сдирают одежду, отрезают уши, язык, нос, потом распарывают ножом живот… Нет! Нельзя описать, как вываливаются голубые с прожилками кишки, а человек поддерживает их руками, стараясь втолкнуть обратно…

А эти новоявленные инквизиторы, после всех истязаний, четвертуют свою жертву. У окровавленного обрубка выкалывают глаза, рубят голову. Наконец, оставшееся от человека бросают в огромный костер, бушующий неподалеку. Подобные расправы были в 1988-м в Афганистане, в провинции Ургун. Так умирали наши офицеры-советники. Судя по рассказам очевидцев, с ними поступили именно так, как рассказано. Я видел эти изувеченные тела погибших.

Помню, однажды я со специальным отрядом вылетел в провинцию Ургун на вертолетах. Одновременно подтянул туда же воинскую часть афганской армии. По мегафонам на местном языке было многократно сказано: «Верните наших офицеров!» На следующее утро нам подбросили четыре обгоревших трупа без рук и ног…

Да, все это было, но значительно позже.

А в Сталинграде об этом не думалось. Не было, впрочем, и бесшабашных действий. От юношеского запала: «Я покажу, как надо воевать!» – осталось рациональное зерно, шелуха улетела; мне стало ясно, что рвение необходимо, но оно должно сочетаться с разумом, беспечности здесь нет места, и понять это помог Филимон.

В октябре и до середины ноября немцы фактически почти каждый день (иногда и по нескольку раз) атаковали. Но после этого массированные атаки с танками закончились навсегда.

А сейчас – короткая передышка, потом снова гул орудийных выстрелов, пулеметных очередей, огненные всполохи, дым, гарь… К нам, в окоп командно-наблюдательного пункта, прыгнули три человека, а еще пять-шесть побежали куда-то левее, в сторону переднего края. Вернулись только командир батальона с ординарцем, а с ним лейтенант, ставший начальником штаба батальона. Комбат сказал: «Новый начштаба, знакомьтесь». Познакомились. А тут как раз по батальону – мощный артналет противника. Одновременно враг «сыпал» бомбы по огневым позициям на берегу.

Зуммер телефонного аппарата – словно комариный писк. Как расслышать его в грохоте? Комбат расслышал. Командир полка предупреждал о возможной атаке сразу после артналета и бомбежки. Он приказал немедленно сосредоточить огонь минометов по передовым подразделениям врага. Мы стояли рядом, комбат повторил сказанное командиром для нас.

Я связался с командиром батареи, доложил о полученной задаче. Он сказал: немецкая авиация уходит, появились наши самолеты; батарея готова вести огонь.

Я начал пристреливать репер. Было очень сложно – видимость почти нулевая, сплошной дым, но все-таки свой разрыв «ухватил», подал команду, чтобы дали батарейную очередь. Оказалось, нормально.

И вот дождались! Немцы выскочили из укрытий, пошли в атаку. Открываем ураганный огонь: фашисты падают, но идут, стреляя на ходу. Потом выползли их танки, это были именно танки, а не самоходки, как мне казалось; их отлично видно – бьют по нашим огневым точкам… Не имея эффективных средств борьбы с ними, мы ослепляли их дымовыми минами. Созданное конструктором Дегтяревым противотанковое ружье – ПТР – только в сентябре 1942 года пошло в серийное производство. У нас их еще не было.

Немецкие танки и пехота двигались вперед. Наш огонь достиг апогея. Командир батальона убеждал комполка нанести по атакующим огневой удар артиллерийским дивизионом. Тот обещал сделать это. Тем временем наша батарея успела перестроиться, и перед немцами возник заградительный огонь дымовыми минами. Погода тихая, ни ветерка, лишь легкое дуновение в сторону противника. Трудный для гитлеровцев момент! Они стали шарахаться из стороны в сторону, залегать. Через мгновенье по радио команда: «Приготовить гранаты!» И вослед еще: «Гранатами огонь! Ура! Из окопов не выходить!» Комбат кричал по радио для всех одновременно: «Огонь, огонь! Бейте гадов! Ура! В контратаку не переходить!»

Атаку отбили. Мы торжествовали. Комполка похвалил комбата за «ура» в окопе. Сказал, что полк устоял на своем рубеже.

Я вдруг почувствовал: холодновато! Когда шел бой, не обращал на это внимания. А только напряжение спало, организм вошел в обычный ритм и выдал нормальные сигналы. Почему-то подумалось, что у порога уже вторая военная зима, а конца войне не видно.

На душе было тоскливо от таких мыслей, но это чувство перекрывалось другим – мы обломали фашистам зубы, хотя на них и работает вся Европа! Конечно, мне, лейтенанту, как и любому солдату, видно далеко не все, но сталинское «Враг будет разбит, победа будет за нами!» – это не миф, а реальность, которую творили фронт и тыл, солдаты и командиры – все мы, в том числе и в окопах Сталинграда. Именно там реальность нашей грядущей победы становилась осязаемой…

Все 79 дней и ночей, выпавших на мою долю здесь, в Сталинграде, были, несомненно, тяжелейшим испытанием. Не знаю, что такое ад, но уверен: даже учитывая, что там черти варят всех в котле со смолой, эти бои были тяжелее. Когда атака отбита, можно немного порассуждать, погрызть сухарь, закурить. Есть возможность пополнить боеприпасы, пообщаться с товарищем. Можно даже «попутешествовать» из окопа в окоп, но глаза и уши, мозг и все тело все время в напряжении, будто тебя врубили в электросеть.